— Вы в нем немного утонули. — Это верно, — сказал я, думая совсем не о пальто.
— Чонен, если бы я знал, то не стал бы тебя спрашивать. Бэкхен растрепал волосы, немного оттягивая — это от злости. Чонен терла ладонями друг о друга — эта ее привычка осталась еще с начальной школы, когда она сидела с Бэкхеном за одной партой, а он дергал ее за косички. Наверное, поэтому она теперь носит только короткие стрижки. — А кто знает лучше, если не ты? Не знаю, прислушайся к своему сердцу, что ли. Честно, я тебе не помощница в сердечных делах. Бэкхен смолчал, повисла тишина. — Мне кажется, ты до сих пор не хочешь принять действительность, — добавила она. — Ты все еще мысленно убеждаешь себя, что это все шутка или дурной сон. — Я уже трижды после работы по привычке шел в старый дом. Я не могу контролировать это. — А что, Чанель не забирает тебя? — искренне удивляется. — Боже, я что, маленький, чтобы меня еще и забирали, как первоклассника? - злится Бэкхен. — Ну знаешь... мне казалось, после случившегося он будет строго контролировать твое передвижение. — Нет уж, спасибо, мне его заботы вот так хватает, — Бэкхен показал рукой у шеи. Чонен вздохнула: какой, оказывается, Бэкхен упертый. Спустя какое-то время молчания она сказала: — Ты говоришь, что не веришь ни единому его слову, но все равно не снимаешь кольцо. Бэкхен посмотрел на свои пальцы и сжал руку в кулак, пряча в карман, как будто окружающим нельзя смотреть на кольцо. — Это не значит, что я ему верю. Просто... если когда-то я решился на такой серьезный шаг, то, наверное, и впрямь любил. Прошлому себе я верю. И свой выбор, наверное, уважаю. — Он очень мучается, Бэкхен... — Да вижу я, что мучается. Я себя от этого только хуже чувствую. Прошу его не заботиться обо мне, кричу на него, а он только больше суетится. Честное слово, аж бесит. Чонен засмеялась и ущипнула Бэкхена за щеку. — Ты злишься, но на самом деле очень добрый. Бэкхен отмахнулся, но все равно улыбнулся в ответ.:
[Чанель ненавидит чувствовать себя виноватым, униженным, разбитым, напуганным. Конечно, никто не любит, но он особенно тяжело переживал такие состояния. Сейчас он испытывал все сразу. Ощущения? Дерьмовые. Чанель вообще не собирался ничего такого делать. Он думал, что если Бэкхен сам предоставит повод для разрыва, то Чанель этому только обрадуется и умело провернет все так, что они разойдутся с миром и - самое главное - на нем не будет никакой вины, которую, как уже упоминалось, испытывать на себе он крайне не любил. И все равно, было больно (а больно было) не только из-за чувства вины. Первые дни Паку казалось, что это из-за ущемленного чувства достоинства, а оказывается нет. В груди жгло от того, что все-таки его променяли. Не насовсем, но Бэкхен успешно нашел замену в виде женщины, пускай и на одну ночь (но кто знает, может, это было серьезно?). Потом вспоминались отчаянные слова Бэкхена, злые нотации Кенсу, и голова взрывалась: все путалось и расходилось. И вина, и обида сразу. Жуткий коктейль. Если Чанель чувствовал себя мерзко, то Бэкхен был разбит вдребезги. Бэкхен тоже был обижен (в конце концов, он тоже человек), виноват и зол на самого себя. На Чанеля тоже - за то, что не выслушал до конца. Бэкхен реабилитировался спустя полтора месяца. Не до конца, конечно, но он по крайней мере стал чаще выходить из дома и перестал мучиться бессонницей. Но не думать о Чанеле не мог.] Бэкхен решается зайти к Чанелю: ему скоро на работу, а он еще не высовывал носа. Зайдя к нему, он обнаруживает того все еще спящим. А еще у него, оказывается, ноги свисают с дивана — слишком маленький для Пака. Бэкхену и смешно, и грешно: он-то спит на большой кровати. — Чанель, ты не идешь на работу? — Ответной реакции нет. Лишь недовольный стон из-под одеяла. — Ты можешь опоздать, — подходит ближе к дивану. Бэкхен немного теряется и неловко тормошит одеяло. В ответ — недовольное бурчание. — Чанель, ты заболел? Бен находит в себе смелость оттянуть одеяло и кладет руку на вспотевший лоб Чанеля. Горит. Бэкхен бежит на кухню и достает аптечку. Он сам опаздывает на работу и перебирает лекарства торопливо и спешно. Находит нужные таблетки и идет будить Чанеля. Тот просыпается не то с неохотой, не то с желанием умереть в одиночестве под одеялом, но Бэкхен тормошит его и заставляет подняться: — Пойдем, ляжешь на мою... эм, нашу кровать. Кое-как поднимает Чанеля и едва ли не тащит его на себе в спальню. Запихивает в него таблетки и дает наставления и инструктаж, а Чанель даже вставить слова не может — не в том состоянии. Как только дверь за Бэкхеном захлопывается, Чанель обессиленно падает на мягкую кровать, на которой он не лежал уже месяц, и забывается во сне. Ближе к полудню Бен осознает, что Пак не кормлен, и начинает волноваться. Он кое-как досиживает на работе и пораньше спешит домой. — Как состояние? — немного виновато спрашивает Бэкхен, заходя в душную и темную спальню. Чанель очнулся, но видок у него плачевный. — Так себе, — говорит через нос. — Я же говорил, чтобы ты не спал голый! — неожиданно злится Бэкхен. — Так ты еще и по квартире в одних трусах разгуливаешь. — Ну тебе же нравится... Бэкхен уже было хочет дать Чанелю подзатыльник, но на всю комнату расходится жалобное урчание живота. Бэкхен уходит на кухню и возвращается с едой. Чанель радуется этому как ребенок, которого не кормили неделями, и довольно открывает рот, ожидая, когда его накормят. — Ты совсем того? Сам и корми себя. — Бэкхен небрежно ставит тарелку на тумбу, игнорируя жест Чанеля. —Бэкхенни, тебе же не сложно... — Я Бэкхен. Сам ешь, или я унесу обратно на кухню. — Тогда уноси, — неожиданно для Бэкхена упирается Чанель. — Либо корми, либо я останусь голодным. Бэкхен открывает рот от удивления, а затем решительно встает и уносит тарелку с ароматным супом, бросая: — Ну что ж, мое дело предложить. Когда он злостно ставит тарелку на стол, даже через стенку кухни слышит урчание живота. Колеблется с минуту и снова возвращается: — Не ломай комедию. Просто поешь, я же вижу, что ты голодный. — Покорми меня, — Чанель складывает на груди руки. — Я так хочу. — Тебе пять или двадцать девять, а? Просто покушай сам. Чанель чихает и прячется под одеяло. — Не буду есть. Уходи. Бэкхен задыхается от злости и возмущения и, едва не хлопнув дверью, уходит. Что за неожиданное поведение капризного ребенка? Чанель обнаглел! Остаток вечера Бэк ходит напыженный и злой на Чанеля, но отчасти он чувствует вину, что Пак, наверное, лежит и мучается от болезни и голода. Сам виноват! — но Бэкхен не может не корить себя за то, что отказал в простой просьбе, пусть и такой глупой. Он предпринимает вторую попытку и заходит в спальню. Чанель закутался в кокон и отвернулся. — Так ты будешь есть или нет? — недовольно спрашивает Бэкхен, сложив руки на груди. Чанель поворачивается к нему лицом, смеряет обиженным взглядом и снова отворачивается. Раздается урчание, которое звучит еще жалобней, чем ранее днем. — Пак Чанель, — почти чеканит, — не мучай меня и себя и просто поешь. В ответ Чанель молчит. Бэкхен закипает и хочет собственноручно задушить больного. — Если ты хочешь помереть с голоду, то это твое дело. Не веди себя как ребенок. Ноль реакции. Бэкхен уходит, оставшись ни с чем. Но через полчаса терзаний он возвращается все с той же злосчастной тарелкой супа. Он садится напротив кровати и ставит тарелку на тумбу, а Чанель, до этого читавший книгу, безынтересно наблюдал за ним. Бэкхен чувствует себя униженным и осмеянным, но лучше уж перетерпеть позор, чем мучиться от чувства вины. — Не делай вид, будто бы книга интереснее, чем еда. Ты сейчас поешь и точка. Пак убирает книгу в сторону и, сложив на груди руки, демонстративно молчит. Бэкхен подносит ложку с супом к его рту, но Чанель поджимает губы и не торопится принять еду. — Если ты сейчас не откроешь свой рот, я этой ложкой дам тебе по лбу, а потом засуну в твою задницу. Чанель недовольно открывает рот и глотает суп. Бэкхен со злорадством замечает, что тот оказался слишком горячим, и Чанель обжегся. После двух-трех ложек Бэкхен оставляет это дело и устало говорит: — А сейчас-то ты на что обижаешься? Я же кормлю тебя! — Ты кормишь меня горячим супом. Остуди его. Бэкхен закатывает глаза, но терпеливо выполняет просьбу. Чанель преображается на глазах и с явной охотой поглощает суп, больше не закатывая губу. Бэкхен чувствует себя еще глупее и ему даже неловко за Чанеля, который в этом ничего смущающего не видит. Спустя некоторое время, которое кажется Бэкхену вечностью, тарелка опустошается, и Чанель довольно облизывается. — Можно добавки? — Нет, тебе может стать плохо. Но, если хочешь, я купил для тебя апельсины, — с готовностью встает Бэкхен, чтобы принести эти самые апельсины. — Бэкхенни, у меня же на них аллергия, — смеется Чанель. — А... правда? Извини, я не знал, — виновато потупляет взгляд. — А-ах! — в уголках глаз Чанеля собираются счастливые морщинки от его улыбки. — Ты такой хорошенький, когда смущен! Честное слово, аж затискать охота. — Я не смущен, я правда не знал. Бэкхен убирает тарелку и спешит унести на кухню, когда Чанель бросает ему в спину все тем же довольным (хоть и охрипшим) голосом: — Принесешь мне вместо апельсинов сладенького? — Обойдешься, — бурчит Бэкхен и уходит. Когда время близится к полуночи, Бэкхен снова заходит в спальню, чтобы взять свою пижаму - сегодня он собирается спать на диване, а Чанель, ввиду своего плачевного состояния, пускай нежится на кровати. Надежды Бэкхена на то, что Чанель заснул, разбиваются, едва он отворяет дверь комнаты, потому что Чанель начинает суетиться на кровати и своим осипшим басом спрашивает взолнованно: — Бэк, ты ляжешь со мной? Извини, что вытеснил тебя с кровати. — Ага, размечтался. Чтобы я еще заразился от тебя? Мне вообще с тобой контактировать нельзя, у меня иммунитет слабый. Бэкхен роется в комоде в поисках одежды, спиной чувствуя взгляд Чанеля. — А когда я выздоровею и не буду заразным, ты ляжешь со мной? — Нет. — Бэкхен достал пижаму и зажал подмышкой, подходя к кровати Чанеля. Потрогал лоб: все еще горячий. Чанель вдобавок еще откашлялся — для полноты картины. — Голова не болит? Чанель помотал головой. — Не тошнит? — Не-а. — Будет плохо — скажи. А пока вот эту выпей, — подал таблетку. Чанель послушно проглотил горькую пилюлю и сморщился. — Я завтра позвоню на твою работу, скажу, что ты заболел. Если вдруг ночью что-то случится, то зови, я из соседней комнаты услышу. Наверное, тебе стоит надеть носки, а то... Чего уставился? — вдруг рявкнул Бэкхен, когда заметил, что Чанель подозрительно молчал и просто пялился на него. — Давай я буду болеть 360 дней в году, чтобы ты вот так заботился обо мне? — В году 365 дней, если ты не знал. — Оставшиеся пять болеть не буду. Смотри: надо справить день рождения мамы, — Чанель стал загибать пальцы, — годовщину нашей свадьбы, твой день рождения, мой день рождения и Рождество. — Мда уж. Кажется, природа пошутила над тобой, раз оставила тебя таким ребенком в тридцать лет. — Мне двадцать девя- кха-кха, — Чанель было возмутился, но разошелся в глухом кашле. Бэкхен сочувственно улыбнулся ему и пошел к двери, напоследок сказав: — Старпёр!:
[Как может случиться такое, что человек, с которым ты провел всего несколько часов, въелся под самую кожу, и его образ преследует тебя везде? Бэкхен, хоть и был в ту ночь жутко пьян и душевно подавлен, но лицо девушки запомнил до ужаса хорошо и ясно. Имени, к счастью, он не знал, но глаза с насмешливыми огоньками как будто бы следят за ним везде и всюду. Бэкхен хорошо помнит: она была миловидная, но не красавица. И голос у нее приятный. Наверное, эта девушка — его наказание, которое будет еще очень долго следовать за ним, заставляя чувствовать себя порочным, грязным, мерзким, липким. Эта девушка всюду мерещится Бэкхену. Кажется, что сейчас она юркнет из толпы, схватит его за запястье (как тогда, в ту ночь в душном клубе, когда она вытащила его на танцпол), поволочит на эшафот и будет его палачом. А толпа людей будет глазеть на него своими любопытными, но безучастными к его судьбе глазами, но, что самое главное, на него будет смотреть Чанель: с презрением, ненавистью и жалостью. А последнее, что увидит Бэкхен, это то, как Чанель брезгливо сплюнет и отвернется, промолвив: «Предатель». На самом деле, Бэкхену не казалось, ему снились сны с таким содержанием. Не сны, а какие-то кошмары. Бэкхен не входил в депрессию. Он обещал себе и Кенсу, что не должен, в конце-то концов, Пак Чанель не первый и не последний, и вообще, на свете полно других более подходящих вариантов для Бэкхена. Для Чанеля все было как-то непривычно, что ли. На работу он, кстати говоря, устроился. Она как-то отвлекала, но ночью, оставаясь наедине с самим собой, Чанель начинал копаться в себе. Чувство свободы опьяняло, но эйфории как таковой не было, только мигрени и регулярная усталость. И отнюдь не от работы. Он частенько думал о том, что все могло бы сложиться иначе. По крайней мере, он должен был извиниться. Он жалел, что повел себя не по-взрослому, что закончил все вот так, что вынудил и себя, и Бэкхена жалеть. А ведь они могли бы остаться друзьями! А даже если не так, то при случайной встрече они бы не плюнули друг другу в лицо, а добродушно улыбнулись бы, обменялись бы дежурными фразами, тактично признались друг другу, что прошлое забыто и прощено и теперь у каждого своя дорога в жизни, может, обнялись бы как старые знакомые. Что будет, если Чанель встретит Бэкхена сейчас? Наверное, спрячет глаза и сделает вид, что не узнал. Или узнал, но намеренно проигнорировал. Но, что самое мерзкое, Чанель постоянно, когда вступал с кем-то в интимную связь, сравнивал всех с Бэкхеном. От этого он чувствовал себя премерзко всякое утро после своих любовных приключений. Во-первых, он чувствовал себя виноватым перед партнерами (а вы, наверное, уже поняли, что чувство это он не жаловал), а во-вторых, бесился от того, что так привязался к Бену. Привязанность сравни зависимости, которая является видом слабости, а Чанель терпеть не мог слабых и стремился таким никогда не быть. Самая идиотская фраза, которую могло придумать человечество, это «время лечит», потому что Бэкхен может с уверенностью сказать, что нихрена оно не лечит, а Чанель еще вдобавок пошлет вас куда подальше, если вы осмелитесь сказать ему такое. Однако время неустанно идет вперед, и стрелки неутомимо ползут, хоть и порой так нехотя и лениво. Раны не заживают, но их хозяева благополучно забывают о них, привыкая к боли и просто игнорируя ее. До поры до времени, конечно. Пока старые рубцы вновь не будут потревожены. Они встретились снова спустя десять месяцев. Чанель к этому времени заметно повзрослел: как только появилась работа, он прекратил беспорядочную жизнь студента, которым уже давно не являлся. По натуре своей он так и остался пугливым ребенком, но снаружи образовался роговой панцирь серьезного человека со строгим взглядом. Бэкхен не изменился ничуть, разве что под глазами навсегда залегли синие мешки, да одежду теперь он носил другую. Более яркую, что ли, как будто пытался компенсировать серый тон лица красками на одежде. — Вы ведь обещали, что закончите сегодня, — ругался Чанель по телефону. — Мистер Пак, наши рабочие работают как можно быстрее, но они хотят сделать все качественно. Вы сможете забрать вашу машину уже завтра утром. Чанель чертыхается и кладет трубку. Как не хочется возвращаться домой на метро! Такси в такое время он едва ли найдет. Злой и рассерженный, он идет на станцию, полную людей, которые, как и он, возвращаются после работы домой. Гул, висящий в воздухе, давит на виски. Теперь Чанель понимает, почему школьники всегда затыкают уши наушниками. Он с трудом протискивается в вагон, полный людей. Пак удрученно осознает, что придется вот так вот тесниться следующие двадцать минут до дома, когда его усталый безынтересный взгляд цепляется за знакомую макушку. Сердце делает двойное сальто назад. Бэкхен? Правда он? В последнее время Чанелю стало казаться, что присутствие Бэкхена когда-то в его жизни было лишь миражом, сном, прошлой жизнью — настолько все кажется отличным от реальности, слишком радужным для нее. Но вот он стоит перед Чанелем в паре метрах, зажатый между толпой серых людей, усталый и какой-то другой, но все тот же Бен Бэкхен. Чанель много раз думал, что в его силах все изменить, пока не поздно. Сначала мешало самолюбие и нежелание признавать вину, а только после — страх быть осмеянным и отвергнутым, ибо опомнился он довольно поздно. Пак много раз думал над тем, как он извинится, предложит остаться хорошими друзьями, забыть все; прокручивал этот сценарий в голове еженощно, но этим продуманным словам не суждено было быть сказанными и услышанными. Но сейчас, кажется, есть шанс. Прежде чем Чанель успевает продумать план действий, поезд останавливается, и Бэкхен выходит вместе с потоком людей на станции. Чанель упустил его.]:
Бэкхен просыпается с ноющей болью в теле: спать на диване, оказывается, жутко неудобно. И как еще Чанель все это время уживался на нем? Бэкхен сонно плетется в ванную, по пути спотыкаясь о кота и ругаясь на него, потому что ну твою ж налево, Наруто, все нормальные коты спят по утрам, не то что ты. Бэкхен относит в спальню завтрак. Чанель все еще спит, Бэкхен оставляет поднос и порцию лекарств на тумбе, когда Чанель сладко причмокивает во сне и переваливается на другой бок, подминая под себя одеяло, а Бэкхен с завистью думает: «Счастливый человек» и уходит собираться на работу. Хотя, честно говоря, он даже рад позаботиться о Чанеле: наконец-то выпала возможность сделать что-то в ответ, не обязывая себя ни к чему. Теперь-то можно избавиться от тяжелого чувства вины и нелюбви к себе за жестокость по отношению к Чанелю. Он уходит на работу с чувством выполненного долга и возвращается позже, чем за день до этого. Когда он заходит на кухню, то удивляется, когда видит Чанеля у плиты, что-то готовящего. — Ты чего? — наполовину удивленно и наполовину зло. — А? Ты уже пришел? — невинно улыбается Чанель, шмыгая носом. — Я устал валяться и решил приготовить чего-нибудь. Чанель смотрит на Бэкхена довольно, ожидая похвалы за проявленное желание, что у Бэкхена бурлит внутри еще пуще. Босой, с красными глазами, с хлюпающим носом и серым цветом лица. — Чанель, ты вообще меня не уважаешь? — Выражение лица Чанеля резко сменяется, когда он слышит тяжелые нотки в голосе Бэкхена. — Я трачу на тебя силы и время, чтобы ты выздоровел, а ты даже не удосужился надеть носки! — дает ему подзатыльник. — Пошел вон в спальню! — прикрикнул на него Бэкхен, а Чанель с видом побитой собаки удалился, оставляя Бэкхена наедине со своей яростью.:
[В тот вечер, когда Чанель заметил Бэкхена в метро, он снова перекопал все воспоминания и с сожалением выяснил, что ничего он не забыл. Следующие дни он был немного задумчив, опять жалея и содеянном, о сказанном, о сделанном. Раньше он считал фразу «не ценим, пока не потеряем» даже глупее, чем «время лечит», однако после этой случайной встречи ему так больше не кажется. Как бы не хотелось признавать, а правдиво до ужаса. Но в итоге он пожал плечами и пришел к выводу, что ну что поделать, не судьба, наверное, и поспешил снова закинуть мысли об этом куда подальше. Но далеко спрятать их не удалось, потому что в итоге они встретились снова через три месяца. Этот вечер Чанель хотел провести на диване перед телевизором с банкой пива, но жизнь — та еще сучка, раз вынудила его сейчас ехать на другой конец города в какой-то ресторан на свадьбу неизвестных ему людей. Дело в том, что коллега Чанеля — редкостный мудила, который по своей тупости случайно забрал с паковского рабочего стола его ключи от квартиры вместо своих, которые попали к Чанелю. Хонсок (так звали этого мудилу) сильно не расстроился, когда понял свою ошибку, потому что у него были крупные планы на вечер, а Чанель был вынужден сам приехать к нему и обменяться ключами. Чанель присвистывает, когда входит в банкетный зал. Кажись, свадьба-то с размахом. Он матерится благим матом на своего коллегу, лавируя в гуще людей в поисках Хонсока. Он замечает его увлеченно болтающим с какой-то дамой, на шее которой красуется ожерелье, наверное, дороже, чем весь гардероб Чанеля. Чанель одергивает мужчину, и тот пьяно улыбается ему, встречая с распростертыми объятиями: — О! Наконец-то ты пришел, — крепко обнимает, и Чанель невольно морщится от сильного запаха алкоголя. — Ага, вот ключи. — Ах, точно! Держи, — выуживает из карманов брюк связку. Как только Чанель получает ее, то спешит скорее ретироваться, но его хватают за рукав рубашки. — Так просто уйдешь? — Хонсок берет с подноса проходящего мимо официанта бокал с игристым шампанским. — На, держи, — сует в руки Чанелю. — Да я не собирался здесь оставаться, я... — мужчина закрывает глаза и прикладывает указательный палец к губам Чанеля. Однозначно пьян. — Но-но-но... не хочу ничего слышать! Сегодня ты веселишься, Чанель! — и тащит куда-то за собой, но Чанелю удается потеряться в толпе и ускользнуть от надоедливого коллеги. Он выдыхает с облегчением, избавляется от бокала и уже уходит, но врезается в кого-то. Уже угадали, в кого? Некто тут же извиняется, но стоит Чанелю поднять на него глаза, как все конечности отмирают. Бэкхен. Вблизи совсем другой. Как будто сошел с картинки. Он смотрит на Чанеля наполовину удивленно, наполовину растерянно. Наверное, сейчас у Чанеля тоже такое выражение лица. — Э... привет, — выдавливает он из себя спустя вечность. — ...привет, — тяжелым тоном отвечает Бэкхен. — Как дела? — каким-то механическим голосом, будто что-то застряло в горле. — Пойдет. Меж ними повисает неловкость; Чанель думает, что так нельзя, что это все вообще неправильно, что будет жутко, если они сейчас разойдутся, нужно срочно что-нибудь сделать, чтобы удержать Бэкхена. — Может, выйдем, поговорим? Бэкхену до этого момента казалось, что он повзрослел, перерос Чанеля, забыл, в конце концов. Как бы не так: стоит только взглянуть в эти глаза, как снова все изнутри взрывается. И все в Чанеле особенное, что с первых секунд манит. Как давно, оказывается, они не виделись! Чанель выходит на балкон, Бэкхен идет следом за ним, и их тут же поглощает холод беззвездной ночи и свежий воздух. За стеной слышна громкая музыка и гул голосов, но это все где-то там, далеко. На самом деле, остались только Чанель и Бэкхен во всей Вселенной. Бен ждет неведомо чего: ему страшно, он взволнован, взбудоражен, но вместе с тем необъяснимо рад, что наконец увидел Чанеля, убедился, что он жив и здоров. Чанель делает глубокий вдох. Он столько раз прокручивал эти слова в голове. Извини за то, что сделал тогда. Я очень погорячился. Хоть и поздно уже, но давай все-таки останемся друзьями, а? Чтобы ни о чем не жалеть. Еще один глубокий вдох. Легкие немного колет: наверное, ночной воздух слишком холодный. Бэкхен ждет, засунув руки в карманы своих брюк. На самом деле, ладошки уже очень потные от волнения. Я должен честно признаться, что не жалею о тех отношениях. Я не хочу вспоминать о нас как об ошибке, и не хочу, чтобы ты держал на меня зла. Извини меня, пожалуйста. Боже, как же тихо! Кажется, весь мир замер в ожидании речи Чанеля. Он оборачивается на Бэкхена. Но вместо отрепетированных слов говорит самые эгоистичные слова, которые вообще можно было сказать: — Я скучаю. Чанель тут же дает себе тысячу мысленных пощечин. Это вообще не то, что он должен был сказать. Он панически перебирает в голове возможные варианты того, как можно разгладить ситуацию, когда Бэкхен подает голос: — Я тоже. Наверное, удар под дых для Чанеля. Что это был за хруст? Это ребра так сломались? Пак замечает, что глаза Бэкхена, в которых отражается свет из окон ресторана, бегают туда-сюда, и он снова кусает свою губу. Не изменяет своим привычкам. — Прости, — добавляет Бэкхен, — за то, что было. Чанель бьет тревогу: «Что же ты, блять, несешь, если это я тут единственный, кто должен извиняться?». Он открывает рот, чтобы извиниться и уверить Бена в том, что он не должен себя винить, но вместо этого — какой же он эгоистичный ублюдок! — подается к Бэкхену, который такой теплый, такой родной, и заключает в объятия. «Какого черта я делаю», — думает Чанель, но стискивает застывшее тело Бэкхена еще крепче. А не соврал, оказывается: Пак и сам не подозревал до этого, как не хватало ему всего Бэкхена. — Извини, если сможешь, — тихо говорит Бэкхен, утыкаясь в грудь Чанелю и неуверенно обнимая в ответ. — Можно? — вместо ответа спрашивает Чанель, наклоняясь к щеке Бэкхена, а тот неловко кивает. Чанель думает, что в последний раз целовал так невинно разве что в средней школе, когда он чмокнул в щечку соседку по парте, но тут же осекает себя, потому что так он не целовал никогда. И это неловкое прикосновение губ к замерзшим щекам Бэкхена дает собой какое-то начало чему-то переродившемуся, служит линией старта. Пак с ужасом осознает, что он опять только берет и принимает, что ему слишком все легко сходит с рук: он даже не извинился, а ему все простили, да еще и вышло все так, что это Бэкхен здесь виноватый. Однако Чанель необъяснимо рад, ибо ну почему бы не попробовать снова, хотя еще десять минут назад он и мысли такой не допускал, но Бэкхен... так тянет к нему, до невозможности. Чанель вскидывает голову к ночному небу, на котором и звезд-то толком нет, и в душу закрадывается червячок страха, что ему по жизни не может так везти. Когда-нибудь все равно придется платить.]:
Когда Бен остывает, то заходит в спальню к Чанелю и небрежно ставит на тумбочку чай и лекарства и без лишних слов разворачивается и уходит. — Бэкхенни, прости меня, — говорит Чанель ему в спину. — Да прощаю. Только слушайся меня, ладно? — оборачивается. — И если совсем будет скучно, то позови меня, вместо того, чтобы вставать. Бэкхен не раз еще потом жалел, что сказал это, ибо Чанель звал его по поводу и без, и приходилось проводить у его кровати часы, болтая и развлекая его. За пять дней он выходил Чанеля, к концу недели едва не валясь с ног: он плохо спал на диване и кучу свободного времени уделял Чанелю. — Кажись, теперь тебе пора к врачу, — сказал как-то утром Чанель, заметив усталое состояние Бена, когда как сам был свеж как огурчик. — Тебе назначен плановый осмотр. — Я нормально себя чувствую. — Просто осмотр. Сам же знаешь, что так надо. Бен соглашается очень нехотя. Он немного боится. Когда он сидит в кабинете врача, то это «немного» превращается в «пиздецки страшно», и он сам не находит этому объяснения. — Есть головные боли? — дежурным голосом спрашивает женщина. — Нет. — Бессонница? Мигрени? Проблемы с кратковременной памятью? Бэкхен помотал головой. Врач задала еще пару вопросов, осмотрела его и в конце с тихим вздохом сказала: — Бэкхен, ты что-нибудь вспомнил? — Ну... некоторые вещи да. — Какие именно? — Это... — мнется, — как зовут дочку моего друга и... вспомнил, что был в Японии четыре года назад, и еще... — Признайся честно, Бэкхен. — Нет, не вспомнил, — поджимает губы и виновато прячет глаза. Женщина снимает очки и говорит без укора: — Бэкхен, тебе нужно быть более открытым. Не бойся вспоминать. Понимаю, что тебе страшно перед неизвестностью, но так ты не разберешься в себе. Просто доверься людям вокруг. Тот парень... Чанель, да? Я думаю, тебе стоит больше верить ему. Тут даже не нужно быть психотерапевтом, чтобы понять, что у вас недоверительные отношения. — Нет, ну я пытаюсь... — оправдывается он. — Мы вроде бы ладим. — Ладно, я не семейный психолог и не буду вмешиваться в вашу жизнь, — обращает взгляд к бумагам и что-то пишет. — На сегодня все. Жду тебя снова через три месяца. Бэкхен благодарит ее и уходит, задумавшись над ее словами. — Ладно, наверное, будет лучше, если ты будешь спать на кровати, — говорит Бэкхен вечером. Чанель, до этого увлеченный едой, замирает и смотрит на него удивленно с набитым ртом. Шумно глотает непрожеванную еду и спрашивает: — А ты куда? На диван, что ли? — С тобой, тупица, — раздражается Бэкхен. — Со мной? Правда? — Еще раз спросишь — всю жизнь останешься спать на диване. Чанель радуется этому и в этот вечер готовится ко сну как к торжеству: гладит свою пижаму, которую и в жизни то никогда не надевал, заводит будильник наперед и считает минуты до того момента, когда придет пора отправиться спать. — А теперь представь себе воображаемую линию, — Бэкхен делит кровать надвое пальцем. — Это моя зона, а это — твоя. Чанель кивает, и Бэкхен устало валится на постель, отворачиваясь. Чанель немного удивлен: он-то думал, что сейчас польется множество условий и правил, но Бэкхен как нельзя просто оставил эти нюансы. Пак предельно осторожно укладывается на свою зону, чтобы не дай боже пересечь воображаемую линию, а не то его снова выгонят на диван. Засыпает он нескоро, но с довольной мыслью о том, что ему, пожалуй, даже нравится, что Бэкхен как неприступная стена — упертый и недоверчивый. Но все равно добрый.