Спасибо Томасу Гамильтону

Впервые что-то поменялось в привычном Джеймсу распорядке, когда на место Оуэнса пришел другой служитель. Ему сказали, что Оуэнс, будучи пьяным, попал под колеса конного экипажа. Его сменил человек по фамилии Смит — среднего возраста, приземистый и лысый, с длинными бакенбардами, которые переходили в усы. У Смита были темные глаза и острый взгляд, от которого, казалось, ничто не может ускользнуть. В Бедламе он выглядел чем-то чужеродным — быть может, потому, что не казался злобным. У Джеймса он не вызывал неприязни. Именно Смит приготовил для него ванну в тот день, когда к Джеймсу впервые пришел посетитель. Вода показалась ему чуть теплее, чем всегда. Возможно, он просто привык. Смит дал ему одежду, которая была чище, чем всё, что до сих пор приходилось надевать в больнице, и отвел обратно в комнату. Увидев то, что ждало его, Джеймс на секунду решил, что его привели не туда. Комнату вычистили, солому, служившую лежанкой, заменили на свежую. На столе, окруженном тремя стульями, стояло больше еды, чем Джеймсу доводилось видеть за последние месяцы. Он повернулся к Смиту, безмолвно вопрошая о причинах таких перемен. Смит лишь кивнул на стол: — Садись и ешь. К тебе скоро придут. С некоторым колебанием Джеймс последовал указанию. Ему хотелось наброситься на еду, но что-то мешало это сделать: быть может, все это было лишь ловушкой? Дрожащей рукой он притронулся к фарфоровой тарелке, которая стояла перед ним. Ему даже подали столовые приборы. Открылась дверь, и в комнату вошел доктор Эллисон в сопровождении адмирала Хеннесси. Джеймс с трудом поднялся, отводя глаза, чтобы не встречаться взглядом со своим бывшим командующим. — Джеймс. Ох, Джеймс, — печально прошептал адмирал, увидев, в каком состоянии тот пребывает. — Как больно мне видеть тебя таким. Эллисон вмешался с объяснением: — Я попросил дядюшку присоединиться к нам сегодня. Надеюсь, он поможет мне достичь того, что мне самому не удается. Пожалуйста, садитесь, мистер Макгроу. Мы втроем разделим трапезу, как полагается джентльменам. Джеймс воспользовался приглашением и без дальнейших раздумий принялся за еду. Приготовлена она была так себе, но ему сейчас показалась райским лакомством. Смит вышел из комнаты, оставив его наедине с гостями, которые заняли места напротив за столом. — Джеймс, — прервал молчание адмирал через пару секунд. — Мой племянник рассказал мне о своих попытках помочь тебе. Не могу сказать, что удивлен твоим упрямством — скорее, опечален. Опечален и чувствую свою вину. Это признание заставило Джеймса оторваться от пира во время чумы. Он впервые поднял взгляд, чтобы взглянуть в глаза своему наставнику. Хеннесси смотрел на него с неприкрытой грустью: — За прошедшие несколько месяцев я только и думал, что о тебе, сынок. О том, как подвел тебя, и о том, как способствовал тому, чтобы ты оказался здесь. Мне не довелось плавать с твоим дедом, — продолжал адмирал. — Но я знаю тех, кому довелось. Все вспоминали его как человека, верного долгу. О нем говорили исключительно хорошее. Я встречался и с твоим отцом — хотя это была недолгая встреча. При упоминании о Стивене Макгроу Джеймс опустил взгляд. Взяв в руки металлическую ложку, он рассеянно водил по ее кромке большим пальцем. — Ты знаешь, что в тот роковой день, когда он погиб, я тоже был в доках. Он работал на одного из лучших корабелов во всей Англии. Военно-морской флот заказал постройку нового корабля, и я был там, чтобы посмотреть, как продвигается строительство. Твой отец спас мне жизнь. Он оттолкнул меня, когда оборвались снасти, и погиб под рухнувшей балкой. — Этот рассказ Хеннесси Джеймс слышал и раньше. — Ты, конечно, всё это знаешь. Но одного я тебе не рассказывал: он умер не сразу. Твой отец был еще жив, когда я наклонился к нему. Я взял его за руку и начал молиться за него. Поблагодарил его за то, что он спас меня. Он сказал одно слово — твое имя. Умирая, он думал только о своем сыне. Я понимал, как велика твоя потеря, — хотя ты сам был тогда грудным младенцем на руках у матери. Мне было невыносимо думать, что ты никогда не узнаешь доброго человека, который был твоим отцом. И я дал ему обещание перед тем, как он умер. Я обещал ему — и самому себе — позаботиться о тебе. Твоя мать умерла несколько месяцев спустя от инфлюэнцы — боюсь, смерть мужа подорвала ее жизненные силы. Твой дед, благослови его Господь, сделал для тебя все, что мог, но он был уже немолод, да и здоровье его оставляло желать лучшего. Я пытался возместить то, что он упускал. Знал, что ты, когда был ребенком, смотрел на меня как на бога, и, по чести, мне это льстило. Как бы я ни любил Дженни и дочерей, я всегда мечтал о сыне, и ты стал мне сыном. Я так гордился тобой, когда ты решил пойти во флот. Так гордился, когда ты стал офицером. Я хотел дать тебе все возможности подняться наверх. И в конце концов это привело к твоему падению. Я понимаю теперь, в чем был неправ. Я думал, что достаточно будет дать тебе пример для подражания, и не понимал, как недоставало тебе отцовской любви. И каким уязвимым это делало тебя для чудовищ вроде Томаса Гамильтона. При упоминании этого имени пальцы Джеймса вцепились в ложку. Глядя на побелевшие костяшки, он заставил себя слегка разжать хватку. Хеннесси продолжал: — Когда я выбрал тебя в качестве его советника, я искренне полагал, что делаю доброе дело. Я хотел дать тебе шанс показать, на что ты способен, чтобы тебя заметили вышестоящие. Но помимо этого — я считал, что грязь тебя не коснется. Я знал о его репутации. Об этом давно шептались по углам. Я думал, твой здравый смысл поможет тебе избежать ловушек. Полагал, будто богатому аристократу, который может делать, что хочет, не заботясь о последствиях, будет нечем тебя прельстить, — и не принял в расчет то, что этот человек может бросить вызов твоему уму, вдохновить своими идеями. А добившись твоего интереса, заразить тебя своими извращенными желаниями. Я виноват в том, что случилось с тобой, сынок, и признаю это. Вновь вмешался Эллисон: — Я подробно рассказывал дядюшке о том ложном чувстве верности, которое вы испытываете по отношению к Томасу Гамильтону, и выражал беспокойство по поводу того, что по-прежнему не могу освободить вас от опасного влияния. — Я винил тебя, — добавил Хеннесси. Похоже, ни он, ни Эллисон не отдавали себе отчета в том, какая черная ярость поднимается в душе у Джеймса. — Когда Альфред Гамильтон пришел ко мне с рассказом о твоих проступках, я винил тебя — и был неправ. Теперь я вижу, что во всем виноваты Томас Гамильтон и его отец; я понял, кто они на самом деле. Поэтому я пришел, чтобы предложить тебе избавление от дальнейших страданий. При этих словах Джеймс вздрогнул и вновь взглянул на Хеннесси. — Вижу, ты меня слушаешь, — улыбнулся адмирал. — За последние несколько недель у меня и еще некоторых лордов адмиралтейства на многое открылись глаза. Мы осознали весь масштаб тлетворного влияния Гамильтонов на Уайтхолл, на парламент и на всю Англию в целом. Альфред Гамильтон с каждым днем все смелее насаждает свою волю, а его сын действует как его правая рука. Джеймс, у меня есть доказательства того, что Альфред Гамильтон сблизился со сторонниками Испании. Наша страна воюет с теми, кого он поддерживает. Его необходимо остановить, и ты можешь мне в этом помочь. — Каким образом? — спросил Джеймс — и понял ответ раньше, чем Хеннесси потянулся к карману мундира и извлек на свет скрученные лист бумаги, аккуратно перевязанные ленточкой. Развязав ленточку, он положил листы на стол перед Джеймсом. — Подпиши это. Это официальное признание, в котором ты сознаешься в своих отношениях с Томасом Гамильтоном и подробно описываешь их неподобающий характер. Здесь говорится, что он склонил тебя к противоестественной связи. Что его отец, Альфред Гамильтон, знал об этом и использовал свое положение, чтобы ложно обвинить тебя, выставив дело так, будто это ты вел себя непристойно по отношению к его сыну. У нас есть поддержка. Многие лорды адмиралтейства согласны со мной и хотят избавиться от власти Гамильтонов. Они также подписали свидетельства, в которых говорится, что ты всегда, вплоть до дела Томаса Гамильтона, был достойным офицером с незапятнанной репутацией. Что, по всей вероятности, это он совратил тебя, а его отец знал об извращенной природе сына и многие годы закрывал глаза на его склонности. Тетушка мистера Харди согласилась дать показания. Она — добрая пуританка, и ее всегда приводило в ужас то, что она видела, пока служила в этом доме. Она расскажет обо всем. Со всеми этими свидетельствами и с информацией, которую получило адмиралтейство, мы добьемся того, чтобы и отец, и сын были арестованы и ответили за свои преступления. — Это ваш первый шаг к излечению, мистер Макгроу, — вставил Эллисон. — Стоит вам открыто признать свои прегрешения перед собой и перед всем миром, как вы почувствуете облегчение. Томас Гамильтон принес вам лишь страдания. За все муки, которые вы здесь претерпели, ответственен он. Теперь у вас есть шанс обрести свободу. Свободу от стен Бедлама и свободу от влияния Томаса Гамильтона. Вам нужно лишь подписать эту бумагу. Пальцы, в которых Джеймс сжимал ложку, начало уже сводить судорогой. Он слегка коснулся лежащего перед ним документа пальцами другой руки. Хеннесси наклонился вперед, положив ладонь ему на плечо, и сказал убеждающим тоном: — Сделай это, сынок. Мой племянник выпустит тебя под мой присмотр сегодня же. Поживешь у меня, чтобы восстановить силы. Тебе больше не придется терпеть лишений. В горле стоял ком, и Джеймс сглотнул, прежде чем наконец заговорить: — И все, что мне нужно сделать, — это предать Томаса… — Ему плевать на тебя! — воскликнул адмирал. — Он только что вернулся из Франции. Он и его жена развлекались в Европе, пока ты был заперт здесь. Он без колебаний обрек тебя на этот ад, чтобы вместе со своим отцом продолжать толкать в пропасть нашу страну! Неужели ты до сих пор не видишь, какое он чудовище? — Чудовище, — повторил Джеймс. — С какой легкостью вы используете это слово. Вы называли так меня. Называете так Томаса. Мы не заслужили подобного названия. Я виновен лишь в том, что любил, и мне не стыдно в этом признаться. Я не стану втаптывать в грязь нашу любовь ради ваших целей. И не допущу, чтобы Томас страдал вместо меня. Даже если мне придется здесь умереть. Хеннесси убрал руку с его плеча и откинулся на стуле с обреченным вздохом. — Тем хуже для тебя. Но подумай о своей стране. Если ты когда-нибудь имел ко мне хоть каплю уважения, подпиши это. Пусть не ради себя самого, но хотя бы ради Англии. — Франклин… — прошептал Джеймс, впервые назвав своего наставника просто по имени. Он навалился на стол, делая вид, что теряет силы, пока ему не удалось подобраться поближе, схватить адмирала за ворот и дернуть на себя. — Иди к черту, — прошипел Джеймс сквозь зубы. — И Англия пусть катится туда же. Он ударил Хеннесси головой в переносицу и с удовлетворением почувствовал, как та подалась под ударом. Хеннесси заорал от боли, отталкивая его лицо, Эллисон закричал, зовя на помощь Харди. Тот вломился в дверь и, грубо схватив Джеймса, оторвал его от адмирала и швырнул через всю комнату. Стол перевернулся, тарелки и еда разлетелись по полу. Джеймс приземлился на солому и успел сунуть в нее руку, прежде чем Харди оттащил его. Последовал сокрушительный пинок по ребрам, затем еще один — в голову. Удар в висок заставил Джеймса обмякнуть и почти потерять сознание. Харди отволок его к стене, с которой свешивались цепи, и Джеймс почувствовал, как стальные оковы вновь защелкнулись на запястьях. С разбитой головы по лицу стекала кровь, заливая глаза. Эллисон помог своему дяде выйти из комнаты, и Харди пнул Джеймса вновь. От следующего пинка его с неожиданной силой удержал Смит, и Харди буркнул что-то удивленное. — Хватит, — просто сказал его напарник, и что-то в его темных глазах остановило Харди, хотя тот был крупнее. На мгновение на его лице мелькнул страх, но затем он оттолкнул Смита и бросил: — Приберись тут! Повернувшись к напарнику спиной, Харди прошептал: «Скажи спасибо Томасу Гамильтону!» — прежде чем его огромный кулак врезался Джеймсу в челюсть и окончательно отправил его в нокаут. * * * Джеймс пришел в себя через некоторое время. Ребра пульсировали болью, челюсть ныла, руки затекли. Лицо и шея были покрыты коркой запекшейся крови, стянувшей кожу. По крайней мере, он был в одиночестве, и это уже радовало. Стол и посуду убрали, и Джеймс мог лишь надеяться про себя, что никто не нашел его единственное средство к спасению. На заре Смит принес ему овсянку и воду и освободил от кандалов. — Похоже, храбрости у тебя больше, чем мозгов, — сказал он перед уходом то ли одобрительно, то ли осуждающе. Джеймс подождал, пока за ним закроется дверь и щелкнет замок, прежде чем броситься к груде соломы. Шаря в ней, он успел уже почувствовать, как сердце сжимается от отчаяния, пока наконец пальцы не коснулись холодного металла. Зарычав от радости, он извлек на свет металлическую ложку, которую удалось спрятать по время драки с Харди. Тело отчаянно протестовало против каждого движения, но Джеймс все-таки подполз к стене и начал затачивать ложку о камень.