Спасибо Томасу Гамильтону

Когда Харди пришел следующим утром, Джеймсу удалось застать его врасплох: он бросился на здоровяка, едва тот открыл дверь. Внезапность дала ему некоторое преимущество, но он не принял в расчет напарника Харди, Оуэнса, который подобрался со спины и сумел нанести удар, так что из глаз Джеймса посыпались искры, и он вынужден был привалиться к стене. К этому моменту оклемался Харди. Он ударил Джеймса под дых с такой силой, что тот на секунду утратил способность дышать, а затем сполз на каменный пол. Дальше его били ногами. Чужие сапоги вновь и вновь врезались в живот и бока, и закончилось всё только тогда, когда Оуэнс отволок Джеймса к стене и заковал запястья в кандалы. Сколько дней он провел там, не в силах пошевелиться, вынужденный ходить под себя, Джеймс не знал. Сначала он пытался вести счет времени, но голова после удара Оуэнса гудела, и он то и дело терял сознание. Время от времени Харди приносил ему скудный паек. Иногда он скармливал Джеймсу несколько ложек и давал выпить немного воды — достаточно, чтобы не дать пациенту умереть. Порой он просто швырял миску на пол и уходил. Харди прекрасно знал, что, будучи прикованным к стене, Джеймс не может достать еду, — видимо, на то и был расчет. Узнику оставалось лишь наблюдать, как крысы, выбравшиеся из щелей в полу, пожирают его обед. Впрочем, как он скоро понял, это было все-таки лучше, чем когда они пытались поживиться им самим. Не раз и не два Джеймс просыпался от того, что крыса, начавшая грызть его грязные лохмотья, вонзала зубы ему в кожу. Прикованными к стене руками он почти не мог шевелить, поэтому, отгоняя крыс, оставалось извиваться на полу всем телом и полагаться на ноги. Иногда помогал окрик. Вначале он кричал и на своих тюремщиков — так находила выход бушевавшая в нем ярость. Но Харди лишь пользовался этим, чтобы разжать ему челюсти и дать Оуэнсу влить ему в горло очередные дурманящие микстуры. Вспышки ярости прекратились, когда Джеймса в первый раз начало лихорадить. Он бессильно лежал, прислонившись к холодной каменной стене. Голод терзал его, а жажда заставляла вновь и вновь облизывать потрескавшиеся губы. Тело тряслось в ознобе, всё болело. Руки затекли и ныли от многодневного нахождения в одной позе, так же, как и спина, и шея. От лекарств раскалывалась голова, иногда его рвало, так что он был перепачкан собственной блевотиной. В комнате было так холодно, что порой он не чувствовал собственных ног и того, что их кусают крысы. И все это время его не покидали мысли о Томасе и Миранде и о том, что лорд Альфред сделал с ними. Из забытья его вывело ощущение, что его ступней кто-то касается. Это было на… впрочем, он сам уже не знал, на какой день его заключения. Из-за лекарств и лихорадки он давно потерял счет тому, сколько раз небо за окном камеры темнело и светлело. Джеймс дернулся и попытался отогнать ногой крысу, чье прикосновение, по всей видимости, разбудило его. — Тише, — услышал он спокойный голос. Джеймс приподнял отяжелевшие веки и попытался сфокусировать взгляд на новом лице. Похоже, пришедший был примерно его возраста, довольно грузный и уже начинающий лысеть. — Мистер Макгроу, я доктор Эллисон. Я решил, что у вас было достаточно времени, чтобы немного прийти в себя, и решил, что настала пора познакомиться с вами. Джеймс по-прежнему чувствовал прикосновение к ступням и с опозданием осознал, что пришедший надел на него носки. Теплые шерстяные носки. Это небольшое проявление доброты едва не заставило Джеймса расплакаться. — Я буду вашим лечащим врачом, пока вы здесь остаетесь, — объяснил Эллисон. — Рад видеть, что лихорадка отступила. Я прослежу, чтобы с вас сняли кандалы, если вы пообещаете мне, что не будете нападать на меня и моих подчиненных. Джеймс кивнул в знак согласия. Даже если бы он хотел напасть, сейчас он был слишком слаб, чтобы это сделать. Доктор извлек из кармана ключ и отомкнул кандалы; руки Джеймса так ослабели, пока он был прикован, что Эллисону пришлось помочь ему сложить их на коленях. Мышцы и суставы нестерпимо ныли, одновременно приветствуя возможность переменить позу и сопротивляясь любому движению, и Джеймс застонал. — Мистер Макгроу, — продолжил доктор тихим, мягким голосом, — обстоятельства, которые привели вас сюда, крайне серьезны. Но я хочу помочь вам. Вы позволите мне это сделать? Джеймс облизнул потрескавшиеся губы и едва нашел в себе силы кивнуть. В руках у Эллисона — кажется, ниоткуда — появилась чашка воды, он поднес ее ко рту узника, и Джеймс жадно припал к питью. — Очень рад, что вы настроены так разумно. Я велю мистеру Харди принести вам еды, а затем дать возможность помыться и надеть чистую одежду. — С-спасибо, — удалось выдавить Джеймсу из своего воспаленного горла. Эллисон ободряюще улыбнулся. — Мы добьемся того, чтобы вас выпустили отсюда, мистер Макгроу. Главное, что вам нужно сделать, — это сотрудничать со мной и не трогать служителей и сиделок, — и я прослежу, чтобы вас больше не приковывали и не опаивали лекарствами. Доктор ушел. Джеймс полежал еще пару минут, затем попробовал подвигаться. Руки, плечи и спина пульсировали болью, мышцы свело, но он осторожно продолжал разминаться, восстанавливая подвижность. На ребрах по-прежнему виднелись болезненные синяки от многочисленных пинков Харди. Джеймс осторожно поднялся на непослушных ногах. Он обошел маленькую комнату, сам удивляясь тому, каким слабым себя чувствовал. Было так же холодно, но шерстяные носки, которые принес Эллисон, все-таки согревали ступни хотя бы отчасти. Харди появился вскоре после ухода доктора и объявил, что пациенту пора принимать ванну. Джеймс последовал за ним и Оуэнсом по коридору в другое помещение. Там ему велели снять грязную одежду, что он сделал с огромным облегчением. Его подвели к ржавой ванне, наполненной водой, которая выглядела не особенно чистой, но, тем не менее, он не сопротивлялся купанию — по крайней мере, пока не коснулся воды и не отдернул ногу. Вода была ледяной — в такую холодную воду ему еще никогда не приходилось погружаться. Харди засмеялся: — Что, ожидал чего получше? Грубо схватив Джеймса, он практически затолкал его в ванну. Вода обжигала холодом, и на несколько секунд у Джеймса перехватило дыхание. Но сил сопротивляться не было, оставалось терпеть. Кожа была покрыта укусами блох и крыс, которые немилосердно щипало от дешевого мыла. На голову плеснули ледяной воды, и Джеймса начал бить озноб. — Обреем ему голову и бороду, — внезапно заявил Харди. — Чтобы не разводить вшей. Протестовать было бесполезно. Джеймс безропотно перенес унизительную процедуру — в качестве цирюльника выступил Оуэнс. К тому моменту, как его выпустили из ванны, тело онемело и почти не чувствовало холода. Небольшим утешением послужило то, что одежда, которую ему дали, оказалась чуть почище предыдущей. Оуэнс отвел его обратно в комнату, где он упал на солому, измученный и замерзший. Лихорадка вскоре вернулась, и ночью, пока его бил озноб, ему казалось, что он уже никогда больше не окажется в тепле.