О сорных словах с риском для жизни

Колонелло, армейские годы. Они все вытянулись в струнку на плацу и только глазами провожали ладную фигуру новоиспечённой госпожи капитана третьего ранга, буквально два дня назад переведённой к ним на должность инструктора. За эти два дня капитан успела обрасти легендами, какими не всегда успевают обрасти генералы за всю свою карьеру. Когда только прошёл слушок, что в корпусе скоро будет прибавочка, и прибавочке этой нет даже тридцати, зато в области груди есть примерно размер третий, все тут же, конечно, решили, что неумолимая волна коррупции, мздоимства и кумовства докатилась, наконец, и до элитных комсубиновцев. Это, конечно, генеральская дочка какая-то: нарисовали звёздочек на погонах – и вот оно, счастье. Колонелло, признаться, тоже так подумал: ну а что ещё оставалось? Однако в первый же день капитан Мирч чуть не сломала руку одному молодому офицеришке, распустившему эту самую руку куда не следует. Да и вообще: сразу показала, кто она такая и зачем сюда пришла. А на второй день, не ища никаких отговорок, тут же принялась командовать, да так, что взвыли даже видавшие виды. А капитан Марино, второй инструктор, над ними только посмеялся и сказал, что, мол, всё. Теперь под каблуком ходить будете. – Рядовой Колонелло! – гаркнула капитан, и Колонелло машинально отдал честь. Вообще-то он не был рядовым: никто здесь не был рядовым, потому что в Комсубин брали только офицеров, да и то – после тяжёлого экзамена. Но, видимо, в устах капитана это была метафора, которая символизировала, что плевала она на их ранги, пока они бегают по плацу под её руководством. Колонелло, честно говоря, не очень-то разделял пораженческое настроение сослуживцев. Ему капитан очень даже понравилась: как характером и выдержкой, так и просто. Было в ней что-то такое (помимо фигурки, конечно), что приводило его в неописуемый восторг. Колонелло был бы совсем не против, перерасти это чувство со временем в любовь. – Рядовой, за мной. Остальные – бегом марш! – скомандовала капитан и сделала жест, подзывая Колонелло к себе. Он встал перед ней навытяжку, заглядывая в глаза сверху вниз. – Вольно, – поморщилась капитан. – Скажи-ка мне, что там с тем идиотом, который вчера по своей дурости чуть не лишился руки? Колонелло определённо нравился тот угол зрения, под которым капитан Мирч рассматривала произошедшее: как будто исключала себя из уравнения. – Всё нормально, эй, будет скоро совсем как новенький, – отрапортовал Колонелло. – Не переживайте, капитан! – Ещё чего, – фыркнула Лал Мирч, – будто мне есть до этого дело. Передай ему, что если он будет отлынивать от учебных занятий, руку я ему точно доломаю. – Это дедовщина, капитан, эй, – Колонелло улыбнулся. Глаза Лал Мирч опасно сузились. – «Эй», – повторила она, – и что бы это значило, м? – Фигура речи, капитан! – послушно объяснил Колонелло. – Я рос в деревне на юге, ну вот оно как-то и привязалось. Разрешите идти? Отец и мать, когда перебрались в город, так и не смогли избавиться ни от деревенского говора, ни от влияния южного диалекта на свою речь. Колонелло же, будучи ребёнком, легко привык к нормальному итальянскому, и теперь, через столько лет, единственным напоминанием были редкие диалектные словечки да слово-паразит «эй», которым он втайне, надо сказать, даже гордился. Никто и никогда его речью не попрекал, а девушки – так наоборот сходились во мнении, что это добавляет изюминку его свойскому, весёлому характеру. Никто и никогда, но исключения бывают из любого правила. – Не разрешу, – медленно проговорила капитан Мирч, и в голосе её Колонелло уловил нотки надвигающегося шторма. – Где ты, по-твоему, находишься: в деревне или в элитном корпусе военно-морских сил Италии? Вопрос был риторическим, и Колонелло только печально вздохнул. – Если я ещё раз, – угрожающе проговорила капитан, – услышу от тебя это плебейское «эй», ты у меня будешь овощи на кухне до посинения чистить! – Понял, капитан, эй! – Колонелло вытаращил глаза и в панике зажал рот. Избавиться от привычки было куда сложнее, чем казалось. А он-то, дурак, ещё не верил россказням приятелей, которые пытались бросить курить, мол, ну не получается – и всё. А ведь и правда – не получается! Бровь капитана дёрнулась, и Колонелло не придумал ничего умнее, кроме как ослепительно улыбнуться. Год спустя. – Я заметил кое-что интересненькое, – сказал Реборн, затянулся сигарой и выпустил изо рта струйку дыма. – Твоя манера говорить наконец-то перестала напоминать речь сельского жителя. Не совсем, конечно, но прогресс, определённо, наметился. – Не зубоскаль, эй, – Колонелло дружески толкнул его в плечо, но больше никак высказывание не прокомментировал, из чего Реборн сделал вывод, что, в общем, оказался прав. – Давай уже, не мнись как девица на выданье. – Ну уж в девицах ты эксперт, – фыркнул Колонелло, немного помолчал и с каким-то наслаждением добавил, – ээээээээээй. Встреча эта была рисковой донельзя. Если бы Колонелло не знал, что Реборн работает на мафию, и если бы Реборн не знал, что Колонелло работает на государство, может, это бы и было приемлемым, но они оба знали. Дружба, тянущаяся из детства, отягчённая вот такими обстоятельствами – не самое прекрасное в этой жизни. По-хорошему, им стоило уже давно пристрелить друг друга, но случая как-то всё подходящего не выпадало. Зато посидеть и поболтать за жизнь – очень даже. – Что за тоску я слышу в твоём голосе? – хмыкнул Реборн. – Мне, – Колонелло щёлкнул по стакану Реборна, и он отозвался мелодичным звоном, – нельзя больше говорить «эй». И диалектные словечки тоже нельзя. И желательно вообще ничего не говорить и даже не улыбаться. А знаешь, почему? – Потому что нашлась женщина, которая не оценила твоё деревенское очарование? – Реборн, конечно, знать не знал, но предположение его, как обычно, попало в самую точку. – И чем же она тебе пригрозила? Отказалась с тобой спать? За каждое слово «эй» ты вынужден покупать ей по бриллианту? Или что там ещё может придумать обиженная любовница? – Любовница? А ты всё об одном, никакой фантазии. Бери круче, – вздохнул Колонелло, – она заставляет меня чистить овощи, бегать дополнительные километры, а количеством штрафных дежурств я переплюнул даже заядлых нарушителей. Реборн захохотал и чуть не перевернул стакан. Колонелло терпеливо дождался, пока друг отсмеётся, и добавил: – И вообще-то я правда в неё влюбился. Реборн перестал смеяться и покачал головой. – А ты всё такой же неисправимый дурак, – с долей жалости в голосе произнёс он. – И больше мне тут сказать нечего. Хотя нет, вру, есть чего. Хотел бы я посмотреть на эту вашу железную леди! И познакомиться с ней. А то, знаешь, мне даже как-то интересно стало, кто сумел тебя так построить... – Она – самая лучшая. Самая красивая и замечательная. Правильная и справедливая, всегда поступающая по совести. И именно поэтому, – искренне сказал Колонелло, – я надеюсь, что вы с ней никогда не познакомитесь.