Wishmaster

— Эй! Ты чего это удумал, холоп! Положь, куда взял! — Я забираю это. Кирк перевернулся на другой бок, морщась от звука голосов. — Ну и ну! А ты не оборзел ли часом, а?! Положь, говорю! Не помогло. Голоса продолжали набирать громкость: возмущённые выкрики Волка и уверенное гудение Мёрдока. Кирк попытался зарыться в подушку; никакой подушки у него, разумеется, не было. В свёрнутый под головой плащ заворачиваться было как-то бесполезно. Кроме того, без плаща было как-то холодно — заснуть снова точно не светило. — Что, подраться хочешь, верзила?! Нет, ну вы посмотрите на него вообще — ворует у вора! Совсем у тебя ничего святого нет, слушай! По-хорошему отдавай! Кирк разлепил глаза, преисполненный обычной своей утренней мизантропией. Бывало, что в последнее время ему даже начинали казаться вполне терпимыми люди, с которыми он путешествовал, потому что, как ни крути, они все (кроме, пожалуй, Дуббинса) были в своём деле профессионалами, да и истории вчера травили занятные. Так вот: сейчас был определённо не тот случай. По-видимому, весь сыр-бор начался из-за странного чёрного яйца в руке Мёрдока, стоявшего на коленях возле сумки Волка, а последний, лёжа на земле, крепко держал его когтистой лапой за запястье, скалясь. В свободной его руке уже был нож. Мёрдок, впрочем, несмотря на всю свою невозмутимость, тоже выглядел так, как будто вполне готов вступить в драку: вид у него был довольно угрожающий. Тем удивительнее было, что по некоторому размышлению Мёрдок вдруг спросил: — Сколько за него хочешь, вор? Кирк заметил, как вокруг начали недовольно возиться остальные. Волк ощерился и многозначительно поиграл ножом: — А я, может, не собираюсь его продавать? Нет, ну, собирался, конечно, но что-то ты больно подозрительно им интересуешься, да ещё стянуть у меня решил под шумок, теперь-то точно не продам, знаешь ли. С чего эта штука тебе так срочно понадобилась, а? Наконец Кирку надоел спектакль. Он поднялся, стремительно подошёл и выхватил у не ожидавшего ничего такого Мёрдока яйцо из руки. — Раз не можете поделить игрушку, дети, папочка заберёт её себе, — заключил он, мрачно переводя взгляд с одного на другого. — Всё ясно? Или есть какие-то вопросы? Можем обсудить их заодно с вопросом о вашей итоговой доле. Можете считать это тиранией. Ответные взгляды, доставшиеся ему, были ничуть не менее мрачными. Но неожиданно Волк, только что выглядевший так, словно собирался подраться с ними обоими разом, усмехнулся и уступил, разжав хватку на руке Мёрдока. — Ну и ладно. Честно говоря, всё равно не знал, куда его девать — даже на завтрак такое не пожаришь. Этому холопу только не отдавай, уж больно он шустрый. Они с Мёрдоком проследили за тем, как Волк встаёт и демонстративно отходит в сторону: что-то Кирку подсказывало, что Волк просто решил подождать, пока он сможет украсть яйцо обратно, когда он потеряет бдительность. Затем он как следует рассмотрел яйцо. Оно было большим, больше ладони в высоту, и сплошь покрыто наростами твёрдой чёрной чешуи. Наощупь оно было шершавым и тёплым. Но на артефакт никоим образом не походило, и непонятно было, зачем Волк вообще его подобрал. Пальцы Мёрдока с очевидным предупреждением скользяще прошлись по его шее сзади — Кирк дёрнул головой и встретился с ним глазами. — Можешь его нести. Если что с этим яйцом случится — отвечаешь головой. Понял меня, «тиран»? От нового спора и истекания ядом Кирка отвлёк возглас Джесси: — Хей! Мать вашу за ногу, где наши лошади? Они оглянулись. Лошадей не было. Костёр давно погас — неудивительно, что Кирк успел замёрзнуть. Волк, который вызвался дежурить в эту ночь (и, похоже, сам же отрубился от собственного вина в итоге), только развёл руками: — Ну, виноват. Бывает. Но пирушка же того стоила, разве нет? И тогда Деметрио сказал: — Ребята… не хочу вас прерывать, но, кажется, у нас проблемы посерьёзнее лошадей. Он показал наверх. Где солнце так и не взошло. Над рощей плыло густое красноватое марево, переливавшееся будто бы отблесками далёкого пламени. Словно со всех сторон к ним подбирался пожар. Не было больше нужды думать, как пересечь купол. Купол накрыл их сам. — Замечательно, — подвёл итог Кирк. — Нас ждёт просто прекрасный день впереди. Они успели уже порядочно устать, когда пешком добрались до столицы, но из-за красного неба, остававшегося неизменным, было неясно, день это был ещё или уже вечер. Городские ворота никем не охранялись. Сенбург выглядел пустынным и заброшенным: на дорогах остались брошенные повозки и телеги, разрушенные торговые лавки сиротливо стояли без продавцов, а улицы были непривычно тихими. В окнах домов не мелькало ни единого лица. На земле валялись бесхозные сумки, полные сгнивших овощей и прочего — создавалось впечатление, что жители побросали всё, что у них было, и ушли. Город казался безлюдным. И только в небе над дворцом закручивалась багровая воронка, напоминая о том, что город вполне себе обитаем. Воронка — и то, что из всех теней за ними наблюдали голодные красные глаза. Вместе с сумками на мостовой лежали трупы бродячих животных. Первый раз на них напали, когда Деметрио спросил: — Вам не кажется, что как-то это слишком просто? Две выпрыгнувших из-за угла твари поспешили любезно его в этом разубедить. Мёрдок и Волк взяли их на себя, и справиться с ними было довольно легко. Вот только это не особенно помогло: не прошло, наверное, и дюжины минут, когда на них напали снова, уже трое тварей и один человек с ножом. Потом трое людей и одна тварь. — Их становится больше, — заметил Хаксли, кивая на копошащиеся между домами силуэты. — Да неужели? — отозвался Кирк равнодушно. — Что бы мы без тебя делали, Зоркий Глаз. С людьми проблем не было: они были не в себе, и раны на них зарастали почти так же быстро, как и на волко-упырях, но они не обладали такой же силой и скоростью, не говоря уже о количестве (и остроте) зубов. И шеи у них были гораздо тоньше. — Не надо их убивать, — хмуро сказал Деметрио после очередной расправы. — Достаточно просто вырубить, разве нет? Они не виноваты. Это всё, — он покосился на Кирка. — Та сущность, которая тут хозяйничает. — Чтобы они потом очнулись и попытались убить нас? — Волк покачал головой. — Ну да-а-а. Это точно здравое решение, ага. Но чем дальше они шли, тем больше чудищ попадалось на пути. Они нападали из засады, целыми небольшими стаями, и редкие относительно упырей люди всё чаще обрастали звериными чертами: шерсть, клыки, когти, уши и хвосты. С этими уже было посложнее. Они ускорили шаг. Количество преследующих их тварей росло с каждой минутой. Потом пришлось бежать. — Да откуда они все повылезали, сучьи морды?! Это была Джесси, и ей никто не ответил. Монстры кишели вокруг них сплошной чёрной волной, и отрезать каждому голову или рубить самовосстанавливающиеся тела на куски становилось уже несколько сложновато. — Кирк! Может, ты с этим что-нибудь сделаешь уже?! Ну, там может, у тебя есть какая-нибудь специальная магия-шмагия как раз на этот случай? Он вращал на бегу головой, ища укрытие. — Нет. Пока нет. Волна становилась всё плотнее. Возможно, им следовало просто переждать в любом из домов, предварительно устроив там зачистку. Кирк уже бросился к одному из ближайших зданий, но тут Мёрдок сказал: — За мной. Я знаю одно место. Ещё один сюрприз, подумал Кирк. Значит, и в столице тот бывал? Они побежали теперь за Мёрдоком, отмахиваясь от наступающих на пятки тварей. Тот петлял по улицам уверенно и привычно. И вывел их к… — Таверна? — спросила Джесси, у которой даже на бегу хватало дыхания на разговоры, и коротко выругалась, врезав каблуком сапога по морде очередной твари. — Я, конечно, не против выпить сейчас, но, твою мать три раза через колено, не было чего поближе?! Но в этой таверне — «Дар Святого Патрика», значилось на вывеске — горел свет. И когда они приблизились к дверям, оттуда вывалился мужчина в сером с длинным тесаком наперевес и замахал им руками: — Внутрь! Живо! Его глаза красными не были. В данной ситуации этого — и света в таверне — было достаточно, чтобы выбор между незнакомцем с тесаком и гнавшейся за ними огромной стаей упырей стал очевиден. Они забежали в распахнутую перед ними дверь один за другим, и, когда они все были внутри, человек взмахнул тесаком, рассекая самую шуструю тварь, и захлопнул дверь прямо перед её носом, тут же запираясь сразу на несколько крепких замков. Послышался раздосадованный вой, а затем всё понемногу стихло. Кирк огляделся. Таверна была на удивление чистая и аккуратная: никаких дурно пахнущих пятен сомнительного происхождения на полу, никаких сломанных стульев, никакого налёта пыли на столах. Никаких завсегдатаев, спящих лицом в стол — что было и немудрено, учитывая ситуацию в городе. За стойкой стояла высокая рыжеволосая женщина, и на новоявленных «посетителей» она смотрела не особенно дружелюбно. Правда, касалось это не всех. — Привет, Мёрдок. Кого ты на этот раз привёл? Владелец тесака, пожав Мёрдоку руку, как старому знакомому, прошёл к стойке и положил на неё своё оружие. Обернулся к ним. — Рад тебя видеть, приятель. Хотя, должен сказать, ты не в самое удачное время пожаловал — сам видишь. — Вижу, — подтвердил Мёрдок, ставя свой боевой топор у порога. — Мы в столице как раз поэтому, Финн, — и представил, обращаясь будто бы только к Кирку, но на самом деле ко всем сразу: — Это Финн и Марина, хозяева заведения, прошу любить и жаловать. Мы здесь переночуем. — Конечно, Мёрдок, — женщина — Марина — неодобрительно изогнула изящную бровь. — Мы всегда рады тебе и твоим… деловым партнёрам. Даже когда за окном Конец Света. Мёрдок на её сарказм не отреагировал: он уже отстегнул с пояса меч и повесил ножны с ним на предназначенный для этого гвоздь в стене. Хаксли повесил свой лук туда же. Джесси с Волком уже бродили по помещению, изучая обстановку, а Кирк сел за стойку. Только слишком вежливый Дуббинс топтался у порога. Финн посмотрел на всё это, переглянулся с женой, а потом усмехнулся и махнул рукой: — Ну… чувствуйте себя, как дома, что ли. Всё равно эта нечисть снаружи до утра не угомонится. В общем-то, особого выбора у них с Мариной, похоже, не было: Кирку было хорошо известно, что, уж если Мёрдок объявил что своей территорией, тут бесполезно было спорить. Эта ночь была не просто тёмной. Она была темнее всех прочих ночей, что видело это королевство. И даже то, что небо продолжало болезненно светиться кровавым заревом пожара, темноту парадоксальным образом не разгоняло, а только усиливало. Не было звёзд, не было луны, не было ветра. Мир под куполом и за его пределами замер в беспокойном ожидании чего-то, что пронизывало самую его суть, словно бы в затишье перед грозой. Нити судьбы звенели, натянутые до предела и готовые вот-вот порваться. Тёмная сила неслышно лилась сквозь многочисленные слои реальности, и музыка, которую она несла с собой, заставляла содрогаться тех, кто мог её слышать. Мало кто спал в эту ночь. Кто-то торжествовал за многие века ожидания, окупившиеся стократно. Кто-то досадовал на планы, пошедшие не так, как ожидалось, и строил планы новые, зная, что времени у него впереди ещё — как минимум пара тысячелетий. Кто-то лежал рядом с женщиной, пахнущей смертью, и тревожно прислушивался к тишине. Кто-то писал письма матери и сестре при свечах, беспокоясь о завтрашнем дне. Кто-то пожирал чужую плоть, славя имя нового Бога. Кто-то сидел на троне и пил из винного кубка человеческую кровь, расправив над миром незримые чёрные крылья. Кто-то был мёртв — и, тем не менее, всё ещё стоял на ногах. Прямо за троном. А кто-то… ну, кто-то просто рассматривал яйцо и много думал. Не самое худшее этой ночью занятие, хотя и, конечно, не самое интересное. Яйцо было странное. Всё время тёплое, словно пульсировавшее изнутри, и такое твёрдое, что разбить его можно было, наверное, разве что уронив на него парочку наковален. Кирк, правда, только один раз поэкспериментировал, уронив его на пол — и предварительно высчитав, что удар об пол ему не повредит, хотя не то чтобы угроза Мёрдока была такой уж страшной. И от него исходила магия. Слабая, но постоянная, фоновая будто. Заключённая внутри скорлупы. Чьё, интересно, это было яйцо? Уж точно не птичье. И не змеиное. Какого-нибудь василиска? Или… — Не спится? Мёрдок каким-то образом умел подкрадываться незаметно, но — странное дело — Кирка это больше не беспокоило. Не так, как в начале пути. На самом деле, его компания была единственной, против которой Кирк не возражал в любое время. Ну, или возражал не так сильно, как мог бы. — Как видишь. Было тихо: остальные давно разошлись по комнатам наверху, выданным им хозяевами. Кирк почти сразу после прибытия хотел наложить на таверну защитные заклятия в несколько слоёв, но в процессе, к своему удивлению, обнаружил, что заклятий там хватало и без него, старых, но ещё крепких: стены, пол и потолок были сплошь исчерчены охранными знаками, непосвящённым казавшимися лишь затейливым переплетением древесных узоров и естественных трещин в досках. Он обновил те из знаков, что были уже истёршимися от времени, и подлатал некоторые из заклятий — и осознал, что теперь эта тихая гавань является едва ли не самым безопасным местом во всём Сенбурге. Когда он поинтересовался, откуда такая защита, Марина сказала, что это дело рук одного шамана, который как-то раз заходил к ним и расплатился вместо денег таким вот своеобразным способом. Почему-то Кирку на ум пришёл Чёрный Пёс: это было бы вполне в его духе. Мёрдок по-хозяйски зашёл за стойку, нашёл где-то внизу на ней две пивных кружки. Открыл кран в стоявшей там же бочке, налил в обе кружки поочерёдно и поставил одну перед Кирком. Кирк наблюдал за ним скептически, убрав яйцо в дорожную сумку — Мёрдок всё равно ничего по поводу этого яйца рассказывать, похоже, не собирался. — Я начинаю догадываться, почему твои приятели от тебя в таком восторге, что пустили нас переночевать, — заметил он ворчливо, но кружку взял. — Ты просто бесплатно работаешь за них ночами. — Они мои старые друзья, и давно меня знают. Я могу себе позволить выпить за их счёт, поверь. Пиво было… сносным. Ладно: даже больше, чем сносным. Гораздо лучше, чем обычно встречается в тавернах. У Мёрдока — как и у Волка — было какое-то особенное чутьё в том, что касалось хорошей выпивки. Только Мёрдок ей делился без всякого умысла, а Волк — ну, это был Волк, что с него взять. Кирк до сих пор злился на него за ту пирушку и за выведывание его тайн. Он вовсе не собирался тогда рассказывать про Кощея. А уж тем более — про себя. Это всё вино, чёртово вино, от которого слишком уж развязался язык, и хорошо ещё, что он не рассказал тогда чего-нибудь сверх этой сентиментальной чуши про своё ученичество. И что-то было такое в том, как Мёрдок произнёс слово «друзья», словно зваться его другом было далеко не самым обыденным делом. Кирку в некоторой мере было интересно, насколько это определение применимо к нему самому. — Почему они вообще ещё в городе? Здесь остались только упыри-волки и упыри-обращённые. И упыри-оборотни. И… эти двое. Зачем? Расширение клиентуры? Любители острых ощущений и экзотической кухни с приправой из крови? — Сам-то как думаешь? — Мёрдок присел на соседний с ним стул и тоже отхлебнул из кружки. — Они не могут уехать. Эта таверна — дело их жизни. Долгая история, но до того, как осесть здесь, они мотались по свету тут и там. Без дома, часто без денег. Изгнанники — ты-то знаешь, как это бывает. Он сделал большой глоток, прикрыв глаза. Да, он знал. — И? — И потом они едва не чудом, накопив за годы и понабрав долгов, открыли эту таверну. И не факт, что если сейчас они её бросят, то кто-нибудь ушлый не вздумает её прибрать к рукам. Думаю, ты понимаешь. Это их дом. Дом, подумал Кирк, и ему вдруг сделалось тоскливо. А ведь он сам — такой же упёртый баран, как и эти двое, спящие сейчас наверху, ничем не лучше. Приехал вот сюда, в Сенбург. Взял на себя чужие обязанности. Чужой долг. Гнался за призраком, за образом, на который нацепил совершенно глупо всю свою дурную детскую привязанность, как ярмо. Зачем он сюда рвался? Здесь больше нет ничего, и ничего не будет. Стоило посмотреть правде в глаза: это всё ещё с самого начала было чертовски неудачной затеей. Кого он пытался обмануть? Кутх не был демоном или духом. Он был, пёс его раздери, Богом. Древним, могущественным и, без всяких сомнений, злобным. У него на службе были тысячи, если не десятки тысяч, послушных ему ручных монстров разной степени человечности. А он вознамерился — что, как-то с ним сразиться? А потом выгнать из дворца? Да. Точно. Что же тут может пойти не так, интересно. Кроме, разумеется, всего и сразу. Мёрдок наблюдал за ним, развернувшись в пол-оборота, и молча пил своё пиво, изучая его лицо. — Думаешь о завтрашнем дне? Кирк поджал губы. Прикончил залпом свою кружку в несколько глотков, едва не подавившись, и закрыл глаза. Он должен был хоть кому-нибудь признаться. Он должен был это сказать. — Я не готов. Мёрдок ничего не ответил. Кирк прочистил горло, не открывая глаз, и с глухим стуком поставил кружку на стойку. — Я не готов, — повторил он чуть громче. — Никто из нас не готов. Я думал, что мы справимся — я справлюсь. Я придумал план, сделал расчёты. Но никакие расчёты не помогут… здесь. Это, мать его, Бог. Я не говорил этого, но ты и так это знаешь, верно? Мёрдок промолчал снова. Кирк открыл глаза и невидяще уставился в стену напротив, всё ещё сжимая ручку кружки. Он не мог остановиться: слишком давно ему хотелось хоть кому-нибудь выговориться начистоту. Ничего это вино вчера не решило. — Это сраный Бог. Мы против него — как кучка чёртовых детей в песочнице. Я пришёл сюда, увидел весь тот Ад, который здесь творится. И просто заново оценил наши возможности. Это просто не стоит того, понимаешь? Нас слишком мало. Риск слишком велик. Проклятье, что мы из себя представляем? Два мага, одного из которых обучали некомпетентные идиоты — даже я мог бы обучить его лучше, что за дерьмо! Один лучник, стрелы которого не работают на этих тварях. Один оборотень-вор, который, скорее всего, просто разнюхает, что ему нужно, и сбежит, наплевав на свою часть сделки. И всего два наёмника, одна из которых — Джесси. Скорее всего, она сбежит тоже, как только дело запахнет порохом. Не то чтобы я её винил. Я сам сбежал, когда был выбор между сражением и спасением своей жизни. Это просто вопрос здравого смысла, верно? Самосохранение. Эта затея ему явно противоречит. Поэтому… поэтому всё было зря. — Так кто тебя держит? Поворачивай назад. Уходи. Возвращайся в Дувилен. Кто тебе мешает? Он моргнул и повернулся к Мёрдоку. Отпустил кружку — на пальцах от деревянной ручки остались красные следы, так сильно он её сжимал. — Что? — переспросил он слабо, сам не ожидавший от себя подобного выплеска откровенности. Мёрдок потягивал своё пиво куда как более неспешно. И более невозмутимо. Как всегда, спокойный, как скала. — Ещё не поздно всё отменить. Хочешь бросить дело — флаг тебе в руки. Его взгляд резал, как нож. — Только я бы на твоём месте подумал вот о чём, — продолжил Мёрдок тем же безжалостным тоном. — Ты вёл нас сюда. Ты обещал плату. Мне и Джессике — золото. Волку — артефакты. Светлому — помощь в его дурацком расследовании. Не думаешь ли ты, что достаточно будет сказать, что ты передумал, что ты не готов и сматываешь удочки — и мы просто дружно разойдёмся? Светлый, вероятнее всего, пойдёт во дворец сам — и предсказуемо подохнет, ладно. Чёрт с ним. Но от Джессики и Волка тебе придётся бежать очень далеко, маг. И очень быстро. Они не потерпят обмана. Кирк криво усмехнулся. — А от тебя, значит, бежать не придётся? — От меня не убежишь. Предпочитаю расплачиваться по счетам на месте. Наверное, это должно было его испугать, но сейчас ничего не пугало Кирка больше, чем завтрашний день. Как заворожённый, он рассматривал лицо Мёрдока: зелёные глаза, немногочисленные морщинки вокруг них, веснушки, скулы, нос с горбинкой, будто когда-то сломанный. Борода эта ещё проклятая. Когда Кирк читал в детстве сказания о древних воинах Эйранда, он почему-то как-то так их себе и представлял. Зеленоглазыми, рыжими и бородатыми. Мёрдок подтянул его к себе ближе за отворот жилета. Дыхание его пахло пивом; Кирка это устраивало. — И ещё вот что. Сколько, ты думаешь, проживёшь в своём Дувилене, вернувшись сейчас? Это, как ты и сказал, сраный Бог. Думаешь, он удовольствуется одним королевством? И не пойдёт дальше, через все моря и горы, которые ты оставишь за собой? Он был прав. Он был прав, и Кирк знал это. Он сам говорил себе всё это уже тысячу раз. Но услышать это от кого-то другого было… чем-то вроде отрезвляющей пощёчины. Болезненно и эффективно. — Говоришь, ты не готов? У тебя нет выбора. Ты будешь готов. Или умрёшь, так или иначе. Всё просто. Кирк вздрогнул: уж очень знакомо это прозвучало. Призрак, за которым он гнался, в это мгновение внезапно обрёл плоть, стал из белого — рыжим, вместо сухого холода обзавёлся этим странным внутренним жаром, кипевшим под кожей. Ещё немного ближе — Кирк машинально упёрся ладонью в чужое плечо. Но так и не оттолкнул. — Это твоё дело, — каждое слово — как удар молотом по раскалённому клинку, выправляющий сталь. — Твоя ответственность. Твой крестовый поход. Ты это начал, и ты это закончишь, готов ты или нет. И, поскольку ещё ближе их лица, не впечатавшись друг в друга, быть не могли, Мёрдок его поцеловал. Его борода кололась. В целом, это было всё, что Кирк мог в этот момент сказать адекватного о своих ощущениях, потому что все остальные ощущения походили на сплошной ураган вопросов, сомнений и непонятного, ликующего торжества. Разве он желал этого? О, да. Определённо. Уж хотя бы сейчас-то себе можно было не врать. Но до этого момента он даже не думал, что это конкретное желание — из тех, что в принципе исполняются. А не из тех, с которым приходится просто смириться. Мёрдок отстранился. Встал, и — когда Кирк уже думал, что тот сейчас просто возьмёт и оставит его вот так, ошеломлённого, сметённого этой волной напрочь, как рыбу, выброшенную на берег и задыхающуюся от самого обыкновенного воздуха — положил ему руки на плечи. Его руки были горячими. Как и всегда. Может быть, даже горячее обычного — или Кирку так показалось. Его пальцы надавили на какие-то точки на плечах, и Кирк сперва едва не взвыл от неожиданной боли — а потом едва не застонал от удовольствия, когда боль сменилась блаженством расслабляющихся под чужими руками мышц. Пальцы Мёрдока, казалось, проникали до самых костей. — Прекращай высчитывать вероятности и заниматься самоковырянием, — прогудел Мёрдок где-то наверху. — У тебя есть план, не так ли? — Да, — Кирк зажмурился, не понимая, как эти руки вообще могут быть такими чудесными. — Вроде того. Правее, будь добр… — И на этот раз ты его озвучишь. — Да. Может быть… левее и выше. Мёрдок хмыкнул. Погладил одной рукой его горло спереди, чуть надавив на кадык, провёл большим пальцем по скулам. Это было — честно говоря, просто потрясающе. Потом потянул его за рубашку: — Без этой тряпки будет лучше. Кирк открыл глаза и запрокинул голову, чтобы посмотреть в его лицо. Это и правда происходит? Он действительно услышал то, что было сказано? И, что важнее — то, что сказано не было? Даже в окаменевшего дракона, честно признаться, поверить было проще. И он смотрел на него, пойманный в капкан его тёплых, мозолистых от оружия ладоней, и вероятности уже не казались ему такими проигрышными. Какая-то часть его упорно хотела всё испортить — просто назло. Сказать что-нибудь эдакое, про Джесси, про то, что никто ему не нужен, и его нисколько это не интересует, про то, что если Мёрдок думает, будто бы он какой-то там… А с другой стороны — он вполне мог завтра умереть. Они все могли, вообще-то. Так почему бы и нет? Он сказал: — Давай проверим. Письма были наконец закончены, но отправить, разумеется, их не представлялось возможным. Деметрио поглядел на заполненные листы и почувствовал себя глупо: в этих письмах не содержалось ровным счётом ничего, что он не мог бы рассказать на словах по возвращению, а до тех пор он всё равно не сможет никак с семьёй связаться. В конце концов, решающий день был уже завтра. Он обернулся на спящего в кресле Хаксли. Даже во сне он выглядел так, будто чутко прислушивается к происходящему и вот-вот откроет глаза, если почувствует малейшую опасность — и вместе с тем лицо его было спокойно. Хотел бы Деметрио обладать хоть малой толикой его хладнокровия. К нему самому сон не шёл: ночь за окном была какая-то жуткая и чересчур тихая. Город молчал — только изредка раздавался леденящий душу вой этих существ, рыщущих снаружи таверны. За стенкой слышались чьи-то тихие разговоры и скрипящие время от времени половицы — затем всё стихло и там. Но потом, когда письма были закончены, появились новые звуки, очень характерные и узнаваемые после стольких дней совместной дороги — будто бы кто-то очень хорошо проводил время. Совместно и, скорее всего, в кровати. Наверняка опять Волк и Джесси, подумал Деметрио, сам поразившись тому, что его теперь нисколько не смущала эта ситуация, когда он вынужден был слышать то, что не предназначалось для его ушей. Так что — он просто достал другой лист и стал рассматривать печать, на нём изображённую. Печать нарисовал Кирк, со своим обычным загадочным видом передал её Деметрио и спросил, что она значит, потому что печать, похоже, принадлежала кому-то из Совета. Было приятно для разнообразия знать что-то, чего не знал Кирк, но цельного значения Деметрио всё равно сказать сразу не мог, и сейчас он, сверяясь со своей маленькой книгой-шпаргалкой, оставшейся ещё с бытности его учеником, принялся кропотливо расплетать магические формулы и составные знаки, в печать заложенные. Задачка вышла не из лёгких: заклятие было таким сильным, громоздким и сложным, что чем больше Деметрио распутывал — тем больше недоумевал, зачем кому-то понадобилось создавать нечто подобное. Должно быть, дело, такой печати потребовавшее, было поистине грандиозным. И, вероятно, непосредственно касалось их дела, раз Кирк поручил это ему именно сейчас? Полностью расшифровать печать, к собственной досаде, Деметрио так и не смог. Но, во всяком случае, он сделал, что мог, и результатом был вполне доволен: головоломка оказалась познавательной. Когда он закончил, таверна уже растворилась полностью в ночной тишине, его спину ломило, а глаза чесались, как от песка. Он с хрустом потянулся, стараясь не разбудить Хаксли. Следовало, пожалуй, всё-таки хотя бы попытаться заснуть. Или… он мог бы обсудить результат с Кирком, который тоже вряд ли спал сегодня. Деметрио счёл эту мысль куда более продуктивной, чем мысль о сне. Он взял лист и вышел из комнаты, неся перед собой свечу, чтобы не навернуться в темноте. — Кирк? — позвал он шёпотом, постучав в нужную дверь. — Кирк, ты спишь? Никакого ответа не последовало. Но Деметрио уже был научен опытом: он знал, что иногда Кирк не откликается не потому, что занят или спит, а потому, что пребывает в дурном настроении или просто схватил очередной приступ мизантропии. Поэтому он, выждав положенное время, постучал снова, настойчивее и громче. Если эта печать была важной для завтрашнего дня, то лучше было обсудить это как можно скорее. — Кирк? В комнате послышались тихие шаги. Скрипнула ручка двери. — Кирк, по поводу той штуки, которую ты мне дал, я… Он замолчал и подслеповато сощурился. Даже без своих очков — он оставил их в комнате — Деметрио мог с уверенностью сказать, что силуэт, нарисовавшийся в дверях, Кирку не принадлежал. Кирк не был таким высоким. И таким плечистым. И таким… рыжим? — Кхм, — он неловко кашлянул в кулак, замявшись. Мёрдок скрестил руки на груди и прислонился к косяку, глядя на него с насмешливым прищуром. Похоже, то, что он был полностью обнажён, ни в малейшей мере его не смущало. — А… — Деметрио растерянно нахмурился. — А Кирк?.. — Спит, — отрезал Мёрдок и широко зевнул. — Чего и тебе советую, светлый. Что нужно? Свеча выхватила из темноты за его плечом угол кровати и чью-то бледную ногу, торчавшую из-под одеяла. Голую ногу. До Деметрио доходило медленно, но верно. — Я, э-э, ничего… хотел обсудить с ним кое-что. Задание, которое он мне дал, — он буквально кожей ощутил, как недоброжелательность Мёрдока по отношению к нему нарастает с каждым словом. — Ну, неважно. Обсужу с ним утром, да? — Да, — сказал Мёрдок и захлопнул перед ним дверь. Деметрио ещё немного, сам не зная зачем, потоптался у двери. Затем вздохнул — и тоже отправился спать. Ему вдруг пришло в голову, что Кирк гораздо больше, чем они все, заслужил немного нормального отдыха от этого всего. И что тёмные маги, оказывается, тоже вполне себе люди. Это была длинная, длинная ночь. Темнота летела над миром, и создания ночи поднимали голову, заслышав её приближение. На крыльях этой темноты, скользя между её перьев едва уловимым запахом болота и мёртвых лилий, проносился сквозь чужие сознания Балор. Он облизнулся, чувствуя спящий разум Кирка. Дыхнул на него тревогой и беспокойством, сформировал из испаряющихся сновидений знакомые образы из прошлого, которые обыкновенно несли кошмары сами по себе, но глубже соваться не рискнул: если бы Кирк заметил его в своём разуме, ему пришлось бы худо. Что ж, всегда оставались эти новые спутники мага. Балор был любопытен — особенно когда это любопытство ничем ему не грозило. Он метнулся было в заманчивый незнакомый разум рядом с Кирком, похожий на огненно-грозовое облако. Но так и не смог в него проникнуть — словно плотная невидимая стена отгораживала его от этого разума, и, как он ни бился, в стене не ощущалось ни трещинки. Ну и ладно, подумал он с досадой. Больно надо. Всё равно поблизости присутствовали и другие умы. Не такие защищённые. Балор с жадностью на них набросился. Сознание светлого мага оказалось удручающе скучным. И почти стерильно-чистым: этот парень слишком мало понимал в соблазнах. Банальные тревоги о семье, страх подвести мёртвого папашу и в то же время — страх закончить, как он, слишком рано и слишком неправильно. Страх за мир, за людей, страх оказаться бесполезным и страх быть оставленным позади. Жажда справедливости. Любовь к порядку. Немного амбиций. Конечно, из всего этого вполне можно было соорудить что-то интересное, чтобы немногочисленные чёрные пятна в его душе разрослись, как чума или плесень, но… это требовало времени. А у Балора слишком много было других таких похожих игрушек: таких вот юных праведников в мире водилось удивительно много. Он лениво швырнул в него образом восставшего из могилы отца, который во сне пытался сожрать его сестру у него на глазах, и вынырнул в поисках чего-то более увлекательного. Следующее сознание принадлежало женщине. Балор, спускаясь всё ниже, отмахнулся от всплывавших на поверхность эмоций: досада на то, что какой-то «рыжий пёс» посмел неоднократно ей отказать, променяв её на — Балор вздёрнул бровь — «кисломордого зануду»; опасения и нехорошие предчувствия по поводу их плана на завтра; предвкушение хорошей охоты и славной драки. А в целом — много вожделения, много страсти, всё кипело и бурлило сменяющими друг друга сиюминутными желаниями. Жадность, смешанная с жестокостью — Балору даже нравилось. Жажда жизни, быстрой и лихой — а значит, боязнь смерти. Жажда свободы, желание вечно двигаться, выискивать добычу, вступать в схватку: сухопутная акула, которая должна плыть, чтобы выжить. А значит — страх остановиться. Страх застрять на одном месте и бессмысленно биться об стены, попавшись в ловушку. Стоило отыскать нужные воспоминания — и не составило труда превратить их в кошмар: мать, бьющая её по лицу и запирающая в тёмном чулане, — он выкинул из сновидения её свершившийся в реальности побег из дома — и кто-то, кто ловит и связывает её в темноте, и она не может двинуться, и не может сопротивляться, и потеющий толстый старик улыбается ей золотыми зубами, и нож, сверкающий у её лица, и верёвки, впивающиеся в тело, и кляп, затыкающий рот, и вороны, налетающие всей стаей и клюющие её, как мертвечину, и она не может дышать… Балор удовлетворённо улыбнулся. Он пока не собирался действительно сводить спутников Кирка с ума: между ним и магом существовал определённый договор. Балор предоставлял ему время от времени информацию — до того, как во дворце запахло жареным — и не трогал рассудок тех, кто Кирку был нужен, а маг взамен обещал однажды избавить его от Сиерго, демона-ключника, которому Балор служил. Но одни только плохие сны всё равно никак не могли служить поводом для расторжения договора: они могли быть у них и сами по себе, без его вмешательства. Уж больно ночь к подобному располагала. Вкусное и поистине сытное блюдо представлял из себя оборотень. Балор даже поначалу растерялся, за что бы тут в первую очередь взяться: жизнь его была длинная, воспоминаний накопилось много, и большая их часть была, к вящему восторгу Балора, довольно-таки кровавой. Тут и смерть, и потеря, и предательство, и нескончаемый поиск, и болезненная одержимость, и стремление пожертвовать всем ради единственной цели, и длинный путь из трупов позади, на который не слишком приятно оглядываться. Его будто раздирало надвое: зверь хотел крови, мяса и охотиться — человек хотел историй, чувствовать себя правым и спасти похищенную злодеем любимую. Зверь шёл и наслаждался настоящим — человека тянуло к прошлому. Зверь довольствовался страстью — человек внушал себе, что ещё помнит о любви, дарованной ему ни за что и так несправедливо утраченной. Балор зашептал, подкармливаясь его безумием: ты никогда её не найдёшь, ты никогда его не победишь, и все жертвы, которые ты принёс и которые никогда не забудешь, окажутся напрасны, и всё было зря, и от тебя не останется под конец ничего, кроме пустоты и чужой волчьей шкуры. Он бы полакомился ещё, но звериная часть сознания вдруг предупреждающе зарычала, почуяв его присутствие, и Балор вынужден был уйти. Никогда не знаешь с этими мироходцами: вдруг он сможет его изгнать, если узнает? Последний улов, правда, опять был довольно-таки разочаровывающим. Ещё одно скучное сознание: благородство, мужество, исполнительность, чопорная сдержанность эмоций. Та же приверженность порядку, что и у светлого мага. Любовь к правилам. Педантичность. Честность, причудливо перемешанная со скрытностью. Неоднократная боль утраты, накапливающееся разочарование в идеалах, внушаемых с юности, усталость. Ничего особенно интересного: если светлого ещё можно было при большом желании и некотором усердии превратить во что-нибудь стоящее, вроде того оборотня, который шёл по трупам к недостижимой цели впереди — то здесь уже почти все страсти отгорели, и максимум, чего можно было здесь добиться — бездействие и отвращение к суете мира. От скуки Балор решил хотя бы выудить какую-нибудь информацию на будущее. И тоже ничего оригинального не нашёл: рыцарство, служба королю, однообразные будни высшего света, пиррова победа в захватнической войне, капризный юный наследник, никого и ничего, кроме себя, не уважающий, дружба с одним магом из Совета, неизбежное вовлечение в их магические дела, вербовка, другой наследник, оставшийся без присмотра отца — гораздо более сообразительный и похожий на его собственного сына, если бы этот сын дожил до такого возраста. Просто ску… …а вот это уже было занятнее. Балор остановил поток воспоминаний и прокрутил заново одно из них: задание от Совета. Секретное, вдобавок к общему заданию со светлым и полученное втайне от него. И касавшееся Кирка. Балор пакостно захихикал, кружась в чужом разуме в облаке глаз и щупалец. Затем бросил в бывшего рыцаря видением новой войны, поглотившей мир, войны, в которой снова умирали его близкие и родные, войны, в которой умирали невинные и от которой нельзя было сбежать, потому как люди в ней разгромно проигрывали мстительному Богу — и вылетел из его разума прочь по зыбким дорогам сновидений. Сегодняшним развлечением он остался доволен. Он летел, бесплотный и невидимый, и улыбался своим мыслям. И всё прокручивал в голове сухой голос, говоривший: «Убедитесь, что, когда ваша миссия будет окончена, чёрный маг Кирк О’Райли прекратит представлять из себя проблему для Совета. Отныне и навеки». Зазнавшийся, ослеплённый собственным умом гордец, думал Балор злорадно. Тебя погубит твоя же самонадеянность, как я и говорил. А самое замечательное состояло в том, что Балору даже не нужно было ничегошеньки для этого делать: Кирк со своей гибелью обещал прекрасно справиться сам. Рассвета над Сенбургом не было. Бессменные кровавые сумерки поглотили столицу королевства, и не было ночи, и не было дня. Но где-то далеко, за пределами власти Бога-Ворона, солнце ещё светило. Оно поднималось над миром неуклонно и неумолимо, побеждая темноту силой вечного пламени, и ночь медленно отползала, разгоняемая его лучами. Они чувствовали это — все его дети, все его слуги. Солнце не убивало их, не жгло им издали глаза, не разъедало их плоть. Но они чувствовали его, и солнце инстинктивно их беспокоило. Оно делало их слабее. Оно заставляло их чувствовать смутную тревогу крысы, на которую охотится кот: солнце было врагом, и солнце было смертью само по себе. Когда-то он выпустил Солнце на свободу. Мир был ещё новорождённым младенцем, и женщина-дух, качавшая его в колыбели, боялась, что яркий свет повредит слепые детские глаза. И звёзды, и Луна, и Солнце томились внутри мячей, хранившихся в её доме. Тогда он стал хвоинкой, что попала в воду к женщине, и она выпила, и тут же понесла дитя. И он родился, и сам стал целым миром, и, играя с мячами, высвободил светила, чтобы они доставили радость всем живым существам. И был свет, и был день, и была ночь. Так, во всяком случае, верили люди. А он состоял из их верований, и то, что было истиной для них, было истиной для него. Когда-то. Очень, очень, очень давно. С тех пор минуло слишком много времени. Теперь он смотрел вдаль, туда, где за куполом его силы было солнце, и ненавидел его. И людей, под ним ходивших — людей, что забыли своего благодетеля, своего покровителя, своего Владыку. И нового Бога, которого они себе выбрали и которому теперь поклонялись. Ничего. Он вернулся, и он им напомнит. Он напомнит, накажет виновных, заставить их вновь склониться перед ним. И Солнце скроется навсегда. Люди познают ту темноту, в которой он сам был заперт все эти долгие-долгие века. Бог-Ворон пригубил кровь из кубка и растянул губы своего человеческого тела в зловещей улыбке.