Свет

О произошедшем в игровом центре не говорили. До зажиманий в углу больше не доходило, но короткие чувственные прикосновения случались все чаще. Это было похоже на игру, которая заводила и веселила, и оба понимали что все это – сосуд, в который капает вода, и когда-нибудь она польется через край, ну а пока... Вечерами дома торчали родители, а днем Манабу отправлялся на дополнительные занятия, больше напоминающие школьный летний лагерь: в программу входило обсуждение прочитанных по ранее выданному списку книг, по ним же написание сочинений, а так же уборка помещений и коллективная забота о школьном саде, что и так само по себе являлось делом трудоемким и непростым, а в июльскую жару вообще представляло собой филиал ада. - Очень хорошо что дети всегда заняты и при деле, это не дает разбалтываться и отбивает желание заниматься глупостями! – довольно вещал за ужином отец, глядя на уставшего Манабу, кидающего исподлобья хмурые взгляды. «Сранная школа, будь она неладна» - думал он, состраивая в ответ на отцовские рассуждения такую кислую мину, на которую только был способен. По вечерам Манабу был так вымотан, что вся его деятельность в стенах дома сводилась к вялому общению с Казуки, который был как обычно бодр и позитивен, но не раздражал и лишний раз Манабу не дергал, словно подсознательно знал, где начинается грань, каким-то невероятным образом осязал ее и никогда не переступал. Так что остающееся после своей каторги свободное время Манабу предпочитал проводить в его компании, что в конечном итоге аукнулось мини-истерикой Джина по телефону: - Ты меня избегаешь, это очевидно! – скулил в трубку друг детства. - Чем таким ты занят, что не находится времени даже выйти и просто пройтись? И вот сейчас, развалившись на диване в гостиной первого этажа, Манабу, вытянув ноги и уложив их на колени сидящего рядом Казуки, вчитывался в толстенную книгу, время от времени делая в ней пометки карандашом. Казуки бездумно шарил в интернете, одной рукой держа смартфон, а другой поглаживая голые ступни Манабу. Услышав приближающиеся шаги, тот, не отрываясь от книги, убрал ноги, согнув их в коленях, а Казуки склонился над раскрытым на журнальном столике ноутбуком. Вошедшей спустя несколько секунд хозяйке дома открылось весьма целомудренное зрелище – сосредоточенно клацающий по клавиатуре Казуки и Манабу, занятый своим фолиантом. - Я уговорила твоего отца поехать отдохнуть на пару недель! – с порога заявила мама, уставившись на Манабу. - Казуки, тебе не обязательно теперь завтра уезжать, оставайся в доме, да и Манабу будет не так скучно. - Неужели? И он согласился? – недоверчиво отозвался тот, закрывая книгу и загибая пальцами страницу, на которой остановился. - Да, вполне легко, кстати. Почти не спорил, - весело сказала мать. - Поедем на машине до Осаки, а там - куда захотим, может быть, даже и до Фукуоки доберемся, Манабу, сумму на быт и еду обговорим завтра утром, Казуки – я рассчитываю на тебя, - и она улыбнулась тепло и как-то по особенному, и только после ее ухода у Манабу появилось ощущение, словно иголкой кольнули в палец, - что-то царапнуло на самом дне подсознания, показалось странным, но уловить мысль Манабу так и не смог. - Ай! За что? – вскрикнул Казуки, получив болезненный пинок под ребра. - За что? – злобно зашипел Манабу. - За то, что я последним узнаю, что ты решил уехать, может быть, за это? Или за то, что я не только узнаю об этом последним, но и еще к тому же не от тебя? – он принял сидячее положение, сердито уставившись на Казуки. - Эй, эй! – тот выставил вперед ладони в защитном жесте и заговорил как можно тише. - Не уехать, а перебраться в отель, он тут вообще через дорогу, да и не точно еще это. Манабу, мне так не хотелось говорить, но твой отец меня уже три раза спросил, когда я собираюсь домой, - Казуки завел за голову руку и почесал затылок. «Ожидаемо... и так похоже на отца», - тоскливо подумал Манабу, сложив руки на груди. Еще в первую их встречу, он узнал от Казуки, что тот после развода продал доставшуюся ему от матери квартиру в Токио, в которой так и не успел толком пожить и перебрался в просторный дом на Окинаве, где-то в пригороде Наха, оттуда работал, вел дела, по надобности прилетал в Токио и Осаку, а потом снова возвращался в дом, из окна которого виднелось море и белоснежный песок. - Прости меня, пожалуйста, что я не сказал тебе о том, что собираюсь съехать в отель, - попытался погасить вспышку его гнева Казуки. - Мой переезд туда никак не отразился бы на...- он запнулся на секунду и шепнул - ... нашей дружбе, и никакой разницы... - Сам факт того, что ты будешь спать не под одной крышей со мной, уже большая разница, Казуки, - строго перебил Манабу, одаривая его мрачным взглядом и поднимаясь с дивана. Казуки ловит его в полутемном коридоре, хватает за тонкое запястье и дергает на себя. Манабу ожидает чего-то подобного, так что успевает сгруппироваться и не разбить лбом его нос. Казуки запускает руку в волосы на его затылке и прижимается губами к губам - никаких невинных прикосновений, сразу полноценный чувственный поцелуй, который Манабу охотно принимает, вцепившись пальцами Казуки в плечи. Невероятно острые ощущения – горячий язык во рту и риск быть застуканными в любой момент, это и заставляет Манабу отстраниться, вернее - попытаться, потому что Казуки не выпускает, не позволяет разорвать поцелуй, не позволяет отдалиться, и Манабу остается только кое-как втолкнуть его в туалет, дверь которого так удачно оказывается за спиной Казуки. Под потолком крошечное окно, но бьющего в него света уличного фонаря достаточно, чтобы они не оказались в кромешной темноте. - Ты что творишь? А если бы нас застукали? – быстро шепчет Манабу, которому вся эта ситуация отчаянно подогревает кровь. Он запускает руки под футболку Казуки и трогает его соски кончиками пальцев, с удовольствием ощущая, как они моментально твердеют. Тот не отвечает, обхватывает лицо Манабу ладонями, молча гладит щеки большими пальцами и смотрит в глаза. В отличие от Казуки, которого практически не видно, лицо Манабу неплохо освещается проникающим в помещением светом, а глаза влажно блестят в полумраке. Казуки снова наклоняется и целует, на этот раз медленно и вдумчиво, посасывая язык, глотая слюну, чуть потягивая волосы на затылке Манабу. Тот вдруг дергает ремень джинсов Казуки, и пряжка с тихим стуком поддается. Узкая ладонь бережно оглаживает вставший член, слегка сжимает. Через плотный деним ощущается его восхитительное тепло и пульсация, и Манабу слегка приспускает белье, высвобождая и обхватывая рукой. Казуки резко выдыхает, собираясь отстраниться, но Манабу пресекает порыв: - Смотри на меня, - тихо говорит он, поднимая на него глаза. - Просто смотри. - Я сорвусь и сделаю больно, - почти жалобно шепчет Казуки. - Не сорвешься. Делай что говорят, - и Манабу проводит подушечками пальцев по влажной головке, размазывает выступившую влагу и улыбается. - Течешь... Довести Казуки до оргазма много времени не занимает - он слишком возбужден, слишком отзывчив и внезапно - совершенно беспомощен. Он норовит то прикрыть глаза, то прильнуть лбом ко лбу Манабу, но тот снова и снова приказывает: - На меня смотри. Они невероятно близко, Манабу двигает рукой, сжимая член Казуки, поглаживает пальцами чувствительную головку. Чуть приоткрыв рот, он внимательно и почти не моргая глядит ему в глаза снизу вверх, и по сбивающемуся дыханию и прошившей тело дрожи безошибочно определяет момент приближения разрядки. Отняв вторую руку от тела Казуки, Манабу быстро приподнимает свою футболку и приспускает свободные домашние штаны, обнажая низ живота: - Давай. Испачкай меня... Ну же... – и через мгновенье ощущает теплую струю, ударившую в живот. Сперма стекает вниз, к резинке приспущенных штанов. Оставшееся Манабу медленно размазывает по своей гладкой бледной коже. Казуки почти швыряет его об стену, хватая за плечи, целует в губы, промахивается, получается в подбородок, затем куда-то в ухо, пока Манабу сам не находит его рот своим. Оторвавшись, он поправляет одежду и как бы между прочим сообщает: - На мне, кстати, нет белья. Я его не ношу с тех пор, как ты тут, - и не дождавшись ответа, выскальзывает из уборной, щелкнув снаружи выключателем. Казуки слышит его удаляющиеся шаги. - Блять, ну ни хрена ж себе... – только и может выдавить из себя он, щурясь от вспыхнувшего света и застегивая джинсы.