Сломанное и потерянное

Тревельян неуловимо похож на Хоука — на гордого бесстрашного Хоука, которого она знала лишь по его делам — как грязным, так и не очень — и от Варрика, этого словоплета и балагура, который отчего-то пишет довольно интересные книги; увы, от фактов не откажешься. Правда, Вестник Андрасте не замечен ни в одном подозрительном случае, да и, кажется, не особенно интересуется ими, но дело вовсе не в этом. Тревельян похож на воображаемого Хоука: он высок, часто задумчив и редко выходит из себя. У Тревельяна синие глаза и темные волосы, на левой руке Метка, в правой зажат фамильный клинок; даже в пылу боя он выглядит как герой с картинки — и Кассандра не хочет признавать, что слишком уж часто думает об этом. Она благодарит Создателя за везение, хоть так говорить и неприлично; однако она знает, что на Конклаве были и эльфы, и маги, и пара наемников-кунари. Кто знает, кто мог вместо Тревельяна — благородного, начитанного, держащего себя среди крестьян и среди знати с одинаковой непринужденностью — выйти тогда живым из этого кошмара? Кассандра облегченно вздыхает, когда конфликты решаются будто бы сами собой — но слишком уж внимательно пробегает глазами по доспеху Вестника Андрасте: не ранен ли? Это, думает она, глупо. Очень глупо. Она следит за ним постоянно, защищая его в многочисленных боях, но в этом мало необходимости: Тревельян будто заколдован — или благословлен — любые неудачи обходят его стороной, огибают, словно стрелы магический барьер. Из полной пещеры демонов, из битвы с отравленными зверями и обезумевшими отступниками Вестник выбирается точно так же, как из страшной метели после потери Убежища — спокойным и почти невредимым. Кассандра смотрит на фигуру, вышедшую из непроглядного бурана, с надеждой и страхом. То, что он падает на снег, обессилев, не его вина — и нет его роли в том, что Кассандра без колебаний взваливает его себе на плечи, отмахиваясь от щебета молоденькой разведчицы: леди, надо вызвать воинов, надо найти носилки, надо… — Предупреди сестру Соловей и леди посла, — бросает она раздраженно, дыша на каждый шаг. Доспехи Тревельян носит тяжелые, да и ее собственные весят немало. — Иди. Девчонка убегает. Они остаются одни в холодной круговерти, и ей это странно греет душу, а возвращение во временный лагерь приносит с собой не только долгожданное тепло костра, но и почти неуловимую досаду. Именно об этом моменте она вспоминает, когда ей кажется, что мир летит в пропасть к демонам, да и не хочет сопротивляться этом, всеми силами приближая страшный конец. Она говорит об этом Тревельяну после одного из обычных докладов, и он кивает головой: — Драться на закате мира за последний кусок хлеба, — и быстро, привычно поясняет. — Это из стихов… — Да, — отзывается она. — Я знаю. Он молчит, отпивая воды из своей кружки: Инквизитор не переносит алкоголь. Кассандра молчит, ощущая стыд: именно она должна была оберегать всех от сомнений и страхов, но Вестник Андрасте справляется с этим куда лучше. Впрочем, думает она с неожиданным сомнением, опасно близким к робости, именно этого они от него и ждали, не так ли? Он ведь хорош настолько, насколько они и хотели — так почему ее гложет странное чувство неправильности, почти неестественности? Они никогда не искали в нем человека-Тревельяна, человека, способного совершать глупости и ронять в пыль достоинство Вестника Андрасте. Они искали светоч и знамя. Что-то в ней восстает против этого: Тревельян перестал быть для нее всего лишь символом чересчур давно; ей хочется понять, узнать, выяснить — но все же, какой у нее повод? Кассандра смотрит на наклонившегося к карте Ферелдена Тревельяна и недоуменно осознает, что в действительности знает о нем чересчур мало. Она уже хочет спросить его о чем-то отвлеченном — просто чтобы загладить неловкую паузу — но Инквизитор поднимает глаза и говорит отрешенно, словно произносит вслух написанные на бумаге слова: — Моя мать умерла два дня назад. Пришло письмо. Кассандра не хочет говорить «мне жаль» или что-то в таком духе — она не помнит, чтобы подобные слова вообще приносили утешение — но молчание тяготит ее, поэтому она открывает рот, пусть у нее не поворачивается язык произнести хоть что-то. Тревельян смотрит сквозь нее, опираясь на покрытый потеками стол и слегка постукивая по карте указательным пальцем. Она решается. Кассандра делает шаг вперед, аккуратный, быстрый — но ее останавливает не Разрыв, не внезапная стрела — а удивление на лице Вестника; удивление, не имеющее ничего общего с радостью. Она замирает, растерянная. Тревельян быстро моргает, будто пытаясь прийти в себя. Внезапно он распрямляется и улыбается прежней улыбкой лидера, адресованной никому и всем одновременно: — Спасибо за доклад. Он выгоняет ее. Горечь обиды и унижения подходит к горлу, но она коротко кивает и отворачивается, а уходя, аккуратно прикрывает за собой дверь.