Спасибо Томасу Гамильтону

Лихорадка спала следующим утром. К этому моменту Джеймс понял, что происходящее — не сон. Более того, он даже не пребывал в аду. То, что он видел, было реальностью — Томасу каким-то образом удалось освободить его. Они шли по морю. Ошибиться было невозможно: Джеймс чувствовал непрерывное движение корабля, который переваливался на волнах. То ли виной всему была лихорадка, то ли истощение, до которого его довели в Бедламе, то ли, быть может, постоянная качка, но бульон, который ему дали, упорно просился наружу. Джеймса вырвало. Офицер военно-морского флота, страдающий морской болезнью, — какой позор! Впрочем, он больше не был офицером военно-морского флота. Он был никем. Наполовину сломленный, без дома и страны, которая приняла бы его, слишком слабый, чтобы поднести ложку ко рту. Вот это было хуже всего — что Томас увидит, как мало в нем осталось от прежнего Джеймса Макгроу. По большей части он спал, невзирая на время суток. Иногда притворялся спящим, чтобы не видеть жалости в глазах Миранды. Но спрятаться от Томаса было невозможно. Джеймсу казалось, что тот обладает шестым чувством. Он, по всей видимости, знал точно, когда войти, потому что оказывался рядом каждый раз, как Джеймс просыпался. Постепенно силы возвращались — хотя бы настолько, чтобы самостоятельно добраться до гальюна; правда, после этого Джеймс чувствовал себя выжатым, как лимон, и нуждался в отдыхе. Он был постоянно не в духе и то и дело огрызался на тех, кто заботился о нем. Ночью его мучили кошмары, которые он старался скрыть от Томаса. Но кашель постепенно утихал, и аппетит возвращался. Вскоре он смог есть твердую пищу, которая подкрепляла его силы. Затем — ходить, сперва недолго, сколько хватало сил. Доктор даже признал, что, по всей вероятности, Джеймс будет жить. Его устроили в каюте капитана. Когда он спросил об этом доктора, тот, хмыкнув, ответил: — Учитывая, сколько нам платят за тебя, капитан был только рад уступить свою постель, чтобы ты выздоравливал. — Хороший капитан свою каюту не уступит, — не удержался Джеймс. Хоуэлл насмешливо приподнял бровь. — Капитан у нас так себе, — признал он. — Но команда — высший класс, а мистер Гейтс не дает нам спуску, так что мы справляемся. Надо полагать, пока не появится кандидатура получше. Хоуэлл велел Джеймсу пользоваться тем, что каюта такая большая, и побольше ходить. Джеймс и так старался делать это, но после совета удвоил усилия, стремясь поскорее стать хоть немного похожим на себя прежнего. В один из дней ему помогала Миранда, пока Томас был наверху, на палубе, и разговаривал с капитаном. Джеймс совершал второй круг по каюте, когда заметил свое отражение в зеркале над туалетным столиком. Миранда проследила за его взглядом: полотенце, которым Томас обычно занавешивал зеркало, сползло. — Возвращайся в постель, — попыталась она отвлечь Джеймса, но безуспешно. Он подошел к потрескавшемуся зеркалу, чтобы в первый раз за несколько месяцев рассмотреть собственное лицо. Джеймс никогда не отличался тщеславием в том, что касалось внешности, но то, что он видел сейчас перед собой, могло внушать только отвращение. Лицо было бледным до синевы, кожа туго обтягивала кости черепа. Волосы успели отрасти с тех пор, как Оуэнс обрил их в начале его пребывания в Бедламе. Сейчас они были жирными, на них запеклась грязь. Под глубоко запавшими глазами залегли темные круги. Подбородок скрывала густая, разросшаяся борода, так что видны были только потрескавшиеся губы. Он обзавелся несколькими шрамами — по-видимому, от побоев Харди, потоньше на левой щеке и потолще около правого виска. Второй явно появился в тот день, когда Джеймс сломал нос адмиралу Хеннесси. И один бог знает, какие отметины остались на спине от кожаного ремня Оуэнса. — Я видел мертвецов посимпатичнее, — с досадой вздохнул он, вглядываясь в незнакомое лицо в зеркале. — Тогда попробуем это исправить, — заявила Миранда. Она усадила его в кресло и вышла из каюты. Вскоре после ее ухода к нему втащили ванну и наполнили ее водой. Джеймс наблюдал за этим настороженно: воспоминания о ледяных купаниях в Бедламе были еще свежи. Он попытался прогнать их. Ванна ему была, безусловно, необходима — трудно было представить, каково другим было находиться рядом с ним. Миранда вызвалась помочь, но он отклонил ее предложение. Не хватало только, чтобы она увидела, как он боится ванны с водой. Он заставил себя раздеться и осторожно коснулся воды рукой. Теплая. Приятно теплая. Он медленно опустился в ванну, со вздохом удовольствия ощутив, как тело погружается в воду. Да, это было чудесно. Он оставался в воде до тех пор, пока она не начала остывать, и лишь тогда окунул голову и попытался ее помыть. Получалось не очень хорошо. За спиной скрипнула дверь. — Я не утонул, и мне не нужна помощь, Миранда. — Быть может, мою помощь ты все-таки примешь? Обернувшись, Джеймс встретился глазами с Томасом, который стоял на пороге, держа в одной руке большой кувшин с водой, а в другой — кусок мыла. Джеймс неуверенно кивнул, и Томас вошел, затворив за собой дверь. Он вылил кувшин горячей воды в ванну, вернув ей тепло, которое начало было улетучиваться. Джеймс взял из его рук мыло. Оно пахло духами — должно быть, принадлежало Миранде. Он начал было намыливаться им, но Томас с мягкой настойчивостью забрал мыло и, смочив водой, начал медленно омывать грудь и руки Джеймса. — Я могу сделать это сам, — проворчал Джеймс, которого отчего-то тревожила мысль, что его будет мыть Томас. — Безусловно, — заверил тот. — Но позволь мне. Я хочу этого. Джеймс кивнул в знак согласия, понимая, что для Томаса важно оказать ему эту — пусть и небольшую — услугу. Он откинулся на бортик ванны и погрузился в теплую воду, закрыв глаза. По телу скользили руки Томаса. Тот тщательно намылил ему голову, смывая с волос корку грязи, осторожно распутал пряди, запуская в них пальцы. Под конец он зачерпнул воды, чтобы смыть мыльную пену. Струи сбегали по спине и плечам Джеймса. Чистая вода. Он наконец-то был чистым. Наконец-то чувствовал себя чистым, будто Томас каким-то образом смыл с него не только грязь, но и сами воспоминания о Бедламе. Впервые Джеймс ощутил, что свободен от них. Наконец Томас прикоснулся к его отросшей бороде и поинтересовался: — Можно? Я бы хотел вновь видеть твое лицо. Джеймс кивнул, и Томас достал бритву и мыло для бритья. Покрыв щеки Джеймса пеной, он осторожно начал сбривать густую бороду. Это заняло немало времени, но Томас, кажется, наслаждался каждым мгновением. Когда он закончил, Джеймс плеснул воды себе в лицо, чтобы смыть остатки пены. Воздух приятно холодил оголившийся подбородок. Томас провел пальцем по его подбородку, и Джеймс повернулся к нему. От взгляда Томаса и прикосновения его бросило в жар. Он потянулся за поцелуем, которого жаждал, но Томас неожиданно отпрянул. Джеймс сжал зубы. Он чувствовал себя отвергнутым. Поднявшись на ноги, он потянулся за полотенцем, которое оставила Миранда. — Разреши мне, — сказал Томас. — Я могу вытереться сам. Я не ребенок, черт побери! — огрызнулся Джеймс — и тут же пожалел о собственной резкости, увидев, как сник Томас. Не зная, что сказать, он отвернулся — и пожалел вновь. При виде его спины Томас судорожно вздохнул. Джеймс с опозданием понял, что тот в первый раз по-настоящему видит его с момента спасения — не прикрытым ни одеждой, ни простынями, ни мыльной пеной. Томас подошел ближе, не отрывая взгляда от шрамов. Спина и бока Джеймса были покрыты синяками разной давности и всевозможных цветов — синими, фиолетовыми, желтыми. Ему удалось набрать немного веса, но по-прежнему можно было пересчитать все ребра. — Ты когда-нибудь сможешь простить меня? — потрясенно прошептал Томас, осторожно ведя пальцами по одному из шрамов. — Простить тебя? — в растерянности переспросил Джеймс, оборачиваясь, чтобы взглянуть ему в лицо. Томас глядел на него с не меньшей растерянностью. — Да, меня. За то, что я навлек на тебя эти страдания. Всё это — и бог знает какие еще ужасы — постигли тебя по моей вине. Я был причиной. Какая-то часть тебя должна испытывать ко мне ненависть. Джеймс поднял руку, чтобы коснуться любимого лица, — к счастью, на этот раз Томас не отстранился. Он тоже осунулся. На самом деле, как Джеймс начал осознавать только сейчас, Томас выглядел изможденным. Под глазами были темные круги, на лице пролегли новые морщины, он явно похудел. Ярко-голубые глаза, живые и полные чувства, отчаянно молили о прощении. — Я не могу тебя простить, — начал Джеймс и притянул Томаса ближе, когда тот попытался отодвинуться. — Я не могу тебя простить за то, в чем нет твоей вины. Всё это не твоих рук дело. Томас испустил долгий вздох облегчения и коснулся лбом лба Джеймса. — Я не смел надеяться, что после всего, что ты перенес, я буду тебе по-прежнему дорог… — Томас, — перебил Джеймс. — Послушай и поверь мне раз и навсегда. Я не виню тебя и никогда не винил. Это не ты причинил мне всю эту боль. Ты никогда не приносил мне горя. Только радость. При этих словах Томас припал к его губам жадным поцелуем, который мгновенно пробудил в обоих чувства и желания. Джеймс притянул его ближе, прижимаясь всем телом. Он ощущал, как его охватывает жар. Но Томас — хотя его лицо тоже зарумянилось от возбуждения — прервал поцелуй. — Прости. Мне не следовало… Тебе сейчас нужен отдых, а не мои домогательства. — Мне нужен ты, — проворчал Джеймс. — Мне нужно почувствовать тебя. Этого оказалось достаточно. С помощью Джеймса Томас освободился от одежды и увлек его в постель. Они набросились друг на друга торопливо, подталкиваемые жаждой, для которой не могли найти слов. Все произошло быстро, им было достаточно рук, чтобы довести друг друга до вершины, но это было неважно. Важнее было духовное воссоединение. Больше всего в этот момент им обоим нужно было просто касаться друг друга и ощущать прикосновения, чувствуя близость другого всем сердцем. Когда все кончилось, Томас обнял Джеймса, шепча нежные слова. Контраст с пережитым, еще таким близким, был ошеломляющим. Снова чувствовать себя в безопасности, чувствовать себя любимым, чувствовать касания — ласкающие и бережные, а не грубые, ощущать тепло и счастье — волна эмоций захлестнула Джеймса. Счастье. Он думал, что никогда уже его не испытает. Не в силах больше сдерживаться, он уткнулся лицом в шею Томасу и разрыдался.