Пятый Дом

Рябь пробежала по траве, как по воде, закачались едва заметные в сумерках надгробные плиты. Я не устоял на ногах, больно приложился коленом о невидимый в траве камень. Я болен, у меня сотрясение. Я слишком слаб, чтобы совершить то, для чего вернулся на остров. В чём бы это ни заключалось. Как же я ненавижу эту слабость, эту сопливую никчёмность холёного столичного выродка. У двухсотлетней маркитантки больше выдержки, чем у меня. Поднялся на четвереньки. Голова гудела, воздуха не хватало. Внезапный порыв ветра прижал меня к земле. Совсем рядом с гулким треском раскололся надгробный камень: половина его рухнула, вторая — осталась стоять. Она походила на искривлённый клык, вонзившийся в темнеющее небо. Меня трясло, будто невидимые разряды проходили сквозь тело, на мгновение останавливая сердце, судорогой сжимая мышцы. Я почти ничего не слышал: ни плеска реки, ни шума дождя, — лишь ощущал глубокие громовые раскаты, от которых вздрагивала земля и болезненной волной накатывал страх. Но сильнее страха и холода, сильнее боли было желание оказаться в пещере, у треугольного камня. Нет, это было не желание, а глубокая убеждённость, что именно там и именно сейчас мне и следует находиться, что любая задержка может обернуться страшной бедой. Под дождём, в темноте я полз по мягкой земле, распаханной невиданной силой. Пальцы цеплялись за мокрую траву, ногти скользили по замшелым камням, слёзы текли из глаз, смешиваясь с каплями дождя. Где-то на границе измученного сознания промелькнуло, что я погибну сегодня, что эта ночь станет моей последней, но эта мысль не показалась ни страшной, ни важной. Гораздо важнее было попасть в пещеру как можно скорее. Я и так уже задержался. Быть может, я сбился с пути и ползаю по кругу, как слепое беспомощное животное… Когда под ладонью оказался камень ступени, от облегчения я заревел в голос. Не было больше ни стыда, ни страха, ведь это моя последняя ночь и всё решится сейчас, в пещере, где ждёт меня мёртвый любимый. Ступени дрожали, двигались беспорядочными рывками, но я всё же рискнул встать на ноги, побрёл, держась за стену. Вскоре на влажном камне заплясали алые блики. Как в ночном кошмаре, я шёл по колено в огне. Вход в пещеру полыхал тёмным беспокойным пламенем. Я шёл на свет. Непостижимая реальность стиралась, сплеталась с видениями чужой, но странно знакомой памяти. Холодный влажный камень под ладонью — податливая гладкость тёплой кожи… Глухой взрыв, отозвавшийся ломотой в костях, — стон, такой тихий и сладкий, рождённый глубоко в горле, как раз под моими губами… Пронзительно-белая вспышка, ослепившая меня на миг, — аметистовое сияние любимых глаз, и ласковое, и печальное. Ступеньки закончились. Багровый всполох заплясал на стенах пещеры. Пещера утратила величественное спокойствие кафедрального собора, так поразившее меня совсем недавно, остался лишь хаос. Неровный подвижный пол был усыпан каменными осколками, ручьи огня и крови пенились в трещинах и провалах. Стены шатались, каменная крошка осыпалась с невидимого в темноте свода. Идти дальше было безумием. Не идти — располагалось за гранью возможного. Я сделал первый неверный шаг, за ним другой. Я слышал чьи-то голоса, крики ярости и боли. Крепко, крепко сжимали мои руки тонкие запястья, глубоко, сильно двигался я в глубине любимого тела, и гибкого, и податливого… Кажется, я тоже кричал от страха, от страсти, от наслаждения, разрывающего тело и душу… Пол пещеры встал на дыбы, что-то толкнуло меня в спину, и я провалился в непроглядную тьму. Очнулся я тоже во тьме. Не сразу понял, где я и отчего мне так темно и холодно. В измученном теле ожила боль и вернула меня в настоящее, в пещеру на острове Брока. Я сел, сбрасывая с себя каменные осколки, осмотрелся, прислушался. И увидел отблеск огня, чуть заметный в темноте. Пополз вперёд, ощупывая неровный пол ладонями, неловко переваливаясь через преграды, натыкаясь на стены и глубокие щели. Ладони стали скользкими от крови, каждое движение отдавалось болью в груди, но я двигался вперёд. Только смерть смогла бы заставить меня остановиться. Огонь горел всё ближе, обычный огонь, и я мог уже различить звуки, похожие на звон металла, и на глухие стоны, и на сдавленные крики людей, совершающих непомерное физическое усилие. Пол пещеры уже не раскачивался подо мной. Ещё один поворот — и я остановился. Цепляясь за стену, встал на ноги. Узнал зал с треугольным камнем. Неподвижное изломанное тело лежало прямо передо мной, второе — горело в углу. Около алтаря кружили двое, подняв перед собой тусклые клинки, не сводя друг с друга внимательных глаз. Один из них встретился со мной взглядом, болезненно охнул, выдохнул: «Кон!..» Второй воспользовался замешательством противника, нанёс быстрый удар. Алая полоса рассекла плечо Лестера, поспешно отскочившего в сторону. Да, это был Лестер. Я едва узнал его перепачканное гарью лицо, слипшиеся в сосульки волосы. Его соперник обернулся ко мне. Сердце замерло, время остановилось. Ртуть и серебро — его глаза, ртуть и серебро — амальгама, конец пути. Я бредил им, теряя рассудок, я шёл к нему, пока были силы, я полз к нему, полумёртвый от боли и усталости, чтобы только взглянуть в аметистовые омуты, в последний раз выдохнуть его имя, как молитву, как заклинание. Печальны были его глаза, когда он протянул ко мне тонкую руку, когда проговорил голосом тихим, до боли знакомым: — Коннор, помоги… Иди же ко мне, любимый… Легкий ветер трогал длинные платиновые пряди и складки шёлковых роб цвета вечернего неба, и блестел крупный аметист в яремной впадине. Слёзы брызнули из глаз. Всем существом я потянулся к его руке. Голос Лестера донёсся будто издалека, безмерно усталый, умоляющий: — Коннор, это магистр Авесты. Он может принять любой облик. Ты же помнишь это. Вспомни! Вспомни хоть что-нибудь… Мой взгляд едва скользнул по фигуре стареющего хастлера, по его измождённому лицу, по перепачканной кровью и грязью одежде. Совсем рядом стоял мой любимый, всего два шага — и я сожму его в объятиях и умру от счастья и боли, растворюсь в нестерпимом сиянии его глаз… И вдруг прекрасное лицо дрогнуло, страх исказил тонкие черты, и любимый отпрянул, одним прыжком уходя от моего прикосновения. Страшный удар отбросил меня в сторону. Громовой разряд взорвался совсем рядом, мгновенно оглушив и ослепив. А потом в пещере стало светло, как бывает только от магического огня. Я попробовал встать и не смог. — Аллистер! — заорал я, судорожно дергаясь в попытке освободиться из-под каменных обломков. — Заткнись, Коннор! — прошипел знакомый голос. Я увидел барона Гленко, а у его ног — неподвижное тело незнакомого мне человека, полноватого, с простецким лицом, курносым и веснушчатым. — Бесы Света, помогите мне! — услышал я совсем рядом. — Может, он ещё жив! И только тогда среди каменных обломков увидел я кисть тонкой руки. Длинные пальцы медленно сжимались и разжимались, будто живущие самостоятельной жизнью существа, маленькие и беспомощные. Одним резким усилием я освободил ноги, и дотянулся до бледной руки, и сжал её в ладони. — Аллистер! — позвал я снова. Слёз больше не было. Не было ни сил, ни страха, ни боли. Только тонкая рука в моей ладони, страшно холодная и неподвижная. Будто издалека, отвлечённо, зрителем в пустующем кинотеатре я наблюдал за тем, как Камерон и Хлодвиг разбрасывали завал, как поднимались и двигались по воздуху камни, падая у стены, как появлялись среди обломков очертания изломанной фигуры Лестера. Как Хлодвиг снова припал щекой к груди раненого, прошипел зло: — Неужели и этот!.. — Делай что можешь, лекарь! — скомандовал барон. Лицо Хлодвига стало бумажно-белым, дрогнули пальцы в моей руке. — Кон! — рявкнул лекарь. — Кольцо! Моё кольцо, а вернее кольцо магистра, Хлодвиг сначала надел на себя, ругнулся, поспешно нацепил его на палец Лестера, ругнулся снова, отдал драгоценность мне. Велел: — Держи его за руку, не отпускай! Я и не думал отпускать. Лицо Лестера казалось безжизненным, на губах лопались кровавые пузыри. — Как вы здесь оказались? — спросил я. — Заткнись, — снова приказал барон. — Где лорд Рохард? Я видел его здесь, видел своими глазами!.. — Он перед тобой, — невесело усмехнулся маг. — Ты держишь его за руку… — Всё, я высушен, — раскинулся на полу Хлодвиг. — Нужно его как можно скорее в столицу. Может, ещё успеем. — Здесь ещё двое, — вспомнил я. — Один у входа, другой — вон там у стены. Он горел… — Даскен и Шейд, — отозвался барон. — Оба мертвы. Магический огонь превратил его правильное лицо в бронзовую маску. А я вдруг заметил, как на его руках синими тонкими змеями вздуваются вены…