:
Бэкхён рылся в шкафу, давясь пылью, что успела скопиться в его глубинах. Он нашёл коробку с фотографиями (которые он ещё не проанализировал, и это находка очень обрадовала его), какие-то женские вещи (ему было абсолютно неинтересно, как они вообще попали в их квартиру), наушники Кёнсу, которые он потерял еще будучи студентом, свои любимые плавки и какой-то маленький чёрный чемоданчик. На чемодане был код, и Бэкхён решил попробовать «6104» — он не знал, откуда вообще достал эти цифры, но просто решил попробовать. Чемодан открылся, и Бэкхён с счастливой улыбкой подумал: «Помню». Чего он не помнил, так это содержимого чемодана и его назначение. Бэкхён открыл крышку и достал то, что было внутри, не глядя. Когда Чанёль вошёл в спальню, он увидел Бэкхёна сидящего на полу с силиконовым членом в руках. Бэкхён уставился на него, а Чанёль замер на несколько мгновений; так они и смотрели друг на друга молча, пока Бэкхён не сказал: — Что, не кинешься отбирать это у меня и говорить «это совсем не то, что ты подумал»? — Не, — пожал плечами Чанёль. — Ты же, вроде, видел, как мы их на практике использовали, нет? Бэкхён скривился и бросил игрушку обратно в чемодан. Чанёль хихикнул и сел рядом. — Могу рассказать тебе о всех имеющихся моделях, различиях между ними. Ну и показать, как их использовать, кон- — Нет, спасибо, — отпихнул его Бэкхён и закрыл крышку чемодана. — Думаю, это можно выбросить. — Что?! — Чанёль вырвал чемоданчик из чужих рук, прижав к груди, как родного ребёнка. — Я это в жизни использовать не буду. — Бэкхён потянул чемоданчик на себя. — И что, сразу выкидывать? А ты не подумал, что я буду? Глаза Бэкхёна превратились в стеклянные блюдца. Держать в руках вибраторы не было для него сюрпризом, а вот слышать это от Чанёля — ещё каким. — Х-хорошо, — покрывшись румянцем, кивнул Бэкхён, отпустив вещь. — Пользуйся… на здоровье. Чанёль тоже стушевался от того, что сгоряча ляпнул лишнее, а Бэкхён поднялся и поторопился к двери. Чанёль, оставшись один, посмотрел на игрушку в своих руках, а после стал бить себя ею по голове.:
— Я знаю! — воскликнул Бэкхён. — Это было летом, да? В августе, я прав? — Да, — улыбается Чанёль. — В августе. — Видишь, Кёнсу, а ты спорил, — радостный, обращается он к сидящему напротив другу. — Я думаю, недалеко время, когда я даже место и время назову. Увидите. Чанёль рассмеялся, Кёнсу не сказал ничего. Бэкхён продолжал без умолку рассказывать о местах и людях, которых уже успел вспомнить, но раздался телефонный звонок. «По работе», — сказал Бэкхён и оставил их двоих сидеть на кухне с ещё полными стаканами соджу. Они сидели в мрачном молчании. — Когда ты скажешь ему? — спросил Кёнсу. Чанёль уставился в свой стакан, виновато потупив взгляд. — Я собираюсь. — Если не скажешь ты, скажу я. Не думаю, что ему будет приятно узнать от меня, что ты всё это время подыгрывал ему, да ещё вплёл в это меня с Чонён. — Но он такой счастливый становится, когда думает, что у него получается, — стал тереть лоб Чанёль. — И постоянно твердил «я всё сделаю, чтобы вспомнить» — смотреть больно было. — И ты типа думаешь, что от обмана ему больно не будет? — скептически вздёрнул бровь Кёнсу. — Я знаю, что будет, но… не могу остановиться. — Он всё равно когда-нибудь узнает, что нихрена его память не восстанавливается, а ты всё это время водил его за нос. Скажи ему са- — Что, скучали без меня? — ворвался Бэкхён со своим звонким голосом. Они оба замолчали. — Чего такие понурые? Кёнсу бросил на Чанёля упрекающий взгляд, а тот нервно облизнул губы и ответил: — Мелочи. Кто звонил? — Представляете, говорят, чтобы до пятницы сдали… Болтовня Бэкхёна вернулась, а Чанёль виновато ёжился под взглядом Кёнсу. Бэкхён смеялся.:
Ну да, Чанёль врал. Ужасно, жестоко, необоснованно врал, но считал, что лучше он голову под отсечение отдаст, чем признается Бэкхёну. Потому что было до чёртиков прекрасно видеть на его губах улыбку, искреннюю и радостную. Но одной ночью, после того вечера в доме Кёнсу, Чанёля посетила забавная мысль: когда-то давно Бэкхён сумел признаться в своём грехе, а теперь лжец из них — Чанёль. Только ложь его более суровая и ловкая, он в ней не раскаивается и жутко трусит признаваться. В который раз жизнь возвращается бумерангом. Разговор с Кёнсу стал давить на его совесть (если она всё ещё была у него) железными тисками, вынуждая постоянно хмуриться. «Быть или не быть» — вот только Чанёль не Гамлет и философствовать ему ни к чему, а вот признаться Бэкхёну или нет — вот в чём вопрос. Обман стал снежным комом — чем больше Чанёль кивал на любые случайные «воспоминания» Бэкхёна, тем сильнее он усугублял ситуацию. И стало ненавистно смотреть Бёну в глаза: кажется, он в них тонул, как в собственной лжи. — Ты какой-то странный в последнее время, — задумчиво сказал Бэкхён, погладив его по щеке. Чанёль встрепенулся. — Что-то случилось? — А… ничего, — неловко улыбнулся он, опуская голову: было стыдно. — Ты можешь рассказать мне. — Он повернул его лицо к себе. — Мне не нравится, что ты так хмуришься. Сердце Чанёля разбилось на миллионы осколков — Бэкхён такой нежный, такой наивный; он вдруг осознаёт, что это было в Бёне всегда и осталось до сих пор, аж грязно от самого себя становится. — Это всё разрушит, — тихо сказал Чанёль, чтобы Бэкхён не расслышал. — Что? — Ничего, — он улыбнулся. — Я не в настроении говорить об этом. — Но потом ты ведь расскажешь, да? — Да, — выдохнул он. — Обещаешь? — Обещаю. Лучше ты мне что-нибудь расскажи. — Ну-у-у… сегодня от босса, как всегда, воняло перегаром, а пока он орал на меня, я вдруг подумал, что недавно вспомнил ещё кое-кого. — Кого? — Соседа-музыканта, про которого ты рассказывал. Чонин, да? Вот, вспомнил, как мы, кажется, однажды пригласили его к себе на Рождество, а он пришёл со своим двоюродным братом, у которого… «Бэкхён, мы никогда не приглашали Чонина на Рождество». —… и в конце он сказал, что это было для него в первый раз. — Бэкхён замолчал, выжидающе смотря на Чанёля, а тот не выдержал этого взгляда и криво улыбнулся: — Да, Бэкхённи, так всё и было.:
Дни шли, а Чанёль чувствовал, как усугубляется ситуация. Тяжесть вины давила на него, грызла, и иногда он чувствовал, что вот-вот сойдёт с ума. Он несколько раз собирался признаться, собирал свою никчёмную смелость в кулак и набирал полные лёгкие воздуха, начинал с твёрдого «Бэкхён, я должен сказать тебе…», а потом заикался и неразборчиво уклонялся. Трус. И никогда ещё он не понимал Бэкхёна, как сейчас. Кто бы мог подумать, что сказать правду будет так мучительно? От этого становилось ещё стыднее за тот вечер несколько лет назад, когда Чанёль так жестоко обошёлся с Бёном. Поэтому, вместо того чтобы действовать, он рисовал в голове возможные исходы в случае раскрытия его лжи. Он даже расположил их в градации от лучшего к наихудшему. 1) Бэкхён не поверит ему и посмеётся; 2) Бэкхён разобьёт все тарелки в их квартире (в лучшем случае) и выгонит его за дверь, Чанёль будет жить в подъезде как минимум неделю, а потом месяц Бэкхён не будет с ним разговаривать, и, если Чанёль будет мыть посуду следующие три года, то, вполне возможно, будет прощён; 3) Бэкхён съедет на месяц к Кёнсу, а потом, после того как Чанёль будет каждый вечер ломиться к нему и молить о прощении, вернётся; 4) Бэкхён навсегда потеряет к нему доверие, оставит его и больше никогда не захочет его видеть. К несчастью, в процентном соотношении последний вариант был наиболее возможным, и на то было несколько вполне очевидных причин. Но, так как время тикало, а ложь уже не лезла ему в горло, он отметил в личном календаре день икс и начал вести обратный отсчёт. Чанёль выбрал вечер воскресенья, когда у Бэкхёна по обыкновению хорошее настроение. Если что-то произойдёт, то шансы, что Бэкхён уедет, низки, потому что перед началом рабочей недели ему нет смысла искать себе прибежище, а ещё на это воскресенье выпадает черед Пака готовить ужин, и он уж точно постарается сделать Бэкхёну приятно. Подлиза. До воскресенья оставалось шесть дней и восемь часов, а Чанёль собирался с духом и морально настраивался. К сожалению, это было ни к чему, так как Чанёль не учёл самое главное обстоятельство: человеческий фактор. И если бы он знал, что час икс сместится с вечера воскресенья на утро пятницы, он бы заранее перечитал Библию и помолился на свою душу. — Знаешь, — жуя, обратился к нему Бэкхён за завтраком, — вчера я встретился с Хёнгу, ну, тот Хёнгу, который учился со мной в школе, помнишь? Чанёль кивнул, глотая еду. — Так вот, мы вчера поболтали немного, и он говорит, что в восьмом классе я не выигрывал никаких чемпионатов по плаванию. Говорит, я весь восьмой класс проходил с костылями. Но я же точно помню, как участвовал в соревнованиях. — Наверное, он сам путает. Это было пятнадцать лет назад, в конце концов. — Да… но он мне фотки показал. Я действительно с гипсом на ноге. Чанёль сглотнул и замялся с ответом. Его жутко смущала эта странная тишина. — Ну, возможно он и прав. Не всё же тебе помнить, я вон тоже уже не вспомню, что со мной было в восьмом классе. Положить тебе ещё? — Он взял в руки тарелку Бэкхёна, а тот задумчиво кивнул. — Да, я понимаю… — он проводил Чанёля взглядом, — но мы поговорили с Хёнгу, и у меня очень много несостыковок с его словами. Это странно. — Ещё более странно, — он поставил тарелку с горячим супом перед Бэкхёном и сел напротив, — что ты веришь какому-то Хёнгу больше, чем самому себе. Бэкхён угукнул, а на лице его исказилось сомнение, и не понятно — в самом себе или в словах Чанёля. Он сидел молча и мешал суп ложкой. Чанёль с облегчением выдохнул: кое-как, но пронесло. Они разговаривали ни о чём, ели суп, Чанёль мотал ногой и забыл о почти-что-проколе, и Бэкхён оживился: тоже, кажется, забыл. —… и на самом деле это была Шиён. Ты ведь помнишь Шиён, да? — энергично спросил Бэкхён. — Да, Шиён, которая училась с тобой на одном курсе? — риторически спросил Чанёль. — Нет, — Бэкхён нахмурился. — Шиён, которая моя бывшая соседка. Чанёль едва заметно сморщился. Спутал с Сонён; у Бэкхёна столько воспоминаний о самых разных людях всплывает, что Чанёль соглашается на все, не запоминая имён. — Извини, забыл, — пожал плечами Чанёль. — Как ты мог забыть, если позавчера, когда я рассказал тебе, что вспомнил её, ты согласился и подтвердил? — крайне тревожно спросил Бэкхён. Возникла жуткая тишина, взгляд Бэкхёна был тяжёлым и настороженным, Чанёль спешно проглотил пищу, а его прошиб холодный пот. Он совсем растерялся, что ответить. — Чанёль? — наклонился Бэкхён ближе, и лицо его было беспокойным. Чанёль молчал, потому что от этого тона и выражения лица Бэкхёна ему стало противно снова врать и оправдываться, а правда так и лезла наружу, вот-вот была готова сорваться с языка, но руки сжались в кулаки, потому что он понимал, что страшно, опасно и рискованно. — Чанёль? — позвал Бэкхён настойчивее. — Да, я соврал, — сказал Чанёль так раздражённо, словно его давно уже пытают, и пора выплюнуть истину в лицо. — Я всё это время врал тебе, Бэкхён, и ни одно из твоих фальшивых воспоминаний не правдиво. Я подыграл один раз, и сработал эффект самоубеждения, а дальше остановить тебя не мог, вот и поддакивал. Эти слова вырвались довольно быстро и легко, а ещё были произнесены с такой интонацией, словно Чанёль признался в том, что разбил окно мячом или списал контрольную работу — мелочь, а все прикопались к нему. Бэкхён остался сидеть с приоткрытым ртом, а потом выдавил из себя что-то нечленораздельное. Он прочистил горло и неуверенно сказал: — А… но Чонён и Кёнсу также подтвердили, что- — Я их попросил. На лице Бэкхёна исказилось крайне тяжёлое недоумение, и Чанёль осознал свою ошибку: он, разозлённый невесть чем, выпалил Бэкхёну всё совсем не в той форме, как он хотел. Он, блин, даже извинения не принёс. — Бэкхён, послушай, — сказал он намного более мягким голосом, встав из-за стола, — я хотел сказать, что… извини, пожалуйста. Просто ты был жутко радостным и счастливым, когда у тебя получалось вспомнить, и мне было так приятно видеть это… — Он внимательно вглядывался в лицо Бэкхёна в поисках каких-либо изменений, но ничего не происходило. — Я знаю, что это только доказывает, что я грёбаный мудила, и ты можешь ударить меня, но, прошу, не уходи. Прости меня, Бэкхён, я врал, и в собственной лжи уже тону, но я хотел как лучше. — Н-но… — наконец подал голос Бён, — откуда это всё бралось? Эти воспоминания? — Я не знаю, наверное, сначала тебе просто приснился сон, а потом из-за самоубеждения тебе казалось, что ты восстанавливаешь память… Я знаю, это ужасно, что я не остановил тебя, но я так хотел, чтобы ты был чуть-чуть счастливее. Бэкхён, извини. Прости, пожалуйста. Бэкхён молчал и смотрел в свою тарелку. Чанёль обрывисто дышал, сжимая челюсть, потому что если Бэкхён сейчас встанет и захочет уйти, Чанёль точно знает, что этого ему не позволит; запрёт дверь на ключ и выкинет в окно, забьёт все окна, хоть свяжет Бэкхёна по рукам и ногам, но терять его не будет. И даже если это эгоистично, он знает, что точно сойдёт без него с ума. — Я врал, потому что хотел сделать тебя хоть немного счастливее, понимаешь? — сказал он, пытаясь заглянуть Бэкхёну в глаза, но его взгляд был опущен вниз. — Бэкхён, я могу только представить, каково чувствовать себя обманутым, но знай, что я хочу тебе только добра. Извини меня, тысячу раз извини. Бэкхённи, ну почему ты молчишь? Бэкхён поднял на него пустые глаза, открыл рот, чтобы что-то сказать, но не нашёл в себе сил. Чанёлю хотелось, чтобы Бэкхён накричал на него, ударил его, обматерил, бросил в него что-нибудь тяжёлое, хлопнул дверью, сказал хоть что-нибудь — потому что Чанёль, блин, заслужил, и так ему и надо, он сам подставится под кулаки, потому что прекрасно осознаёт, но молчание Бэкхёна убивает его ещё больше. — Значит, я ничего не вспоминаю? — только и спросил Бэкхён грустно, болезненно, и Чанёлю хотелось биться головой об стол только от вида этих поникших плеч и погрустневших глаз. — Нет, — выдохнул Чанёль, тут же морщась, — прости. Он стал тараторить извинения, что-то приговаривать, гладить Бэкхёна по руке и умолять, но потом Бэкхён поднялся и неровной походкой пошёл прочь из кухни, а Чанёль ринулся его останавливать. — Не уходи, пожалуйст- — Я… просто один побуду, — отмахнулся Бэкхён. Он ушёл, и Чанёль услышал щелчок двери в спальне. Он, оставшись стоять в густой тишине, пнул дверной косяк и тысячу раз проклял свой эгоизм.:
Весь день Бэкхён не выходил из спальни, и Чанёль стал бояться, что он сбежал через окно, и хотел уже ломиться в дверь, но мягкие шаги по ту сторону двери и шуршание одежды останавливали его. Чанёль не смел стучаться и беспокоить Бэкхёна, поэтому остаток дня просидел в гостиной, где и заснул, пускай и под самое утро. — Бэкхён, прости меня, — говорил он утром. — Я очень виноват, я знаю. Извини. — Ты уже сутки не выходишь, — стучался он в обед. — Я принёс тебе еды. Японское карри с рисом, как ты любишь. Поешь, пожалуйста. — Ты же меня слышишь, Бэкхён? — устало спрашивал он у двери в который раз, упираясь лбом в дерево. — Не молчи, прошу. Прости меня, тысячу раз прости. Я дурак. — Я знаю, что ты злишься. — Сидел он на холодном полу, подпирая спиной дверь. — Я даже не представляю, как могу загладить вину. Скажи мне, и я сделаю, честно-честно. Только прости меня, Бэкхён. День прошёл в его монологе с дверью (или, всё же, с Бэкхёном). Ночью он всё же пошёл спать, но долго не мог заснуть: он вздрагивал от любого шороха, потому что Бэкхён мог выйти из комнаты под покровом ночи, пока он спит. Заперев входную дверь и спрятав ключ подальше, он сумел сомкнуть глаза. Утром воскресенья он увидел Бэкхёна на кухне. Это было так странно, словно он не видел его месяц, и сначала показалось миражом, картинкой из книжки. Выглядел Бэкхён неважно: бледное лицо, воспалённые опухшие глаза, усталый взгляд и лохматые волосы. — Д-доброе утро, — неловко выдавил из себя Чанёль. Он предельно осторожно подошёл к столу, боясь, как бы не спугнуть Бэкхёна, словно он был каким-то диким зверьком. Идиот. — Как спалось? — присел он напротив. Бэкхён посмотрел на него безразлично и не ответил. И молчал он вовсе не потому, что был обижен или хотел проучить Чанёля, а потому, что был слишком подавлен и грустен. Чанёлю от вида поникших плеч и тусклых глаз стало не по себе. Он вскочил из-за стола и стал доставать из шкафов, холодильника еду, предлагая Бэкхёну всё подряд. — Ты проголодался наверное, да? Тут есть кексы, я ещё вчера карри готовил, могу макароны с сыром подогреть, хо— Бэкхён поднялся из-за стола и засеменил прочь, как будто не слышал Чанёля, и тот перехватил его запястье и остановил. — Давай… поговорим. Бэкхён посмотрел на него странно, как будто спрашивая, а о чём, блин, им вообще говорить. Чанёль сглотнул и предпринял вторую попытку: — Тебе не нужно сидеть целый день в комнате, я хочу помочь тебе… — Чем ты можешь мне помочь? — спросил Бэкхён; это было первое, что он сказал за последние дни, и голос его был сиплым и охрипшим. Чанёль опешил; он сглотнул, прочистил горло и сказал: — Бэкхён, я- — Мне тяжело сейчас рядом с кем-то находиться. У меня в голове бардак, мне нужно одному побыть, понимаешь? — Он посмотрел на Чанёля так, что его пробрало от взгляда этих усталых глаз. — Я уже не знаю, кто я вообще такой. Что со мной действительно происходило, а что — мною самим выдуманная сказка, потому что этот кавардак перемешался с моими воспоминаниями. — Я расскажу тебе всё, как было. — Тебе мне верить не хочется. Извини. Бэкхён скорее ушёл в спальню, а Чанёль остался один. Чувствовал он себя так, словно ему дали десять пощёчин и напоследок плюнули в лицо.:
Бэкхён не выходил даже на работу. Чанёль не пытался его уговаривать: если он за едой не выходит, то какая к чёрту работа? Пускай и Бэкхён больше не запирался на ключ и даже иногда выходил из комнаты, он дал понять, что видеть Чанёля не желает, и он не смел заходить в спальню без спросу, а Бэкхён, хоть ничего и не говорил, точно не пустил бы его к себе. Вечером он приходил домой, стучал в дверь спальни и говорил: — Бэкхён, я дома. Ну, я… просто хотел сказать, что пришёл. Затем он неловко что-то бормотал, извинялся и уходил заниматься своими делами. Находиться одному (почти) в квартире было тоскливо и грустно, и эта тишина уже сдавливала мозг, но куда сильнее давило где-то в районе груди от чувства вины и сожаления. Мерзость. — Сегодня на работе был полнейший завал, — говорил он, сидя на полу и подпирая спиной дверь; разговаривать со стеной стало уже нормальным. — Я не знаю, идти на корпоратив или нет. Наверное, там опять будет скучно. Ещё соседний магазин скоро закрывается, насовсем. Помнишь, где мы обычно берём кексы? Жалко очень, правда? Никто, конечно, не отвечал ему, но хотя бы рассказывать что-то Бэкхёну казалось важным, ведь он всегда ему всё-всё говорил. И сидеть у двери стало его постоянным занятием, а разговоры со стеной (или всё же с Бэкхёном) уже не казались чем-то диким, но Чанёля это никак не успокаивало, потому что тишина по ту сторону двери убивала его, глушила и делала ничтожным. — Если хочешь, завтра я приготовлю пасту болоньезе. В прошлый раз получилось слишком остро, но в этот раз я при- — Пожалуйста, — вдруг донеслось из-за двери, — не разговаривай со мной через стену! Вырвалось это как усталый стон, какой-то не приказной, а умоляющий. Бэкхён всё это время слышал его, но не слушал, а оттого это постоянное бормотание у двери, наверное, уже стало преследовать его в тревожных снах. Чанёль поджал губы, давя рвущийся наружу крик отчаяния, и промолвил: — Прости. Я про всё. Он, отряхнувшись, встал с пола и пошёл в гостиную, и ему вдруг так захотелось плакать, словно он тринадцатилетний мальчишка и его бросила какая-то девчонка, вот только ему почти тридцать, Бэкхён далеко не «какая-то девчонка», а весь смысл жизни Чанёля, и Бэкхён вовсе не бросал его — он его душил, убивал изнутри, рвал что-то в груди, и делал он это неосознанно, не со злости; просто Чанёль сам виноват, что так любит его. Дни текли монотонно, в тишине. Чанёль ужасно скучал по Бэкхёну, по его улыбке и светлым, прекрасным глазам, и так хотелось поцеловать его, как обычно, обнять, сказать в миллионный раз, что он его любит, подшутить над ним и заставить злиться, а потом смеяться вместе с ним. Как было всегда. Как должно было быть всегда. И в который день Чанёля встречает звенящая тишина. Опять он возвращается домой, а чувство, будто в ад, где в клетке заперлось его спасение, вот только надо пройти все девять кругов, чтобы посметь притронуться, вернуть себе обратно. И так ему уже тошно от нахождения здесь, так ему плохо снова прислушиваться к тихим шорохам по ту сторону стены, что он уходит прочь. Хотя бы на время, на самую чуточку хочет забыться, как будто ничего из этого не происходит с ним, и, когда он вернётся, Бэкхён встретит его злым, спросит: «Где ты был? Я волновался», — а Чанёль будет оправдываться, но всё равно его простят. И Чанёль идёт на этот грёбаный корпоратив, нажирается спиртным так, как не делал этого уже несколько лет, что точно будет стыдно за себя на следующий день, вот только прямо в этот момент ему хочется чувствовать себя плохо, хочется, чтобы голова кружилась от яда в крови и в глазах мутнело от этой дряни, хочется почувствовать себя мерзким в хлам, чтобы воротило от собственного отражения. Он изливает душу сидящему рядом человеку, который оказывается конченным мудилой и предельно заботливо вызывает ему такси, отправляя домой, в место, от которого хочется бежать. Он вламывается в тёмную квартиру, где его, естественно, никто не ждёт. Он по стенке добирается до спальни, толкает дверь и беспардонно включает свет. Бэкхён садится на кровати и хмурится, как будто и не спал даже (не надейся, Чанёль, кого-кого, а тебя он точно не ждал), и Чанёлю становится в стократ хуже, стоит только словить этот взгляд. Он плюхается на край кровати и берёт Бэкхёна за шкирку, трясёт: — Ты, блин, знаешь, что я уже не могу так? Почему ты молчишь? Ты даже не представляешь, как это ёбаное молчание меня с ума сводит! Бэкхён сжимает губы и пытается убрать руки Чанёля со своей пижамы, молчит и смотрит на Чанёля спокойно, не зло даже. — Я же, твою мать, люблю тебя! — кричит на него Чанёль, и голос его надрывается. — И мне твоё молчание больнее всего, аж до скрежета вот тут, — он бьёт себя по груди и роняет голову на плечо Бэкхёну, давя весом. Бэкхён всё ещё пытается отнять его от себя. — Люблю тебя больше своей сраной жизни! Он цепляется за Бэкхёна так крепко и отчаянно, будто и не пьян вовсе, а Бэкхён опять молчит, и Чанёль расходится в пьяном рёве, что больше всё-таки плач маленького человека с поломанным сердцем. — Я мудак, я знаю, но так тебя люблю! — сжимает чужие плечи едва ли не до хруста в костяшках. — Прости меня, прости, тысячу раз прости! Я столько раз тебя терял и возвращал, но продолжаю оставаться последним ублюдком, но, Бэкхённи, я без тебя ничто, я тебя люблю больше всего на свете… Чанёль, конечно, осознаёт всю свою жалость и ничтожность, но ему не стыдно упасть в ноги любимому человеку, лишь бы остался и не бросал его одного, и пускай это неправильно, Чанёль совсем уже одурел от этой любви. — Бэкхён, — он поднимает голову и смотрит ему в глаза, — ты знаешь, что когда мы только стали встречаться, ты хоть знаешь, каким ужасным я был? Я тебя просто использовал, а ты мне верил, и з-знаешь… однажды ты просто устал от меня, от моего идиотизма, и измен-нил мне, — говорил он на грани различимого, потому что из-за спиртного и истерики язык заплетался. — И признался, извинялся, так меня просил!.. Я, боже, так унизил, в грязь тебя втоптал, а т-ты даже после этого молил прощения… Знаешь, что я с тобой сделал? Изнасиловал тебя, как будто, блять, это нормально было, как будто в порядке вещей! И ты ни разу даже не вспоминал об этом потом, а я ни разу не извинился, но, Бэкхён, мне так стыдно, так стыдно за всё плохое, что я тебе сделал… Чанёль спрятал лицо в чужую грудь, цепляясь за плечи, сжимая их слишком сильно. У Бэкхёна глаза наполнились слезами, и он, поджав губы, смотрел на Чанёля с безмерным страданием и болью. — Прости меня, прости, ради бога, за всё, что было, — повторял Чанёль снова и снова, и щёки уже горели из-за солёных слёз. — Знаешь, после этого мы с тобой год не виделись, и я думал, что это ты без меня страдать будешь, приползёшь ко мн-не, — он с каждым словом звучал всё горче, всё отчаяннее, — а на деле это я без тебя уже не мог, но даже тогда, даже тогда упивался г-гордыней, хренов идиот! И, к-когда мы- — Чанёль, — сказал Бэкхён моляще, — хватит, не надо. Чанёль стиснул зубы и зажмурился, заплакав так громко, что тяжело было представить, что это был не ребёнок, а взрослый мужчина. Бэкхёну не по себе было от вида такого слабого, такого ранимого Чанёля, и он уже тоже плакал, но тихо, беззвучно. — Но ты ж-же не знаешь, к-как было, — поднял он вновь голову. У Бэкхёна были красные, полные слёз глаза, и взглядом он говорил: «Я не хочу знать». Он положил руку Чанёлю на макушку и погладил примиряюще, успокаивая. — Бэкхён, прости меня снова, прости за ложь, за эгоизм, за то, что такой мудак! — Давно уже, — тихо сказал Бэкхён, слабо улыбаясь. — Успокойся. Он погладил Чанёля по мокрой щеке, а второй рукой — по вздрагивающим плечам, и Чанёля это действительно успокоило, он стал только тихо всхлипывать и дрожать. Пижама Бэкхёна смялась к чёрту и едва не пошла по швам из-за его цепких рук, но осторожные прикосновения Бэкхёна заставили его растаять. Чанёль уронил голову ему на плечо, ткнувшись носом в сгиб шеи, и прижал его к себе крепко-прекрепко. Бэкхён не отнялся, а сложил руки на его сгорбленной, напряжённой спине. Так и сидели они тихо, разве что Чанёль порою пьяно лепетал что-то вроде ты же простишь меня? или пожалуйста, не уходи, но чаще я тебя люблю. Бэкхён не говорил ничего, только изредка гладил его по голове.:
Проснулся Чанёль — а вы угадайте — с головной болью и тяжестью в животе. Глаза слепило (уже?) полуденное солнце, а поверхность, на которой он лежал, была непривычно мягкая. Неужели кровать, а не диван? И Чанёль тут же вскочил. И впрямь, кровать. И спальня. Их с Бэкхёном. Самого Бэкхёна нигде не было. Чанёль посмотрел и обнаружил, что спал он в одежде, в которой пришёл домой. И, к счастью ли, к несчастью, он всё помнил. Он поднялся с кровати и засеменил искать Бэкхёна, найдя его на кухне. Тот завтракал (или обедал?). — П-привет, — выпалил Чанёль хрипло и спешно, потому что не знал, что теперь между ними с Бэкхёном, а ещё потому, что вчера он, кажется, знатно надорвал глотку. — Привет. — Как… дела? Бэкхён посмотрел на него порицающе, но, тем не менее, сказал: «Нормально». — Спасибо… что оставил в спальне. В смысле, что не сбросил на пол и всё такое, — неуклюже сказал Чанёль. — Всё равно я спал на диване. Чанёль тут же погрустнел: а ему-то думалось, они спали в одной кровати. И что он обнимал Бэкхёна во сне. И вообще, что у них какое-то подобие перемирия. Пак Чанёль, не будьте таким самоуверенным идиотом. Он невнятно угукнул и как-то не нашёлся, что сказать. — Потому что на пол меня скинул ты, — добавил Бэкхён, и Чанёль вздёрнул голову. — Извини… Бэкхён — о боже — улыбнулся, и Чанёль подумал, что не видел эту улыбку, наверное, уже много лет, хотя всего-то неделю, мучительно долгую неделю. И Чанёль тоже расплылся в улыбке, глупой и, наверное, неважной: после вчерашнего лицо Чанёля опухло, глаза заплыли за мешками, волосы были сплошным ворохом, да и вообще, он весь был помятый. — Я не хотел, извини, — сказал Чанёль снова. — Не повторяй это, я уже устал слышать извинения каждый божий день. Чанёль чуть не выпалил: «Ты меня простил?», — но это было бы слишком нагло и самонадеянно с его стороны. Бэкхён слишком хорошо умел читать его и сказал: — Я всё ещё не очень себя чувствую. Думаю, на следующей неделе схожу к доктору. — Да, сходи, — закивал Чанёль. Они замолчали. Чанёль смотрел на руку Бэкхёна на столе и потянулся к ней, накрыв сверху своей ладонью. Бэкхён не отнялся, только едва заметно улыбнулся. — Ты простишь меня? — всё-таки спросил Чанёль, потому что умел быстро наглеть. — Я же просил не повторять свои «прости» и «извини». — Ты не ответил. Бэкхён ущипнул его руку, и Чанель, ойкнув, отдёрнул её, взглядом возмущаясь «за что?». — Я же сказал, что пока не очень себя чувствую. — Он встал из-за стола и пошёл в спальню. — Будешь два месяца посуду мыть. Чанёль похлопал глазами, а затем расплылся в идиотской улыбке и сказал Бэкхёну в след: — Ты ведь знаешь, что я тебя люблю, да? — Знаю, — вздохнул Бэкхён и оставил его одного.«И я тебя тоже»