В путь — так вместе!

Тусклый огонёк свечи бросает золотые отблески на смятые простыни, причудливо освещает фигуру замершего впереди Корсака. Он напряжен, натянут, как струна, готов, кажется, выпрямиться и улететь куда-то, подальше от этой комнаты и смущающих его обстоятельств. Обнаженная кожа покрывается мурашками от прохладного воздуха, идущего со стороны окна, и от робких прикосновений Белова. Но уговор есть уговор, и он не двигается, только плечи еле заметно подрагивают. Он весь, будто фарфоровая статуэтка, такой же хрупкий и красивый, светлокожий, со звёздной россыпью родинок по всему телу. Сашка протягивает руку и осторожно касается кончиками пальцев узкой сгорбленной спины перед собой, медленно проводит вдоль позвоночника, обводя выпирающие косточки. Лёшка вздрагивает, недовольно ведёт плечами, старается отстраниться, отодвинувшись, но Белов старательно игнорирует это намерение, подаваясь вперёд, следуя за его движениями. Он то и дело задерживает дыхание, надеясь производить как можно меньше шума. В ночной тишине слышаться отчетливо даже его тихие взволнованные выдохи, но Александр хочет добиться совсем других звуков. Помедлив, он приникает губами к шее Корсака. Там, у самого основания, особенно крупная родинка — её-то он и задевает языком, после старательно маскируя свою наглость простыми прикосновениями губ. Корсак снова вздыхает, но не двигается. Белов спускается поцелуями ниже, награждая касанием каждую чёрную отметинку на белой коже. Он неосознанно водит руками по тонкому телу, вычерчивая удивительные узоры, пересчитывая созвездия. Без труда он на ощупь находит «полярную» — одна из самых крупных точек между лопатками. Когда он задевает её, Алёшка дёргается и резко выпрямляется, сводя, как крылья, острые лопатки. Белов успокаивающе гладит его по плечам, чуть надавливает, призывая лечь. Он повинуется, утыкаясь носом в подушку, скрывая лицо, наверняка залитое румянцем смущения. Саша кивает — самому себе — и возвращается к прерванному занятию, поставив перед собой задачу поцеловать каждую родинку. Мысленно он присваивает им названия звёзд: Сириус, Альтаир, Кастор, Алькор, Мира, Атриа… Ориентироваться по звёздам Александр умеет; хотя бы этому их в треклятой навигацкой школе научили. Но кто способен научить его разбираться в Корсаке?.. Прокладывая неровную дорожку поцелуев, Белов спускается к пояснице, и Алёша тихо всхлипывает, приподнимаясь на локтях так, что лопатки снова оказываются сведёнными. Он оборачивается, стараясь уловить движения Саши, и глаза его влажно блестят, ловя отблески свечного пламени. Александр помогает ему повернуться на спину и только тогда замечает искусанные губы. Мягко и нежно, как бы спрашивая разрешения, он дотрагивается до мушки — единственной заметной незнакомцам и прочим, не видевшим звёздного неба, — а затем подается вперед и целует пухлые потрескавшиеся губы. Он не возражает, но и не отвечает, безвольно хватаясь за плечи Белова, всё ещё обтянутые хлопковой тканью рубашки. Его тонкие пальцы беспомощно цепляются за него, как за последнюю надежду, и дрожат. Саша отстраняется, смотрит на него сверху вниз, освобождаясь от одежного плена, и снова проводит пальцами по тёплой щеке, убирая в сторону льняные мягкие пряди волос. Он закрывает глаза, кадык дергается. Александр резко припадает к обнаженной шее, несильно прихватывая зубами чувствительную кожу, тут же зализывая место укуса. От неожиданности Лёша распахивает голубые, как небо, глаза и тихо стонет, тут же плотно смыкая губы и снова краснея. Саша улыбается, чувствуя его смущение — столь нелепое, но в то же время столь очаровательное, и продолжает терзать его шею, спускается к ключицам, носом тыкается в яремную впадину, щекочет кудрями задранный вверх подбородок. Корсак снова стонет, уже громче, но так же стыдливо, когда Белов аккуратно задевает сочащуюся смазкой головку члена и медленно ведёт по всей длине, чуть оцарапывая нежную кожу. Он выгибается в пояснице и, обхватив шею Белова, тянет его на себя, уже самостоятельно увлекая того в поцелуй. Глаза он зажмуривает, боясь, видимо, выдать себя самого с головой. Хотя, Белов уверен, выдавать уже нечего: он и без того весь перед ним. Такой, каким его не знает ни одна живая душа. Упрямый, пугливый, не желающий осознавать собственную манящую красоту. Александр выбирает единый ритм и методично доводит его и себя до пика, слушая тихие всхлипы и сдавленные стоны. Одного этого зрелища, одних рук, беспокойно шарящих по смятым простыням, одних закушенных губ ему хватает, чтобы закончить. Корсак дрожит, изливаясь ему в руку, не открывая глаз. Саша кощунственно вытирает ладонь о постельное белье и рушится рядом, притягивая его к себе и обнимая. Лёша утыкается носом ему в грудь и затихает. Неведомо: то ли и впрямь засыпает, то ли просто в очередной раз молчит, не решаясь лишний раз привлечь к себе внимание. Белов шарит рукой за его спиной, находит одеяло и набрасывает на них обоих, укрывая, в первую очередь, льнущего к нему Корсака. И закрывает глаза. Перед глазами — звёздное небо.