Между строк

«Safe and Sound» — Taylor Swift Тихо, так тихо. Ровное дыхание Скотта, да у кого-то за стенкой невнятно бормочет телевизор. Изредка подмигивают в окно пролетающие мимо по ночному шоссе машины. Спи, Эллисон, говорю я себе. Не думай о том, что в комнате всё ещё пахнет бензином. Забудь, что каких-то пару часов назад твой бывший парень едва не покончил с собой, а ещё чуть раньше ты почти спасла ему жизнь — в крохотной уборной на заправке. Что, если бы его сердце тогда и вправду остановилось? Если бы кто-то вошел и увидел, как я смываю кровь с рук?.. Вода в раковине закручивалась мутным водоворотом, постепенно розовея, а мне казалось, что все это не по-настоящему, и вот-вот чей-то голос скажет: «Стоп! Снято!» Не надо, не думай об этом. И об Эрике, которая могла бы сейчас ехать с нами. О Хейле, превратившем её в такое же чудовище как и те, кто её убил. Об Айзеке, прячущемся под кроватью от монстров, живущих только в его голове. Спи, Эллисон. Ты подумаешь об этом завтра. Мысли толкутся по кругу — снова и снова, и всё на одном месте, возвращаясь к парню, лежащему рядом со мной. Я знаю, что нужна ему. Он никогда не признается, потому что не хочет подвергать меня риску, но я просто не смогу его оставить. Только не теперь, когда я знаю, как зыбки границы между реальностью и кошмаром, и как уязвимы те, кто нам дорог. Когда-то Скотт обещал, что со мной ничего не случится. Он обещает, что сможет её защитить, а сам покупает дом на улице Вязов. Он хочет меня. «Я помню тебя раздетой», так он сказал, стиснув мои пальцы поверх пластиковой шторки в душе, и моё тело — жалкий, слабый предатель! — вспыхивает в ответ. На долю — сумасшедшую, ослепительную — долю мгновения меня захватывает тут же нарисованная воображением картинка — мы вдвоем, и вздохи, и стоны, торопливо, жарко, жадно, как было не раз, плевать на то, что вот-вот вернется с полотенцами Лидия… Но это быстро проходит, а остаются только неловкость и желание прикрыться чем-нибудь посущественней пластика. Память тела сильнее рассуждений о том, что нам теперь можно, а что нельзя, и когда мы рядом — Скотт по-прежнему тянется ко мне. Осторожно обнимает в поисках утешения, ложится близко-близко и молчит. Там, на парковке, он сказал слишком много. Мы засыпаем с ним в одной постели, так и не раздевшись; лицом друг к другу и я держу его за руку. Он просит меня «Останься». Просит «Поговори со мной». Он всё ещё любит меня, я знаю, и думает, что всё можно вернуть. Отпусти меня, Скотт. Пожалуйста. *** Странно, какими… чужими выглядят привычные вещи ночью. Автобус, знакомый до последней дурацкой надписи на спинке вытертого сиденья, вдруг оказывается зловещим и таинственным, и я чувствую себя героиней триллера. Время — за полночь, на парковке ни души, неоново пульсирует вывеска гостиницы. Не хватает только парня в хоккейной маске и с бензопилой. И почему мне кажется, что он ночует в одной из комнат мотеля «Калифорния»? Потягивает холодное пиво, сдвинув маску повыше, и смотрит порнушку по кабельному? От этого места всего можно ожидать. Вообще-то, я могла бы составить ему компанию. Привет, меня зовут Лидия, я слышу голоса, нахожу мертвецов, и иногда у меня бывают провалы в памяти. Вроде чокнутой Джинни Уизли: просыпаешься, а вся подушка в окровавленных птичьих перьях. «Это ты выпустила василиска, Лидия? — спрашивает Стайлз. — Тебе же не впервой». Кажется, что ночь никогда не кончится. Прижавшись лбом к холодному стеклу, я обнимаю себя обеими руками покрепче, пытаясь согреться и унять дрожь, но ничего не выходит. Меня трясёт, словно в лихорадке, с того самого момента, как вспыхнул разлитый Скоттом бензин… или это началось раньше? С парочки самоубийц, шептавшихся за вентиляционной решёткой? С сумасшедшей старухи и её цифр? Мне страшно. Говорю это вслух, и голос звучит так тоненько и жалко, что я вот-вот опять разрыдаюсь. Подумать только, ещё утром мы с Эйденом едва не сломали стол, тискаясь, а сейчас я сижу одна в пустом школьном автобусе, зареванная и перепуганная до смерти… и едва из кожи вон не выскакиваю, внезапно заметив высокий темный силуэт у двери. Айзек. — Лидия? Что ты здесь делаешь? — Любуюсь видом за парковку, — сердито фыркаю я, отворачиваясь к окну и смахивая ладонью слёзы. — Лунный свет и всё такое. А ты? Он неопределенно пожимает плечами и садится рядом. И снова странность. Моим рыцарем всегда был Стайлз, и это он должен был бы сидеть здесь сейчас, пытаясь отвлечь меня своей болтовней. Но я благодарна Айзеку за тишину. — Как ты меня нашел? — Я и не искал. Я просто подумал… Айзек умолкает, не договорив, словно и так всё ясно. Ох, ну конечно! Мы же теперь родственные души! Два спятивших мартовских зайца, ну разве не мило?! — Не злись, — вдруг просто говорит он, и я моментально сдуваюсь, как шарик. — Я не хочу туда возвращаться. — И не надо. — Я хочу домой. И мне страшно. — Голос предательски дрожит, и меньше всего я сейчас похожа на самоуверенную нахалку, лапавшую Айзека под предлогом любви к искусству. — Мне кажется, что я схожу с ума. — Мне тоже. Хочешь поговорить об этом? — Нет. Мы молчим ещё какое-то время, а потом я спрашиваю так тихо, что и сама себя едва слышу: — Побудешь со мной? — Только если ты больше не будешь плакать. Он устраивается поудобнее, закинув руку на спинку сиденья и вытянув в проход длиннющие ноги, а я прижимаюсь к его теплому боку, чувствуя себя зверьком в норе. Так глупо. И лучше всего на свете.