Между строк

«She Will Be Loved» — Maroon 5 Я словно перекати-поле, мне не удержаться на месте. Ни семьи, ни дома. Будь у меня дом — я бы позвал туда Лидию Мартин. Нашел бы не самую мятую футболку. Включил музыку, выключил свет. У меня, считай, никакого опыта в этих делах, так что я не знаю, как сделать так, чтобы она осталась. На ночь, неделю, месяц. Навсегда. Я хочу возвращаться к ней. Хочу знать, что она меня ждет — в своей принцессной комнате, дуя на лак на ногтях и листая Ницше. Я мог бы сказать, что люблю её, сколько себя помню, но я не Стайлз. Он ею болен, и живёт с этим. Для него разлюбить Лидию — это как разучиться дышать. «Понимаешь, — сказал он как — то, — рядом с ней пьянеешь без вина. Края мира будто сглаживаются и цвета несутся каруселью». Я-то никогда не думал, каково мне — рядом с Мартин. Помню, как-то зимой я увидел её на крыльце школы. Тусклое декабрьское утро, бесснежное, унылое, и Лидия, бегущая впереди меня вверх по ступенькам. Вернее, её волосы — яркие, сочными алыми мазками рассыпавшиеся по плечам, словно тлеющие уголья в холодном сером утреннем свете. Ослепительная, как фотовспышка. Стоило потом закрыть глаза — и я видел её на изнанке век, алое на сером. Она проходила мимо, недоступная, высокомерная — девчонка, которая даже на солнце может посмотреть так, будто оно ей задолжало. Манящая и неуловимая, как болотные огни, что заманивают путников в трясину обещанием клада. Она никогда меня не замечала, и что ей за дело, если я — ещё один одержимый ею придурок. Она никогда мне не снилась, а я был готов смотреть её каждую ночь. Она спасала меня от безумия после очередного папашкиного приступа, потому что умереть — значит, больше никогда её не увидеть. Я знаю о Лидии Мартин куда больше, чем она думает. Могу, например, сказать, что она любит. Ореховый капучино из Starbuсks, разглядывать себя в любых отражающих поверхностях, Рианну, болтать по-испански и математику. Ещё она любит экстремально короткие юбки. Как-то присела в одной такой — кожаной, светло-коричневой — на край моей парты, и у меня встал так, что едва не упёрся в крышку. Идиотская ситуация: Лидия рассуждает с Дэнни о косинусах, потягивая кофе из пластикового стаканчика, а я думаю только о том, как бы поплотнее сдвинуть колени или закинуть ногу за ногу. Знаю куда больше, чем ей хотелось бы. Про растянутую футболку Джексона, в которой она до сих пор иногда спит. Про то, что, вернувшись домой после гибели Бойда, она заперлась в комнате и рыдала так горько, так отчаянно, как умеют только дети. А я сидел на крыше над окном её спальни и от бессилия, от невозможности ей помочь хотел сдохнуть. Или убить кого-нибудь. Я для неё никто, и на кой-чёрт ей мои утешения, но если бы она позволила… Когда я думаю, что с тобой может что-то случиться, Лидия, и меня не будет рядом — у меня в животе холодеет, будто я один на один против Девкалиона. Так что ты это давай прекрати, лучше обними меня. Я бы спрятал тебя себе за пазуху и повсюду таскал бы с собой. И не говори мне, что ты сильная, и справишься, и у тебя хватит ума не лезть в самое пекло. Я знаю, что ты не Эллисон, и мне не нужна воительница. Я хочу, чтобы со мной тебе больше не было страшно. Наверное, я люблю тебя. Мы могли бы сесть в машину — черный «камаро», скажем, и уехать. К чёрту Бикон-Хиллз, разборки Альф и друидов, это всё не о нас. Мы могли бы уехать до самого края земли, которого не существует. Ты бы разглаживала на коленях потрепанную карту, высовывалась в окно, подставляя лицо встречному ветру, и принадлежала бы только мне. Однажды я расскажу тебе об этом. *** Он залазит ко мне в окно поздно вечером, и я едва не умираю от страха. Чёртов оборотень. Такой умопомрачительно красивый и до смешного серьёзный — ну, для парня, который забирается по ночам в чужие спальни. Залазит, и говорит, что хотел бы позвать меня на свидание. Айзек Лейхи. Меня. На свидание. Но с этим комендантским часом выбор куда пойти невелик, говорит он, точнее, выбора нет вообще, и поэтому он всё принес с собой. — С чего ты взял, что я соглашусь? — Просто знал, что ты не сможешь передо мной устоять, — улыбается он, протягивая коробку со знакомой зеленой русалочкой. — И потом, это ведь из-за меня тебе теперь не с кем пойти на бал. — Мне — и не с кем?! Ха! Можно подумать, я буду очень скучать без эйденовской придури. Ладно, целуется он, допустим, здорово, но для того, чтобы выносить его ревность и самомнение, поцелуев крайне мало. — Я могу пойти со Стайлзом, например. Итан тоже ничего… но нет, Дэнни меня убьёт. Скотт пока свободен… — Ага, — задумчиво поддакивает Айзек, — и Питер Хейл тоже. Вроде бы. — Так сразу и не решишь. Надо подумать. Больше всего на свете я хочу провести вечер с Айзеком, и он здесь именно потому, что хочет того же, и вот, вместо того, чтобы просто признаться, мы осторожничаем. Глядя на его руки, я не могу думать. Об-ни-ми-ме-ня, телепатирую я изо всех сил. — Ой, ореховый! Мой любимый! Как ты узнал? — Волчья интуиция, — пожимает плечами Лейхи. — А у тебя? — Просто чёрный. И мятный сироп. — Ты какой-то неправильный волк. Разве вы не должны любить что-нибудь такое… брутальное? Вроде нефильтрованного пива? — ничего брутальнее мне сейчас не приходит в голову, разве что чистый спирт. — Дерек любит латте, чтоб ты знала. Дерек. С усами из пенки поверх его трёхнедельной щетины. — Да ты только что это придумал! Айзек молча ухмыляется в ответ. — Ты, кажется, говорил, что это свидание? — Могло бы быть. — Если б ты догадался пригласить меня не в полночь, а, скажем, после уроков? — Если б я был уверен, что ты согласишься, я так бы и сделал. Кажется, мы оба думаем об одном и том же. Стайлз. Эллисон. — Предположим, что я согласилась. И что дальше? — Кафе. Твой любимый Starbucks. Его дыхание пахнет мятой. Мы сидим на моей кровати, потягивая кофе, болтаем вполголоса — родители спят же, нужно вести себя тихо-тихо, только поэтому мы сидим так близко, что я чувствую запах мяты, и кофе, и тепло его тела. — А потом? — Парк аттракционов. — И ты выиграешь для меня медвежонка в тире? — Кого захочешь. И буду обнимать тебя в комнате страха. На всякий случай. — Пф, комната страха! После дяди Питера и недавней гостиницы? — Ладно, тогда колесо обозрения. Хотя после твоих каблуков высотой тебя вряд ли испугаешь. — О, но ты всегда можешь попугать меня своим ужасным волчьим маникюром! — И бакенбардами. — Жуть какая. Хорошо, ну, а потом? Когда я уже буду при медведе? И тут он целует меня, спокойно и нежно, будто в тысячный раз, словно так и должно быть; коротко вздохнув, прерывается на мгновение — чтобы притянуть ближе, к себе на колени, и продолжает, неспешно, уверенно исследуя языком мой рот. — Вообще-то я не целуюсь на первом свидании, — говорю я, тяжело дыша и цепляясь за его футболку. — Хорошо, — кивает он, — давай сейчас, а на втором и третьем не будем. — А что ещё мы не будем делать? Пытаюсь шутить, но если не получу его сейчас же, немедленно, всего целиком — я умру. Он притягивает меня к себе, гладит колени, бедра, трогает горячими пальцами спину. Неловко смяв повыше майку, сжимает груди, приподнимает, лаская соски, губы ловят губы. В трусиках жарко и мокро, и снизу вверх, вдоль позвоночника — томительная, тягучая слабость. Всё ещё сидя на нём верхом, я, наконец, стягиваю футболку с моего волчонка. Хочется тереться об него всем телом, от запаха кожи кружится голова. Твёрдый горячий член толкается в мою ладонь, но, когда я запускаю пальцы под ремень джинсов, Айзек чуть отстраняется. — Хочешь? — шепчет он хрипло, щекоча лихорадочно жарким дыханием шею, — Ты правда хочешь? — Сейчас узнаешь.