Сломанное и потерянное

Герах Адаар плохо помнила его: в тот раз она была изранена, измучена и вымотана так, что перед глазами все плыло, будто она глотнула бочонок крепкой гномьей медовухи в один присест. Она помнила загорелые руки, тонкие дрожащие пальцы, которые аккуратно трогали ее рога и накладывали перевязки; неразборчивые голоса: один напуганный, другой твердый — кажется, они спорили о ней, но Герах не могла заставить себя вслушаться. Тогда ей сравнялось пятнадцать лет — упрямая девчонка с рогами, которой повезло родиться там, где на магов смотрели сквозь пальцы и не спешили сдавать их храмовникам. Магия облегчала жизнь и отравляла сны, собирая плату каждую ночь, впиваясь в уши шепотом демонов, спешивших пообещать ей весь мир — но Герах знала: если бы не ее дар, она еще в детстве закончила бы точно так же, как мать, бившаяся в лихорадке несколько дней. Вердес, глава наемников, когда восьмилетняя Герах пришла (почти приползла) к нему, протянул лекарство в грязном, будто извалянном в земле, флаконе и бросил равнодушно: — Отработаешь. Адаар была готова хоть отраву выпить — идти ей все равно было некуда и незачем, а жить на узких улочках города побирушкой и крысой казалось ей худшей участью, чем наемничество или Кун, о котором мать говорила не иначе как с руганью. Но тело матери остывало в их хижине, из которой Герах ушла навсегда, и смысла цепляться за ее слова не было бы — если бы до того Адаар воочию не видела, что кунари делают со своими магами. Оставался Вердес. Оставалось попытаться продать себя и свой талант как можно дороже. Банда была сколочена крепко, а сам Вердес держал их всех в железных кулаках, которыми при случае мог и раскроить лицо, не гнушаясь крови. Адаар помнила, как он до смерти забил одного из воинов за невовремя заключенную сделку, но знала, что бояться ей нечего: мага — тем более рогатого — Вердес бы не убил, разве что покалечил. Или продал. Денег у банды становилось все меньше и меньше, но Герах оставалась с ними несмотря ни на что: идти ей все равно было некуда, а попрекать долгом Вердес ее больше не мог — угрозами и демонстрацией магии Адаар добивалась порой большего, чем другие наемники кулаками и клинками. Ей было всего пятнадцать лет, и берега родного Ривейна успели почти изгладиться из ее памяти, оставив лишь неясную тоску и истовую любовь к морю, поющему в крови у каждого, кто жил в ютящихся у берега и скал лачугах. Вердес продал ее с холодной улыбкой — и она дралась, вне себя от гнева и страха. Золото было уплачено, он мог с легкостью помочь ей, заполучив одним ударом и деньги, и мага-кунари, которым когда-то так дорожил — но Адаар знала, что Вердес, отрезающий пальцы своим же воинам и посылающий их вырезать знаки банды на телах должников, никогда не переступит через свои принципы. Она ненавидела его извращенную честность, но поделать ничего не могла. Она помнила, как, израненная, лежала на земле, слыша, как уходит Вердес, как идут за ним все остальные — возможно, кто-то и сочувствовал ей, но не осмеливался показать это. Адаар хотела выругаться: грязно и заковыристо, как сами наемники учили ее, хохоча и хлопая друг друга по спине — но могла только впиваться заледеневшими пальцами в твердую мерзлую землю и беззвучно плакать от боли и обиды. И тогда — тогда все закончилось. *** — Тебя зовут Харден, — сказала Герах, едва мужчина открыл ей дверь. Пальцы его упорно цеплялись за косяк, словно за последнюю соломинку, которая вытащила бы его на берег. Он не боялся — но опасался; она видела это по быстрому взгляду, брошенному сначала на его рога, а хатем — на посох за ее спиной. Жозефина настаивала на том, что ей нужно подчеркнуть свою близость к магам Круга, согласившимся поддержать ее — а она не возражала. — Ты из Ривейна, — продолжила Адаар, потирая костяшками правой руки ладонь левой, скрытую перчаткой. Метка кусалась и шипела, но толстая кожа скрывала ее, и потому мужчина вряд ли узнал бы Инквизитора, Вестницу Андрасте и последнюю надежду Тедаса, которая совсем не просила об этом. Он медленно кивнул, все еще растерянно хмуря брови — а потом взглянул на дешевый деревянный амулет, который она сжимала в руке — и взгляд его просветлел. — Вот оно как, — сказал он вполголоса скорее себе, чем ей. — Герах, да? Она кивнула, неуверенная и растерянная, не понимая, чего ждать. Хардена, как и остальных, она помнила плохо — сбежала, едва смогла, ожидая подвоха и удара; утащила амулет-оберег, рассчитывая продать. Не продала. То, что он вместе с семьей переехал в Ферелден было невероятным чудом, как и то, что она все-таки смогла отыскать его — и ей хотелось сказать что-то, может, поблагодарить; однако складно говорить Герах не умела никогда, как и подбирать слова. Оставалось молчание — холодное, как волны прибоя. Они молчали долго. Адаар гадала, какова была реакция Кассандры на ее побег: наверное, Искательница разнесла вдребезги все, что попало ей под руку, на чем свет стоит ругая свою драгоценную Вестницу. Оставалось надеяться, что Варрик ее не выдал. — Что ж, — сказал Харден вдруг. Улыбка искривила его губы и преобразила лицо до неузнаваемости. — Заходи, раз пришла, Герах. Но не забудь вернуть то, что украла. Как живешь?