"V" — значит "Вендетта". А Ещё "Вария", а ещё "Объём".

Милая Франни, как мне жаль, что ты читаешь это! Я всей душой желала, чтобы этого никогда не случилось, чтобы ты никогда не прочла это письмо! Но, видимо, это судьба у нашей Семьи такая — сгинуть в тени отряда маньяков. Как мне ни печально тебе об этом писать, но, раз ты читаешь это письмо, значит, я мертва. Да, милая, так всегда: когда ребёнка, являющегося последним представителем своей Семьи, забирают в другую Семью, родственников принято убивать. Ну, думаю, ты и сама с этим разберёшься, верно? Не буду писать, как люблю и горжусь тобой, Франни. Тебе никогда не нравилось, чтобы тебя хвалили. Но, знаешь, я сейчас отвечу на несколько твоих вопросов. Конечно, сейчас ты мало что поймёшь, но, может, позже… Первый. Если ты хочешь что-то узнать о нашей Семье — ищи в итальянских архивах Семью де ла Мираджио. Про дель Мираж не найдёшь ни слова. Я бежала из страны, когда твой папа был совсем маленьким мальчиком. Тогда мы бежали, спасались… И заметали следы как могли. Второй. Ты наверняка заметила, что на твоём Пламени блокираторы. Да, это я их поставила. Но знала бы ты, как жутко и больно смотреть было на твоё маленькое тело, объятое Пламенем! <…> Читать письмо бабушки было очень больно. Да, спустя три месяца после собеседования в школе — меня, кстати, всё-таки взяли на домашнее обучение, но в школу на сдачу работ надо было являться всё-таки в школьной форме, — я смогла наконец поспать и спокойно прочесть письмо. А надо было всего-то заболеть. Почерк у бабушки оказался достаточно красивым, с кучей завитушек — как в мелодрамах про Париж, в общем. Письмо прерывалось весьма оригинально: просто несколько слов были размыты. Видимо, бабушка не выдержала и расплакалась. Это ведь действительно трудно — написать письмо на случай, если тебя убьют. На обратной стороне тоже было что-то написано, но я не стала читать, а просто сложила листок и вернула его в конверт. Прочитаю позже. Сейчас же настроение, и так не бывшее последние несколько дней очень хорошим, испортилось окончательно. А знаете, что самое страшное? Варийцы даже отдалённо не знают, как лечится банальная, мать её по роже, простуда. Даже Луссурия, на которого я посмотрела тогда скорбным взглядом (читай: хмуро зыркнула исподлобья) и сказала: «От кого-кого, а от тебя не ожидала. Разочарование», не знал, что делать. Видимо, ни загуглить, ни в книгах посмотреть нельзя. Идиоты. Поэтому Занзас, как самый ответственный, запретил мне лишний раз вылезать не только из комнаты, но и из одеяла. Выход я, однако, нашла быстро: покидать комнату я стала, предварительно кутаясь в одеяло. Страшное, вообще-то, зрелище, ибо я во время болезни становлюсь похожа на зомби. Только Луссурия по приказу настоятельной просьбе босса всё-таки привёз мне с очередного своего шопинга хлопчатобумажную версию медицинской маски. Единственные её плюсы — я-анимешница такую носила почти круглогодично на улице, и она чёрная. А упаковку нормальных масок из аптеки купить, видимо, не судьба. Зато от меня отстал Скуало. А я теперь с чистой совестью игнорирую его ор. Мне, в принципе, не привыкать игнорировать сильные шумы, ибо соседи у меня-анимешницы были созданиями зажигательными, да и дед за стенкой в далёком детстве храпом всю нечисть распугивал, плюс отчим в пять утра просыпался и лёгкой походкой подкованного коня гулял по дому… В общем, была у меня возможность научиться игнорировать раздражители. Теперь я всё своё время смогла уделить самостоятельным занятиям. Правда, только по настоятельным просьбам репетиторов, Бельфегора и Занзаса. Ну, иллюзиями я сама занималась. Третья ступень иллюзий наконец-то начала получаться. Теперь я с восторгом училась делать разные фактуры и плотность. Получалось пока медленно и через раз, но и эти результаты приводили меня почти в восторг. А ещё меня допустили в тюрьмы. Теперь я училась накладывать ментальные иллюзии тоже. У них классификация немного другая: номер ступени зависит от мощности и предположительной продолжительности действия иллюзии. До недели — это первая ступень. От недели до полугода — это вторая ступень. От полугода до двух лет — это третья ступень. Всё остальное — это четвёртая. Причём, четвёртая ступень здесь всё-таки используется, то есть, есть люди, способные её создать, но для этого нужно просто огромное количество Пламени и почти ювелирная точность, ибо таким количеством можно запросто спалить мозги человеку. Мои успехи в менталистике пока ограничивались тем, что я могу проникнуть в сознание человека — даже если эта мразь сопротивляется, — и пошарить там. Сначала я этим, кстати, забавлялась, но потом встретилась с насильником-педофилом и его воспоминаниями. Расстроилась, ибо последняя жертва была моей ровесницей и даже больше — почти идентичной моей копией. От расстройства сожгла мозг этому созданию. Сжигала долго, медленно и очень болезненно. Особенность психики меня-Фран в том, что бабушка не внушила мысли про то, как ужасно убивать. То есть, она ненавязчиво подводила меня к мысли о том, что убийства — это в общем-то, не есть хорошо, но если очень хочется и ничего страшного за собой не повлечёт, то можно. То есть, по сути, убивать в мафии можно даже по приколу. Я специально в этом разобралась, перерыв горы литературы. Прикол в том, что от адского пиздеца и тотального крушилова с кишками, мясом и фонтанами крови нас всех спасают Омерта и Вендиче. Они запрещают убивать «миряков», убивать без заказа на убийство (если это не уничтожение вражеской Семьи, но там тоже целая вереница исключений и дополнений), убивать сирых и убогих… В общем, я конкретно так залипла на изучение законов Омерты, пока болела. Так, что-то я отвлеклась. В общем, эта маленькая особенность психики почти всех мафиози позволила мне не испытывать никаких особых угрызений совести и не реветь в панике и отвращении к себе. Да и, к тому же, сколько я таких лошков заключённых убила, пока не научилась проникать в сознание, не убивая? Человек двадцать — не меньше. Ещё больше стало «овощами» из-за слишком грубого вмешательства в сознание. Человек пять умерли от болевого шока по той же причине. Ещё не меньше десятка добил Скуало — из жалости. Один стал страдать эротическими фантазиями с участием пони, был ещё парень, который стал уверен, что он кот, ещё один завёл себе шизофрению-любовника. В общем, я попросила Луссурию накупить мне побольше толстых тетрадей — теперь я веду записи и некоторые заметки, описываю самые страшные/смешные/непонятные случаи. Моё лучшее творение — подопытный пять минут признавался в любви Скуало, что всегда присутствует при моих тренировках в тюрьмах. А потом три минуты изображал из себя Мег из «Геркулеса», распевая песню «I won’t say I’m in love». Единственный минус этого в том, что ни голоса, ни слуха Бог ему не дал, и мне пришлось пообещать Скуало так изощрённо больше его не пытать. Зато теперь мои утренние тренировки начинались на полчаса позже. ** Не знаю, бонус ли это из прошлой жизни, или это просто совпадение, но у меня-Фран оказался просто невероятный иммунитет. Болезнь окончательно сошла на «нет» уже через неделю. И возобновились тренировки. И никаких тебе освобождений и занятий по самочувствию. Всё сурово. И Скуало тоже суров. А ещё вчера Бельфегора отправили с Маммоном на задание. Так в мире мафии появился слух о Принце-Потрошителе. С чего все взяли, что это именно принц — я без понятия. Хотя, полагаю, сюда приложил свою холёную лапку Бель. Ну, а Маммон после задания ещё долго бурчал, что из-за кровожадности некоторых коронованных личностей ему было нечего продать. Я, как человек не лишённый эмоций, поддакивала на словоизлияния Аркобалено и сочувствовала ему всей своей несуществующей душой. ** Как-то незаметно я стала Жилеткой всея Варии. А всё началось с того, что где-то в середине декабря после полуторамесячного отсутствия вернулся с миссии Скуало. Получив втык от босса за задержку, Дождь Варии напился и пришёл ко мне в комнату. Впрочем, он выглядел не менее удивлённым, чем я. Видимо, он ожидал увидеть свою комнату, а не бренчащую на скрипке меня. Ну, да, а чем ещё можно заниматься в два часа ночи? Спать, что ли? Но алкоголь — вещь страшная. И спустя пару минут я уже слушала, что чёртов босс — падла такая, совсем его, Скуало, не ценит, стаканами швыряется… Но уже через пятнадцать минут я слушала душещипательную повесть о том, как Занзас однажды спалил своего Дождя за просмотром «Наруто». Я грустно на это покивала и сказала, что нас, анимешников, мало совсем вне Японии, и никто нас не понимает, так что надо держаться вместе. Не удивляться же мне было увлечению капитана? Потом почти полтора часа мы обсуждали недавно закончившийся первый сезон и строили догадки (Скуало строил, а я пыталась не спойлерить) по поводу дальнейшего развития сюжета. Потом разговор как-то стух. Мне стало совсем плохо от сильного и неприятного запаха алкоголя, смешавшегося с запахами пота, грязи и прочего. Точнее, меня уже мутило, и я пыталась просто держаться ровно. А вот Скуало что-то во мне высматривал. Даже неуютно стало. — Тебя Селезёнкой не называли в шестом классе? — вдруг выдал Дождь. Что удивительно, он в дупель пьяный, но говорит достаточно чётко. — Мне восемь. Какой шестой класс? Удивление. — максимально ровно спросила я. Потому что меня называли. Всего один человек, но об этом знал весь класс. Прозвище пошло от фамилии — Селезнёва. Я бесилась, а подруга продолжала называть меня по прозвищу. — Ха-а-а? Попутал, значит. — разочарованно протянул Скуало. — Видимо, вы просто похожи. Знаешь, она была такая… яркая. Никогда её не видел без компании той девчонки с короткой стрижкой. То есть, видел, но она тогда такая мрачная была… А обычно всегда ходила с ней. Они такие разные были... Она в рубашке с юбкой, ну или в платье, или в джинсах с какой-нибудь милой кофточкой… И её подружка — в футболке, рубашке или толстовке и джинсах. Она такая всегда была весёлая, чуть-чуть рассеянная. Она тогда в шестом классе была, а я уже в девятом… Она так рвалась общаться с одноклассниками, столько всего для этого делала… Она шумная была, шутила, училась… А я всё со стороны смотрел. Она так взрослела быстро… Из мелкой шумной липучки однажды вдруг превратилась в такую милую девушку… И меня так и не заметила… А я смотрел, как она стоит в коридоре с подружкой и обсуждает что-то, а потом смеётся… А потом я школу закончил, в институт поступать пошёл… Так с ней и не познакомился… В первый же день не дошёл до института — машина сбила… А в следующий миг я уже младенец, и какая-то левая баба меня Скуало обозвала… Дальнейшие словоизлияния окончательно потеряли смысловую связку. Я, если честно, впервые слушала чьи-то пьяные бредни. Скуало взахлёб рассказывал о том, как взрослел в теле самого себя, вспоминал «Её», с горечью — почти зарыдал! — рассказывал о том, как не хотел забывать родной русский язык… Я слушала молча, не перебивая. Пьяные бредни — это, конечно, не исповедь психологу, но для меня и такое описание своей жизни вполне подойдёт. Да, меня даже подруга стебала по этому поводу, говоря, что своей любовью к историям из чужой жизни я похожа на маньяка. А я за это тыкала её под рёбра и говорила, что она похожа на еврейскую маму, утверждая, что мне должно и не должно нравиться. Отвлёкшись на свои мысли, я даже не сразу заметила, что Скуало замолчал и теперь выжидательно смотрел на меня. Я сначала не поняла, что случилось, а потом вспомнила то, что успела изучить в психологии (пока только на теории, но собираюсь практиковаться). В ответ на откровение человек обычно ждёт откровение. И что? Мне рассказать про попаданчество? Хм… — А я росла без отца. Но очень хотела, чтобы он был, потому что другие дети рассказывали столько всего про своих отцов. Однако я и мать редко видела — она жила в столице, чтобы работать. Но к шести годам мать меня всё-таки забрала к себе. Она тогда переехала жить к человеку, с которым встречалась до этого. Сначала я очень тянулась к отчиму и старалась подружиться, да и он сам, пусть и вроде нехотя, но шёл на контакт. Однако оба взрослых работали, и всё внимание матери сводилось к проверке уроков и редким походам в кафе — по праздникам. Потом у них с матерью появился общий ребёнок, и им стало совсем не до меня. Годам к десяти я совсем отделилась от них: с отчимом разругалась, с матерью перекидывалась парой фраз в день, а с братом старалась вообще не общаться… Я достаточно сухо поведала историю себя-анимешницы, совершенно не желая лгать. Да и сил как-то не было: после того, как я выздоровела, вернулись все занятия с репетиторами, плюс тренировки иллюзий, — аж двух типов, — плюс посиделки в библиотеке, плюс пропущенный обед, плюс занятия самостоятельные, плюс сейчас почти пять утра, а встала я в шесть утра ещё прошлых суток. К тому же, излить душу кому-нибудь иногда полезно. ** А через неделю ко мне пришёл Леви-а-Тан. Он выдал мне такую грустную историю про то, как босс вытащил его из грязи, буквально достал со дна, подарил надежду, а потом приравнял к таким же. Хранитель Грозы под конец даже скупую слезу пустил. Я же сосредоточенно кивала, поддакивала в нужных местах, подливала горячий чай, который принесла одна из служанок по моей просьбе, и честно обещала Леви, что заберу эти словоизлияния с собой в могилу. ** Следующим посетителем оказался, как ни странно, один из дворецких, Рафаэль. Это худощавый господин лет пятидесяти на вид, всегда одетый в безупречно чистый и целый фрак и выглядящий самым адекватным среди варийцев и прислуги. Было семь вечера. За окном лил дождь и сверкали молнии. Минут пять назад в счётчике вылетели пробки, и весь замок погрузился во тьму. Я почти в восторге от гостиной своих апартаментов зажгла несколько свечек, любезно предоставленных Луссурией, и принялась играть на скрипке сравнительно недавно выученную мелодию — простую и грустную, понравившуюся мне с первых нот. Играла я, правда, пока на обычной деревянной скрипке, не трогая подаренную бабушкой Таней. И тут дверь тихо скрипнула, пропуская в гостиную Рафаэля с канделябром. — Синьорина, доброго вечера. — произнёс дворецкий полушёпотом. Всё же, за полгода моего обитания в замке, вся прислуга успела выучить: я ненавижу, когда кто-то орёт. — До меня дошли слухи, что вы готовы выслушать наболевшее. — чуть помолчав, прямо произнёс мужчина. В ответ я просто молча кивнула. Почему бы и да, в самом-то деле? Послушать, что мне скажет интеллигентный и воспитанный Рафаэль, было действительно интересно. Поэтому я в полной тишине, нарушаемой лишь льющим снаружи ливнем, убрала смычок от струн, поставила инструмент на канифоль, уселась на диван и, похлопав рядом с собой в пригласительном жесте, деловым тоном задала вопрос: — Чай, кофе, какао, напитки покрепче? — дворецкий похлопал глазами, после чего медленно мотнул головой, одновременно с этим усаживаясь на предложенное место. — Итак, я торжественно клянусь, что никто и никогда не узнает о сказанном вами в стенах моих апартаментов. Ни словом, ни взглядом, ни жестом я не буду намекать другим об услышанной информации, о чём и о ком бы вы не говорили. Я не собираюсь высмеивать или каким-либо другим образом оскорблять вас или ваши мысли, чувства, эмоции. Не спешите, дайте мыслям оформиться в вашей голове и начинайте говорить. — тихо и спокойно проговорила я составленную заранее и выученную фразу. В одной из книг я прочла, что подобные заверения заставляют пациентов успокаиваться на подсознательном уровне. Хотя, наверное, из уст восьмилетней девочки это звучало несколько странно, ну да ладно. Сначала Рафаэль молчал, задумчиво пожёвывая губу и разглядывая канделябр, поставленный на столик перед диваном. Потом открыл рот, спустя секунду вдохнул — я краем сознания отметила, что часто делаю так же, — и начал говорить. Медленно, осторожно подбирая слова. Спустя пятнадцать минут речь мужчины перестала быть высокопарно-уважительной, приобрела краски и эмоциональные оттенки, однако он продолжал говорить достаточно тихо и культурно. Спустя ещё десять минут одна из служанок принесла коньяк и чай. Чай я тут же налила Рафаэлю, подлив туда чуть-чуть коньяка. И себе тоже чай налила. Теперь дело пошло веселее: уже через двадцать минут беспалевного спаивания дворецкого у того в речи проявились достаточно яркие эмоции, крепкие выражения и прочее. — …А эта скотина как заорёт и руками давай размахивать! Чуть голову бедной Луизе не снёс! А девочке-то всего шестнадцать, у неё инфаркт едва не случился! А где б они ещё одну такую красивую горничную нашли?! — гневно потрясая чашкой с алкогольным чаем, вещал немножко пьяный Рафаэль в третий раз. В принципе, его возмущение понятно было: Рафаэль — изначально гражданский, и моральные устои у него соответствующие. А тут Скуало чуть не угробил племянницу у него на глазах. — Нигде, разумеется. — невозмутимо ответила я. Главное соглашаться, поддакивать и ни в коем случае не выглядеть подпевалой в глазах рассказчика. — Девушка она красивая, психика у неё крепкая — вон, почти не дёргается, когда Бель в неё стилеты метает. И работу выполняет хорошо: сказали не трогать канифоль со скрипкой — и на миллиметр не сдвинула. Плюс Пламени нет. Идеально же. Если нападут на замок — ни один радар и даже самый чувствительный сенсор девушку не найдёт. Они просто не ценят её. — заверила я. ** На следующий день ко мне заглянула сама Луиза — рыжая горничная с веснушчатым лицом и удивительно яркими серыми глазами. Девушка постоянно одёргивала достаточно короткую юбку и нервно мялась. Всё понятно, тут поможет только чаёк с валерьянкой. Обеспечим. ** Я, если честно, так и не поняла, кто пустил слушок про психолога-восьмилетку, но к концу декабря у меня побывал почти весь состав слуг. Варийцы, правда, больше не приходили. Новый Год в Италии не отмечают, так что в ночь с тридцать первого на первое всё было тихо. Зато Рождество тут отмечают. Правда, праздник это сугубо семейный, и Луссурия сильно расстроился, услышав в ответ на предложение хоть в этом году отметить Рождество посыл по месту рождения. Однако имбирные пряники мы всё равно испекли. И даже глазурью их украсили. Бельфегор почти все попротыкал ножами. Расстроенный Луссурия страшен. Принц за свои выебоны был обязан вышить крестиком картинку. Мультяшного мишку с бантиком. ** А после обеда седьмого января приехал Девятый. Событие было настолько же грандиозное, насколько неожиданное. Приехал босс Вонголы в компании всего одного Хранителя. Правда, о визите мы узнали только когда один из охранников ворвался в замок с полными ужаса глазами и не своим голосом заорал про прибытие упомянутого гостя. Весь основной состав тут же был согнан в холл громогласным ором Скуало. Даже нас с Белем согнали. И вот, мы выстроились в шеренгу и встречаем дона Тимотео. Маммон завис в воздухе слева от меня, слева от самого Аркобалено немного нервно шишикал Бельфегор. Я нервничала, ощущая странное, но такое привычное ещё с бытности меня анимешницей чувство предвкушения. Моё природное любопытство изнывало от желания увидеть настоящего Девятого босса Вонголы. Первой в холл вошла аура. Мощная, давящая сдвоенная аура Неба и Облака. Меня даже придавило слегка, и голова заболела. Затем двухстворчатые двери распахнулись, и в помещение лебёдушкой вплыл улыбающийся старик. В руках трость, седые волосы торчат художественным ёжиком, тело скрыто под чёрным костюмом-двойкой. Немного сзади него топал примерно того же возраста дяденька с тлеющей в зубах сигаретой и поднятыми на лоб тёмными очками. Это Хранитель Облака дона Тимотео, Висконти. Честно, если бы не Луссурия, заставивший меня зубрить имена и Атрибуты Хранителей почти всего Альянса, соотнося их с фотографиями, я бы к этому моменту забыла, что это именно Висконти. Занзас, стоявший чуть впереди всей нашей шеренги, оскалился и почти прорычал: — Чтоб ты сдох, старый пердун. — Наш босс такой добрый. Восторг. — прошептала я по-французски, вызвав ехидное шишикание Бельфегора. — И я рад тебя видеть, Занзас. — улыбнулся в усы Тимотео, отрывая наконец взгляд от нашего босса и оглядывая оставшийся отряд, чуть задержав свой ясный внимательный взор на мне. — Я смотрю, у тебя пополнение? — заговорщицким тоном поинтересовался старик. Я со своего места увидела, как у Занзаса, стоявшего с краю шеренги, дёрнулась бровь. На мгновение аура босса Вонголы перекрылась яростными эманациями Занзаса, отчего весь первостепенный состав, включая меня, синхронно вздрогнул. — Не твоё дело. — снова рыкнул босс. — Кого я привёл и кого выкинул — тебя ни в одну дырку ебать не должно. — Бель, запомни эту фразу, это я придумала. С путешествия в Россию, видимо, осталось. Гордость. — снова прошептала я по-французски. — Ши-ши-ши, принц запомнит. — важно кивнули мне. Потом пошёл традиционный в данном случае обмен любезностями: «Хороша погодка на улице», «А в Альянсе всё тихо», «А я так скучал, Занзас», «А чё мы стоим, пошли в столовку». С последней репликой Занзаса Тимотео согласился. И теперь вся наша нестройная и пёстрая компания двинулась в сторону столовой комнаты. Босс на ходу раздавал указания. Я молча шла и прикидывала: получится ли откосить сегодня от занятий со Скуало? И если получится, то что для этого надо сказать? Ибо идти на занятия та-а-ак лень… Тело ломит уже не от зверских темпов тренировок, а просто так. В принципе, у меня-анимешницы такое было круглый год, и это состояние было вполне привычным, но сейчас… К этому моменту — больше полугода с момента попадания прошло, — я успела отвыкнуть от этого чувства. Да и я-Фран к этому изначально не привыкала. В ожидании хавчика начала трапезы дон Тимотео снова завёл беседу ни о чём, поочерёдно вовлекая в неё каждого варийца. Я с ужасом ожидала своей очереди общаться с боссом своего босса и пыталась отвлечься болтовнёй с Бельфегором. — Высочество, я всё стеснялась спросить. Это у тебя серебро или белое золото? Любопытство. — совсем тихо спросила я и так невинно похлопала глазами, ткнув пальцем в диадему на голове блондина. — Ши-и, принц не обязан докладывать об этом лягушке. — оскалились мне в ответ. — Конечно не обязан. — абсолютно серьёзный кивок. — Просто от материала зависит уход и состав рекомендуемого чистящего средства. Да и цена, прочность, долговечность зависят от материала. — добавила я. Секунду Бельфегор молчал. И только он открыл рот, чтобы ответить, как я буквально всем телом почувствовала взгляд босса Вонголы. Поэтому я тут же отвернулась от Беля и встретила взгляд дона Тимотео. — А вас, маленькая синьорина, как зовут? — улыбнулся в усы старик. — Меня зовут Франциска, — под столом под коленку прилетел ботинок принца, — дель Мираж. — ну да. Правила хорошего тона утверждают, что при первом знакомстве нужно называть полное имя и фамилию. Меня так-то с трудом заставили называть полное имя, а уж фамилия произносится только с пинка Бельфегора. — Замечательное имя. — а у тебя стрёмное. Давай воздержимся от комментирования имён? — Давно ты в Варии? — Чуть больше полугода, мсье. — и такие честные-честные глаза. — Спокойствие. — не удержавшись, добавила я. Всё-таки, я очень сильно привыкла к этим словам. — Ты нервничаешь? — моментально среагировал босс Вонголы, решивший, видимо, что я так успокаиваюсь. Тут надо было тогда голосом Карлсона: «Спокойствие, только спокойствие!». — Нет, мсье, спасибо за беспокойство. Я просто так выражаю эмоции. — я даже плечами для убедительности пожала, стойко выдержав изучающий взгляд дона. Дальнейшие расспросы были прерваны принесённой едой. Ели все молча, большая часть варийцев даже соблюдала этикет. Аура босса Вонголы меня настолько нервировала, что я чуть не начала есть суп ложкой для десерта. От позора и дополнительных занятий этикетом меня спас Бель, пнув под столом. Опять. Надо не забыть его потом поблагодарить. На десерт подали шоколадный пирог с кремом и бисквитные булочки в шоколаде. Я оценила шутку — имя Хранителя Облака, приехавшего вместе с доном Тимотео, как раз имеет отсылку к этим булочкам. Судя по дёрнувшейся брови самого Висконти, он шутку тоже оценил. А ещё я в гордом одиночестве хлебала чай — все остальные пили кофе, который я терпеть не могу. Булочки, кстати, вкусные. — Итак, старик, зачем ты приехал? — лениво поинтересовался босс, когда трапеза подходила уже к концу и продолжалась просто потому что. Без причин. — Не просто ж так ты так внезапно припёрся сюда. — В общем, ты прав, Занзас. Через две недели босс Семьи Гокудера устраивает приём по случаю Дня Рождения младшего наследника, и… — Ближе к делу. — прервал словоизлияния старика босс. Тимотео вздохнул, прикрыв глаза, потом сцепил руки в замок и опустил на них подбородок, после чего выдал: — Босс Семьи Гокудера просил присутствия первостепенного состава Варии на приёме. Я дал своё согласие.