øøø
-flashback-
Преимущество не на их стороне. С самого начала поездка грозила стать одноразовой. Чертовски глупо было соваться внутрь, не заслав казачка из рядовых. Его смерть была бы оправдана десятками спасённых. Ловушка продумана от и до, но проста до омерзения. Накажи насоливших врагов, каких не один десяток по «достоверным источникам», а гораздо больше, и прут они с заранее подготовленных укрытий, и подставься по полной. Иными словами, группа Тэхёна и Чонгука окружена, добрая её половина полегла при первом обстреле, а выжившие прячутся и держат оборону, покуда есть запасы. Тех, кто идёт на подмогу, собираются подорвать растяжками, как гласили громкие переговоры. Где-то на десятой минуте страшнейшей перестрелки, когда пули свистели на смешном расстоянии от голов, оставляя разогретые микроскопические хвосты, Тэхён и Чонгук метнулись по складской лестнице вниз и закопались между ящиков в одном из помещений, провонявшем крысиным дерьмом. Связь не ловила, и предупредить группу подкрепления о готовящейся взрывной вакханалии было невозможно. — Твою мать… мразь… — Тэхён шипел, щёлкая опустевшей обоймой. Перед ними валялся один из пробовавших крикнуть: «Эй!». И ведь успел, сука. Тэхён проверил его карманы, выгреб ключи, хлебные крошки и фотку какой-то улыбающейся модели. — И ни одного, блять, патрона! — сокрушился он. — Сваливаем, сейчас набегут, — Чонгук крепко схватил его за руку. Им следовало убираться отсюда подобру-поздорову, но наверху лестницу оккупировала группка бандитов, праздно ожидающая дальнейших указаний главаря, и прорваться сквозь них без дыры в башке воображалось неисполнимым фокусом века. По пыльным подвальным коридорам, освещённым редкими лампами, что ещё питались от уцелевшего генератора, они добежали до самого конца, полагаясь на чутьё и только. Там значился тупик, заваленный железками, ящиками и прочим строительным мусором, на разгребание которого точно ушло бы пару лет. — Ну, пиздец, — Тэхён развёл руками и сел на пол, он не любил паниковать и поддаваться эмоциям, но готов был расхохотаться от безысходности. Откуда-то снова донеслись звуки выстрелов. Стихли. — В принципе, согласен, — Чонгук привалился к стенке. — Но есть план. Подождём, пока всё закончится. — Думаешь, эти ублюдки не проверят тут каждый угол? Хотя… может быть, ты и прав, тупые они. — Эй, — Чонгук склонился и обхватил его голову руками, — ты же не боишься? — Ещё чего, — возмутился Тэхён. У последовавшего поцелуя вкус престранный. Тэхён угадывал в нём кислоту, которую зацепил давным-давно, при первой же с Чонгуком встрече. Теперь они оба подвержены коррозии, таким одинаковым сшиваться надолго явно нельзя. — Мы им не дадимся, верняк? — Чонгук протянул кулак. — Верняк, — Тэхён стукнулся о него своим, таким образом они провели маленький ритуал по внушению веры в положительный исход, но вряд ли приободрились. В обойме Чонгука покоилось три патрона, Тэхён на нолях шёл следом. Предполагалось, что спустя полчаса, когда перестали слышаться и отголоски человеческих окриков, и пороховые залпы, ситуация обретёт другой характер. Чонгук улёгся на ступеньки и двинулся вверх ползком, велев Тэхёну обождать внизу. Едва Чонгук успел выбраться и выпрямить спину, как Тэхёна оглушило выстрелом, он было взбежал на звук, но Чонгук тут же ринулся на него. — Уходим! Он пошатнулся, сжав челюсти. Тэхён увидел, как под рёбрами справа на его рубашке наливается бурое пятно. Выходит, его тоже зацепило. Но когда, чёрт возьми, когда?!... — Нет-нет-нет, не смей, — Тэхён принял его в объятия и скользкими пальцами перехватил пистолет, выставил руку вперёд, другой поддерживал за талию, скоропостижно ретируясь. — Херня… жить буду, — процедил сквозь зубы Чонгук. — Там один караулил, но могут быть и другие. Короче… надо ждать. Давай отсидимся немного. Возможно, они бы ушли дальше, чем за один поворот, но Чонгук оказался не в состоянии передвигаться, и даже быстрый шаг явно дал фору отреагировавшим на шум противникам. Они опустились на пол. Сдерживаясь, Чонгук яростно жевал губы. — Чёрт, тебе печень задело, — осмотрев чернеющее ранение, Тэхён ободрал штанину и сделал перевязку, прижал ладонь к непрекращающемуся горячему потоку, и Чонгук накрыл её своей, мотая головой. — Блять, вот же попали… — Тэхён, вали отсюда, — просипел Чонгук. — Рот закрой, — рыкнул он. — Болван, их больше… Беги. Там дальше темно, они не станут искать. — Думаешь, я тебя здесь брошу?! Клятву помнишь?! В семье каждый стоит за своего до последнего вздоха. От стен - гулкое эхо, воздух сотрясали подошвы, ударяющие по металлу ступенек. Тэхён сглотнул. — Только не отрубайся, — он влепил Чонгуку смачную пощёчину, тут же коснулся солёной щеки губами и бросился в противоположную сторону. — Тэхён…! В стволе две пули (прямо как три года назад!) и грузно дышащий, истекающий кровью Чонгук позади. В сознании мелькала только одна мысль: не дать им ничего сделать с ним, не дать тронуть себя. Две пули. Два ловких выпада - и ожидаемая лёгкость, их могло отпустить так далеко... Но нет. Держа ствол наготове и напрягшись всем телом, Тэхён ждал появления мишеней, обливаясь холодным потом. Сколько бы их ни было, у любого можно отобрать пушку. Трещавшая до того настенная лампа подала идею. Оборвав подол рубашки, Тэхён обмотал локоть тканью и хорошенько вдарил по ней. Темнота послужила козырем. Он чувствовал приближение врага, пока одного-единственного. Тот вышел на уровень с ним и со свистом втянул воздух, тяжёлые ботфорты с хрустом давили под собой мусор и стекло. Решив идти в ва-банк, полагаясь на одни лишь инстинкты, Тэхён вытащил нож и бесшумно вскинул лезвие. Рывком он напал на тяжеловесную тушу, как и предполагал, сзади. И всадил нож в глотку, по предплечьям посыпались полосы от чужих ногтей, вцепившихся в последнем припадке. Захлебнувшись кровью, тело рухнуло. Минус один. Разделавшись с ним, Тэхён опустился на корточки, чтобы ощупать и забрать боеприпасы, но едва успел подняться, как его огрели по голове чем-то неимоверно тяжёлым. И всё в одночасье полетело в тартарары.***
Убийца возрождается в глотке убитого. Кромешная тьма булькала, что кипящий бульон, пузырилась газом болота. Потому что в ней действительно что-то готовили. Или плавили? Также тьма не являлась абсолютом, но Тэхён был скован в ней по рукам и ногам, он догадался: на глазах многослойная повязка. Губы у него разбиты и пересохли, тело ныло, остальных повреждений, если они и присутствовали, он не обнаружил. Подвешен вертикально он наверняка не так, чтобы давно, но и не десять минут, судя по степени онемения конечностей. — Чонгук…? — вяло промямлил он. И к спине, точно проявившись демоном мыслеформы, прилегло раскалённое железо, установив клеймо. Тэхён дёрнулся с истошным криком, и услышал звон цепей. Пожалуй, тот ущербный шрам-подкову чуть ниже правой лопатки, он никогда не забудет. — Так вы реально, что ли, иностранцы? Вот те на, каких у вас там только причуд нет. Голос почему-то обретал форму жижи. Тэхён понял, что попал в лапы врага и, скорее всего, на этом его дни сочтены. Больше всяких неудобств Тэхёна заботило местонахождение Чонгука, но в дальнейшем он держал рот на замке. — Нет, не буду я тебя жечь, больно кожа хороша, — мучитель смягчился и погладил Тэхёна по щеке, вызывая рвотный позыв. — Что ж ты такой миленький? Мордашка смазливая. Тот, твой дружок, тоже красивый малый, но дырявый. Дырявый, смекаешь? — он гадливо заржал, переходя на визг. Поморщившись, Тэхён прикусил язык, заставляя себя переключиться на что угодно, кроме упоминания о Чонгуке. Вдруг дёрнулся от того, что ощутил грубую руку в паху, принявшуюся настырно поглаживать член. Стыд и страх вперемешку. Дурно пахнущее дыхание разило прямо в ноздри. — Волнуешься, что с ним сталось? Это хорошо. Волнение возбуждает… Тэхён взял волю в кулак. Он не знал, где находился и кто перед ним. Разве что, достоверно известно - конченый извращенец. Нельзя ничему верить, нельзя ничего раскрывать. Обет молчания, чем бы оно ни грозило. — Несговорчивый ты, крошка, — кинули ему с обидой и щипнули за сосок. Ещё на несколько минут воцарилась тишина. Затем Тэхёна отвязали и усадили на жёсткую материю. Под весом прогнулись пружины, и по звуку Тэхён узнал в мебели железную кровать допотопного образца. Руки, рухнув на горизонталь, словно вздохнули от радости, счастливо наполняясь отхлынувшей кровью. Потом его опрокинули на живот, и цепи снова натянулись, на щиколотках и запястьях зачесались прежние следы от оков или наручников. Воняло от матраса мочой и испражнениями. Тэхён повернул голову, пробуя найти воздух почище, надышаться. Славно, что у него пустело в желудке, и ничто не просилось наружу. Тэхён сохранял бесстрастие, но тело предательски затрепетало, через день-другой при таком раскладе даже он даст трещину. — Почему ты ещё живой, догадываешься? Ходил недавно слушок, будто ты самому Марко попку подставляешь. Тэхён слышал об этом, гнусные и свинские сплетни. Из-за того, как к нему относился босс, как вежливо обходился и как смотрел, поползли нелестные толки в кулуарах. Но что с того? Кого оно заботило?... Размышляя, Тэхён предположил страшное: информация о внутрисемейных нюансах этого человека не интересовала, а это значило, что пребывание Тэхёна в роли раба имело иной смысл, едва ли не провокационный. Он отгонял эту идею прочь и уповал на спасение. Додумать что-либо не сумел. Старые пружины жалобно скрипнули, и от чужого веса юношу накренило в сторону. А дальше - втираясь оплывшими от жира телесами между ляжек, мучитель пытался ему… присунуть, натурально занимаясь ощупыванием раздвинутых половинок. Тэхён заорал, как резаный, ни слов, ни мата - сплошной вопль первобытного ужаса и серия бесполезных сотрясений. — Кричи, кричи, не поможет… Вот так… — чавкнула какая-то жидкость, охладившая поясницу, Тэхёну помассировали колечко и надавили, входя вовнутрь. — Ох, тесный.. Жаль, я у тебя не первый. И хорошо, что не последний. Тэхён до крови разодрал клыком губу, колотясь головой о матрас, он сжимал эту тварь, пытаясь избавиться от стручкового члена, метался и, наконец, выжал из себя ругательства запредельного порядка. Но ничто не помешало насильнику продолжить начатое: недовольно крякнув, он налёг сверху и слюнявыми губами присосался к уху, он мокро облизывал шею, прижимаясь пухлым животом, потея и вздыхая загнанной кобылой. Отвратительное, мерзкое создание, кусок говна человеческого, забавляющийся мальчиками, он толкался в Тэхёна и осипшим голосом рассказывал, сколько таких бывало, и что у тех, кто помладше - очень красивые бедренные косточки. Изнывая от боли, Тэхён пытался изловчиться и укусить его за руки, но не выходило. В одну из долгих минут он перестал сопротивляться, боясь навредить уже себе, он не мог заплакать, но так ему только казалось, на деле же поток слёз уже прошёл, оставив на скулах грязные разводы. Нарастающий фальцет, обрыв. Он кончил в него. И хуже, чем то ощущение густой спермы в заднице, Тэхён не испытывал. Но страшнее всего - опустошение после, какое-то совершенно не отмываемое, разъедающее желудок и режущее кишки кольцами. Разродиться этой болью невозможно, она обвивала тело в несколько тугих оборотов. Ненадолго приходя в себя, Тэхён совершенно чётко представлял, как собственноручно отрежет этому ублюдку яйца и заставит их проглотить, подавиться. Если бы не цеплялся за яркую картинку отмщения, вряд ли бы успокоился и забылся болезненным сном. Смелость не находила выхода, и без того призрачная надежда - таяла. Спустя пару часов ему помазали губы водой, дали попить, как собачонке - сунули еды, но он не взял. Тогда ему впихнули в ноздрю что-то вроде ватной палочки, и волей-неволей пришлось вдохнуть. Проделали несколько раз. Беспрерывно чихая, Тэхён запрокинул голову, под носом потекло, конечности заколотило. По носоглотке пронёсся вихрь. Он безошибочно определил если не вкус, то консистенцию. Кокаин. С него сорвали повязку. Рябь, помехи, огневые всполохи. В чёрных глазах просело отчаяние, как будто кто-то вдруг убил в нём ребёнка, убил насовсем и безвозвратно. Его же руками. «Господи боже, пожалуйста…». Он как будто чувствовал, чем грозит нависшая катастрофа. Полной подневольностью. Даже если захочет что-нибудь сделать - не сможет. Сошьют из него куклу, набьют соломой и станут дёргать за ниточки. В каморке, сложенной из кирпича, горела одна лампочка, слепила. Перед кроватью Тэхёна столпились мужчины, десять или больше. Они смотрели на его измученное лицо, тем не менее, не лишившееся ни грамма красоты, и… дрочили, натирая елдаки руками и хищно поглядывая на человека, готовящегося дать команду. И предводителем их был чуть полноватый лысый мужик лет за сорок, с блинным лицом и тонкой щелкой вместо рта. Тэхёна потянуло рвать, но выплюнул он только несколько желтоватых комков слизи. Вспотевший затылок, бешено колотящееся сердце. Органы внутри словно проклеены, но вот-вот расшатаются и будут смешаны в мясорубке. Тэхён пьянел, и зрение теряло фокус, наркотики забирали его отсюда в свой непризнанный микрокосм, и он подчинялся, скатываясь в маленький послушный шарик, материю под лепку. Вдруг все кошмары отступили, как при лунном отливе, и стало намного лучше, не так угнетающе и страшно, басы зазвучали мягче, тянущиеся к нему руки дарили почти то тепло, к которому он всегда стремился. По губам проехалась склизкая головка, и Тэхён послушно открыл рот. Таких больших размеров он никогда не обхаживал, и угодить удавалось с трудом, он задыхался, когда член проезжался по гортани. В наркотическом угаре перепробовал на вкус и запах члены и жёсткие лобки. Уставая, он отворачивался, но получал удары и глотал кровь, а крови было много. Наигравшись в прикроватной зоне, его уложили на качели, что успели закрепить до того. И началось самое больное, нескончаемое трение; боль то пропадала, то прокатывалась десятикратно тяжёлой многотонной машиной. Их было много, желающих дорваться, оставить на молодой коже отпечатки пальцев, измазать его в естественных жидкостях. Тэхёну говорили сальные комплименты и продолжали засаживать с обеих сторон, его лапали, щипали и кусали, совали язык в рот и нюхали пятки, подмышки, впадинки. Могли бы добраться до его внутренностей - сожрали бы заживо. Подавившись несуществующей рвотой, он опять отключился. Убаюкивающее покачивание, напоминающее океанскую благодать… Высоко в лазурном небе кружили чайки, то ли белые, то ли розовые. На пляже пустовало. Лишь один мальчик безучастно ковырялся в песке. Тэхён подошёл к нему и окликнул. Мальчик поднял голову и… Тэхён оглушительно закричал, увидев вместо детского лица разорванную пасть и зияющие чернотой глазницы некогда... женщины. Она взывала о помощи, она старалась доказать ему, что они знакомы. Он же убегал, а песок превращался в хлюпающий сгусток, оплетающий щиколотки. Кажется, он погиб в той трясине, погиб неоднократно. Когда он закричал снова: звука не было. Кто-то залепил ему лицо семенем, вытер о скулу член и, покашливая, удалился. Последний из них. Сколько это длилось, Тэхён не имел понятия. Каменные швы комнаты источали терпкий запах пота, прения, но так резко пахло от него самого, чужеродно. Он лежал на качелях, запрокинув голову, и изредка подёргиваясь, сбивая остаточную дрожь и нащупывая руками саднящую кожу. Его знобило, поясница надорвана, задней мышцы он практически не чувствовал. Скрипело на зубах, под языком горько: переел спермы. И глотать было больно, желваки рвало так, будто рот не смыкался с рождения. Сколько таких раз грянуло после… Следующие (может быть, сутки) его замазывали и лечили, дав какое-то время на отдых, но он знал, что это наверняка ненадолго. Тех чокнутых действительно возбуждало его тело, беспомощность, податливость и сам факт безнаказанности. Им пользовались, пуская по кругу, пользовались и потешались. С каким-то ритуальным фанатизмом они набрасывались на его сломленную силу и алчно подъедали ещё целое. Плакать он так и не научился, и слёзы превращались в металл. Человек, несущий к его телу не венки, а жаждущих отведать свежатины, вскоре превратился в палача, оплывшее жиром пятно. Правда, Тэхён отличал его прикосновения среди великого множества, распознавал голос. Потому ли, что он чаще всех навещал его и трахал, возомнив, что имеет право первого или же просто оттого, что память Тэхёна вбирала кошмары подетально. Заточение. Грязная утка. Симптомы простуды. Дотягиваться до значимого - покуда позволит ошейник, кандалы не давали свести счёты с жизнью, передвижение ползком стало единственно верным способом изучения пространства. В подвале то жарко, то холодно. Если то - подвал, конечно. Заброшенное помещение, наполненное хламом и источающее дурное амбре. После отходняка от наркотиков часто колотило и сушило горло, состояние здоровья ухудшалось. Тэхён умудрялся грызть себе ногти, зачастую отвергал пищу и ссыхался, воспринимая заботу со стороны - в виде омовений и кормёжки, обработки ран, как часть рокового плана по замедленному его уничтожению. Чем чище его намывали приходящие чёрствые женщины, тем опаснее становилась грядущая «ночь». Цепляться за рассудок становилось всё сложнее, заниматься самовнушением, что его всё-таки ищут или, по крайней мере - совсем скоро убьют. Он сидел на привязи, слушая шорох забредавших крыс, дни и ночи перемешались и стали частью неопределённой вечности. Двоилось в глазах, и мысли соскакивали с логичных выводов в бездну. Бывало, что он часами смотрел в одну точку, пока с отсыревшего потолка падали капли и ударялись об алюминиевую миску. Его конечности казались как никогда тонкими, щёки впали, кожа будто истончилась, просвечивая вены, и вокруг глаз образовались тёмные круги. Сухие длинные кисти напоминали гротескных паукообразных. Но Тэхён не становился уродцем и почему-то не вызывал отторжения; он параноидально верил, что им - тем скотам, нужно выкорчевать его волю, и тяга не зависела от физической привлекательности. Позже Тэхёну нечаянно сломали два ребра, практикуя экзотическую позу, и дозу «успокаивающих» пришлось увеличить. Невыносимая, одуряющая боль вгрызалась в сознание, взывая к ответственности, призывая очнуться. Он страдал, страдал и вопил, ненавидя каждый свой вздох и кровяной кашель. Ему обещали скорое забвение, привести мифических врачей, но до того - продолжали издеваться, подкармливая порошком и не гнушаясь его обмороками. Помимо того, что его ебли и раскладывали в оргиях, некоторым не запрещалось избивать или тешиться на индивидуальных сессиях, исполнять различные мечты - пихая в зад кулаки, бутылки и продукты, заставляя Тэхёна лизать им, что попросят или изображать девочку. Один из таких «почётных» гостей, нарядив Тэхёна в мини-юбку, придумал душить его, разбивая бёдра на кровати. Крепкий мускулистый дядька по кличке Капитан, он налегал как раз на сломанные рёбра и долбился в Тэхёна с рыком одержимого медведя. Тэхён же, выныривая из очередного провала, схватился за его предплечье и умолял покончить с этим. Но в предсмертных конвульсиях, когда лёгкие уже полыхнули в агонии, и с оргазмом смешалось удовольствие недопустимого порядка - его вдруг отпустили. И, наверное, то всеобъемлющее ощущение сладостной близости к смерти застряло в его подсознании, как навязчивая идея, непостижимый идеал. Тэхён потерял счёт времени и качеству суток. Периодами лёгкого здравствования, возвращаясь в мир реальный, он начинал скучать по солнечному свету, тиканью часов и шелесту листвы, особенно - по ним. По Чонгуку и Чимину, память о которых не стирало ничто, и он держался за них, обжигаясь и срываясь вниз. Режим дня свёл бы с ума любого другого парня в кратчайшие сроки, тот вес унижения и повального разврата рано или поздно раскрошил бы и скалу. Занимался Тэхён всего несколькими делами: немного ел, немного спал и становился объектом удовлетворения. К нему спускались новые и старые посетители, и Тэхён возжелал заразиться чем-нибудь и срочно сдохнуть, оставив перепачканное тело, но всякий раз его тащило обратно врождённое упрямство. Он выжил не для того, чтобы так нелепо и низко кончиться. Присмирев, он приучил себя отключаться и уноситься прочь от всего, что причиняло вред. Мир не состоял только из того прокуренного гадюшника, вне этого мира его точно ожидала одна душа, и как хорошо, если со второй тоже ничего дурного не стряслось. Одно лишь хлипкое предположение, вывезти на нём реальность - удел нелюдей. Тэхён действительно терпел дольше, чем многие до него, но и его вконец расплющила необоримая действительность, нескончаемый поток похоти и четыре бессменные стены. Он всерьёз намеревался разодрать кожу и вылезти вон, во снах он снова и снова сталкивался с маленьким мальчиком-чудовищем, преследовавшим его, кусавшим, душившим, высасывающим белки глаз. Сквозь кошмары юноша опасливо вздрагивал, улавливая в воздухе смердящую вонь канализации, усиливающуюся по ночам. …Кто-то фотографировал его или снимал видео, Тэхён поднял негасимый взгляд полный ненависти. — Твоему папочке понравится, — «хозяин» взял Тэхёна за подбородок и сделал ещё один снимок. — Красивый ты мальчик, как ни крути, как ни порти. Просто удивительно. Откашлявшись, Тэхён изменился в лице, на котором появилась ненормальная усмешка, с подоплёкой, от которой у владельца телефона похолодела спина. Невольник как бы пытался подсказать, что несмотря на пыточные условия и кокаиновое полузабытье, он запомнил каждого, кто издевался над ним, побывал в нём, вымазал и испачкал. — Хочешь что-нибудь сказать? Человеческие разговоры, как и речь, в целом, за ненадобностью - для Тэхёна перестали иметь ценность. И он молчал. — Знаешь, сколько ты здесь? — Тэхёна погладили по голове и потянули за волосы. — Уже как месяц, мой мальчик. Видимо, мы ошибались насчёт твоей полезности… Тебя либо не ищут, либо ищут очень плохо. Ринцивилло сдают позиции. Тэхён будто собирался ответить, но сил не хватило.***
Чимин сидел, прижав колени к подбородку, и продолжал трястись. Голову его раздувало от тех сюрреалистичных картинок, что напрашивались в ответ на новость о пропаже Тэхёна. Через трое суток после случившейся на складах трагедии, домой наконец привезли Чонгука, бледного и ослабленного. Его нашли почти сразу, прооперировали ещё в Сиракузах и прописали покой, в сознание он не приходил несколько дней. И нигде, нигде не всплывало ни весточки о Тэхёне. Первое, что пришло на ум - Чимин тут же отмёл и даже шлёпнул себя по щеке. Нет, Тэхён не мог умереть, и раз не нашли его тела - тем паче. Утешения в том мало, и Чимину взаправду хотелось отправиться на поиски самостоятельно, но что он мог сделать?... Пробуждение Чонгука принесло мимолётную радость. С улицы доносились звуки газонокосилки, август готовился на выход. Чонгук лежал бездвижно и опечаленно смотрел в потолок, не реагируя на Чимина и его тихие причитания. Он остолбенел прямо как тогда, когда потерял родителей. В некоем оцепенении он провёл ещё с полдня, а после скромного обеда проговорился о случившемся, он стыдился раскрываться перед Чимином, который верил в то, что уж кто-кто, а Чонгук Тэхёна убережёт. По его словам, Тэхён не был ранен. — По крайней мере тогда, когда я видел его. Потом он лампу разбил, и я тоже отключился. — О, господи… — взвыл Чимин и отвернулся, но Чонгук и не хотел видеть его слёз, его они тоже душили, тупо от бессилия, от коробящего чувства вины. После того, как это случилось, Чонгук очнулся не в душном помещении какой-нибудь пыточной и, к сожалению, не в раю, а всё в том же месте. Какая-то тень спускалась к нему. Потом тряска в машине, доктора, забытье, кадр с трубкой капельницы, снова фургон. Больше никаких подробностей, но что-то всё ещё оставалось и просилось быть опознанным, какой-то мимолётный знак, услышанные слова или имена. Чонгук напрягал мозги, но результатов не получалось. Вскоре появился Марко. Ещё никогда Чимин не видел, чтобы он был так рассержен, почти свиреп и готов сворачивать шеи голыми руками, на нём был ослаблен галстук, а сердитая тональность резала слух. От Чонгука он не узнал ничего нового и разочарованно вздохнул. — Ладно, поправляйся. Чем быстрее встанешь на ноги, тем лучше, — Марко похлопал его по руке. — И не вали всю вину на себя. Если что-то вспомнишь, обязательно дай знать. Чимин получил от него лишь порцию сочувствующего взгляда, всё внимание отца было сосредоточено на исчезнувшем Тэхёне. Позднее, пребывая в доме босса, Чимин подслушал разговор в кабинете. Со своими доверенными людьми Марко разъярённо говорил о неких фотографиях откровенного содержания. Видеть Чимин их не хотел, даже думать в этом направлении. Время поисков затягивалось, следы путались и терялись, едва доведя до разгадки. Впрочем, отсутствие плохих новостей оставляло место и для надежды. Вот уже и Чонгук поднялся на ноги, но большую часть времени проводил в отдалении от Чимина, и вид имел хилый, словно мысленно сражался на невидимой войне, где занял заведомо проигрышные позиции. Они переживали одну беду по-разному, но объединиться не могли. Тут и стало очевидным, что той нитью, державшей их личный союз, служил Тэхён. Вместе же они не состыковывались, точно детали, выточенные для разных автоматов. Чонгук никогда особенно не сближался с Чимином, нахваливая и оберегая его в присутствии Тэхёна, а Чимин, хоть и пробовал подобраться по совести, обжигался о холод, каким от нынешнего Чонгука вообще веяло за версту. Так или иначе, Чимин оставил попытки достучаться до него и постарался понять, как Чонгуку тяжело, если он всё-таки любит Тэхёна. Однако, он не был уверен, что Чонгук чувствует так же. Более-менее восстановившись, Чонгук принял активное участие в поисках,что стало хорошим поводом не сталкиваться с Чимином и не напоминать друг другу о важном. День за днём Чимин чувствовал, что седеет от тоски и беспокойства, сон давался ему только таблетками, возобновившиеся школьные занятия отошли на второй план. Озверев от волнения в край, Чимин отловил Чонгука и снова вызвал его на разговор, но тот не дал внятных объяснений, пожаловался на трудности, ещё не ныл, но уже нарывался на спор. — Если он вообще живой!… — в горячке выдохнул Чонгук и тут же влетел в стену: Чимин пихнул его со всей дури и налетел, хватая за воротник. — Не смей так говорить! — Ты ведь и сам об этом думаешь, — продолжал травить Чонгук. — Что, если он мёртв? Что, если мы зря… Посыпались молнии. Они сцепились всерьёз, пропустили по парочке увесистых ударов, свалились на пол и долго катались в бессмысленной борьбе. Чонгук зажал Чимина сверху, закричал, а глаза на мокром месте. Всё это время он носил печали с собой, надеясь от них избавиться. И Чимин простил его заведомо, ослаб. — Тебе стыдно признаться, как хуёво, да? Вот и ведёшь себя, как мудак, прячешься от меня. — Я не знаю, не знаю… — Чонгук скатился с него и, отсев, обнял колени. — Какой же ты идиот, прямо как он, — Чимин покачал головой и подсел рядом, старательно укутывая в объятия. — Неужели ты думаешь, что если родился с палкой между ног, то тебе запрещено чувствовать? Да, вот я ничего не могу сделать, даже из дома не выхожу, загоняюсь депрессией. И вообще стреляю, как баба, драться не очень-то умею... То ли дело - вы с Тэхёном. Скажи честно… — Чимин выдержал паузу, боясь продолжать. — Ты его любишь? Вместо ответа Чонгук вдруг громко всхлипнул и зашёлся рыданиями, каких Чимин никогда от него не видел и не мог представить. Он сотрясался вместе с ним, прижимал к себе, казалось, они оплакивают то, что уже не вернуть, упавшую звезду, перегоревшие кости... Но он вернулся. Вернулся полумёртвым.***
На этот раз свет преобразился, потеряв в привычной тусклости, раздавшиеся вдали глухие голоса наполнились перепадами, смешались с грохотом стрельбы. Тэхён повернулся на бок. На следующем судорожном вздохе он увидел распахнувшуюся дверь и приближающуюся фигуру, услышал кроткий вскрик, заглохший почти сразу. Затем последовали сильные руки, теплота дыхания у виска, знакомо пахнущий пиджак на плечах, укутывание в слои, масса мурашек, а вместо слов - дрожь. — Это я… Тэхён. Это я. Господи, что они с тобой сделали?… Он с ума сошёл, подняв голову, и обкусанными губами старательно вытягивая улыбку. Не для кого-нибудь. Для Чонгука, появившегося так вовремя, Чонгука-спасителя. Освобождённый от оков, Тэхён по инерции впал в его объятия. И вышла истерика, трясучка и плач взахлёб, задушенный, долгий. Это особый язык сплошного надрыва, и Чонгук понимал его, сглатывая ком в глотке. Тэхён копошился, прятался и глушил болезненные стоны, и никто больше не мог подойти к нему, никто, кроме Чонгука. Он никому не доверял. Чонгук взял его на руки и нёс до машины, пряча от ошалевших взглядов эти завёрнутые в чёрное останки. Дальше Тэхёна избило солнце, так много, что глаз не раскрыть. И цитрусовый солёный воздух, каким не надышаться, ворвался в лёгкие. От Марко, что едва коснулся его макушки, пригладив склеившийся от грязи вихор, раздалось обращение к остальным: — Место сжечь. Всех живых доставить ко мне. После Чонгук нёс его и до больничной палаты. Во время осмотра, побелев полотном, он чудом не отворачивался, разглядывая его тело, истощавшее, посиневшее, искалеченное. Тэхён же не отпускал его руки, хотя хватка напоминала силу пятилетнего ребёнка, такого жалкого в свои некогда цветущие шестнадцать. Многочисленные повреждения, ссадины, порок за пороком. Чонгук не понимал, как это можно было выдерживать, он боролся с тошнотой. Появление Чимина не обозначилось ни единым звуком. Войдя, он зажал рот руками и медленно, пошатываясь, проследовал к койке, пока не рухнул на колени. Он застал время, когда все процедуры остались позади, а Чонгук стоял у окна и нервно курил, убивая пачку, нарушая всякие запреты. Чимин водил руками над спящим перебинтованным Тэхёном, не решаясь прикоснуться, навредить даже малейшим сдвигом воздушных масс. Изувеченный. Оболочка прежнего Тэхёна, полного энтузиазма, жизнерадостного, улыбчивого, шального… От него ничего не осталось, всё забрали, испортили, вытащили, а взамен - потроха. Узнав о том, что Тэхёна нашли, Чимин бросился сюда бегом, десять минут нёсся без передышки… Теперь нахлынувшее кислородное голодание смешалось с водой и злостью, и рвущиеся из глотки звуки походили на предсмертные стоны, Чимин точно скорбел за них троих. Выкинув последний окурок, Чонгук дождался, пока он успокоится, затем рассказал о сути и добавил: — У него рёбра были сломаны, но там ему оказали помощь, и сейчас кости срастаются нормально… Эй, могло бы быть хуже, — Чонгук подошёл и положил руку на вздрагивающее плечо. — Чимин, слышишь? Могло бы быть хуже. Тот закрыл глаза и закивал, с трудом удерживая хлещущий поток эмоций. То, что случилось с Тэхёном, случалось - выходило за рамки понимания, Чимин болел за него от макушки до пят, желая себе тех же удвоенных страданий, лишь бы избавить его от напасти воспоминаний. Конечно-конечно, им повезло отыскать Тэхёна, следовало благодарить судьбу. Но чем таким.. тряпьём, каким пользовались не люди, нет, звери, лучше бы… лучше бы… Мысль загоняла в тупик. — Он справится, и мы тоже, — Чонгук сел перед Чимином на корточки и осторожно подвёл его руку к руке Тэхёна, занятой иглой капельницы. — Потому что мы… Семья. В этом жесте и умоляющем взгляде оказалось больше искренности, чем во всём, что делал Чонгук до этого, и поэтому Чимин поверил, поэтому не отчаялся. И каждый следующий день, наполненный другим Тэхёном, он встречал со смирением, стойко, не выдавая жалости, какая Тэхёну не нравилась. Свет был ему не мил. Тэхён пробовал покончить с собой, чисто интуитивно подбираясь к лакомым сливкам смерти, но останавливался, откидывая лезвие, выбрасывая таблетки в окно, и послушно возвращался в койку. Зачем - не ведал, но чувствовал, что так нужно. Сначала Тэхён обходился редкими словами-жестами, его движения - то неимоверно резкие и неуклюжие, то замедленные, не достигали целей, он приучался ко многому заново, но достаточно быстро в силу молодости и запаса жизненных сил. Не показывать, что больно, страшно - не всегда выходило, и Тэхён свыкся с тем, что неосознанно залезает ночами под кровать, забывая об этом, что в ответ на шорохи и чужих людей испытывает приток адреналина и начинает до крови раскусывать губы или пальцы, а то и вовсе кидается на стены. Он проходил интенсивное лечение, но зачастую выпадал в прострацию и переставал различать лица и узнавать знакомых. Прогресс присутствовал, но не существенный. Каждый день Чимин приходил к нему в настроении, готовый поделиться теплом, а выходил, чуть ли не плача. Чонгук навещал чуть реже, по всей видимости опасаясь смотреть на то, что происходило с их общим героем. Под маской всё того же Тэхёна залегла несмываемая мраморная тень, познавшая надругательство и жестокость. Пусть он поправлялся и приходил в форму, да и говорить начал с той же интонацией, что и раньше, но взгляд его переменился раз и навсегда, став отчуждённым и далёким, голодным и заострившимся на любую опасность. Он выжидал, когда сможет подняться и победить страх, он бился за своё разорванное «Я» и чинил выломанный хребет, не желая проводить жизнь в постели, как недобитый старик. Как и подсоленной пищи, свежевыстиранного белья и тишины, Тэхён требовал присутствия Чонгука, хотя также испытывал нужду и в обществе Чимина, его заботливом бдении и ласковых улыбках. С ними бывало всяко спокойнее, легче. Особенно позже, когда терапия возымела какой-то успех. Тэхён знал, что всем известно, как с ним поступали, знал, о чём они трагически молчали, напуская дружелюбно-сочувствующий вид. И не обижался на их поведение. Временами он мог даже посмеяться от души, если Чонгук и Чимин захаживали вместе и устраивали словесные склоки. Когда смеялся Тэхён, друзьям его делалось дурно. У Тэхёна никогда не улыбались глаза, застыв заледеневшими озёрами. В гостях часто бывал и Марко, он приносил фрукты, ставил какую-нибудь джазовую музыку и неспешно говорил с Тэхёном о взрослых вещах или даже о самых обыденных, никак не касающихся мафии, о каких не поговоришь со сверстниками; в какой-то момент Тэхён подумал, как было бы хорошо, если бы у него действительно был такой отец. Но неизбежно проступали и последствия: участившиеся приступы невроза; правая рука, которая держала либо столовый прибор, либо чашку, начинала биться и колотиться, словно пропуская ток. И контролировать это мыслью Тэхён не мог, он пугался самого себя, и механизм приступа ходил по замкнутому кругу. Не вытерпев бездействия врачей, Марко забрал Тэхёна домой и нашёл заграницей лучшего психиатра, с которым тот проводил по несколько часов ежедневно. Спустя два месяца его состояние заметно улучшилось, он бесстрашно посещал улицу, гулял по саду в компании друзей, его хватало на длительные разговоры. Они могли даже пойти в тир, чтобы пострелять, но Тэхёну пришлось осваивать стрельбу с левой руки, поскольку на правую он не возлагал больших надежд. Щадящая терапия проходила фоном, медикаментозное лечение было бы бесполезным, если бы не полновесное естественное. Оправившись телом, Тэхён особенно врастал в те умиротворённые вечера, отрезанные от мира, где они замирали наедине с Чонгуком, освободившимся от дневных забот. Когда солнце почти садилось, тот заходил в выцветшую золотом комнату и забирался на кровать, что стояла перед окном; за ним часто шумел дождь. Не говоря ни слова, они садились друг к другу вплотную и скрещивали ноги, залечиваясь на ощупь. Важно было гладить, замазывать, затирать, отогревать поцелуями. Затылок, шея, плечи, грудь и живот, поясница. Уронив голову Чонгуку на плечо, Тэхён заживал. Близость служила защитным коконом, Тэхён представлял, как Чонгук покрывает его тело подобно густому бальзаму и не даёт просочиться никому и ничему чужому. Это исцеляло лучше прописанных таблеток. Как и его невесомые поцелуи, скапливающиеся на губах, ласково опускающиеся к шее. Тело Тэхёна принимало лишь его притязания, стремилось ему навстречу. Иной раз Чонгук просто притягивал его голову к груди и поглаживал, пропуская пряди волос сквозь пальцы и глядя в далёкое далёко, его терзала какая-то неведомая беспричинная печаль. Позже она перерастала в участившиеся поцелуи, Чонгук подгонял их к чему-то важному, он хотел успеть. Тэхён приходил в себя, просыпался, он ощущал, что Чонгук хранил его прежнего, хранил и оберегал, как снятый давным-давно слепок. Он увлекал его за собой, требуя войти в одну реку дважды. В один из вечеров это случилось снова, воссоединение, написанное с чистого листа, не животное или пропаренное страстью. Событие редкой нежности, единственное в своём роде, неповторимое. Чонгук зацеловал его сверху донизу, прикасаясь с запасом, осторожностью. Тэхён содрогнулся под ним и, окольцевав руками спину, впился в лопатки ногтями. При первом толчке вскинулся, застонал, но стерпел. Чонгук - не они. И он впустил его вместе с подвальной сыростью, а нашёл только соль на виске, смазав её губами. Растворялись полузабытые мороки. Чонгук приливными волнами оседал на коже. Он мог забрать это, мог забрать всё плохое - и развеять. И Тэхён отдавал ему ту боль, наслоившуюся и тяжёлую, отдавал и царапался, грыз его и щедро одаривал синяками. Движения насыщенные, кожа склеилась, и в момент - ореол света, исходящий будто бы от них, но выше. Отдышавшись, Тэхён прильнул с иным намерением, и Чонгук тоже позволил, впустил его в себя и ахнул, сделался тоньше, но не слабее. Тэхён пробовал ударить - Чонгук ловил и перехватывал руки, Тэхён пробовал душить и не мог подступиться, в отместку мял зубами его губы и получал равноценное в обмен. Они раздирали друг друга, но не доходя, совсем немного не добираясь до роковой черты. И это становилось похожим на танец у пропасти. …Посреди ночи, выплыв из дрёмы, Чонгук нарушил покой вполголоса, хотя долго не решался будить, да и вообще не собирался разводить болтологию, наметив исчезнуть без лишних обмолвок. Однако, вынуждала совесть или что-то ещё. — Тэхён, я ухожу. Фраза ударила молотом, Тэхён приподнялся и, нахмурившись, переспросил: — Уже? Сейчас? — Не в том смысле, что отсюда, — Чонгук нервно облизнул губы. — Вообще. Из мафии. Не могу больше. Сев, он закурил, чувствуя напряжение, каким окатывало позвонки. — Не пялься на меня так, а. Тэхён действительно смотрел на него, недоумевая, но уже приготовившись напасть, закипеть, заслышав в сказанном угрозу. — Что за херню ты сказанул, Чонгук? Уходишь из мафии? Нормальные такие шутки. — Я и не шучу, — голос Чонгука стал холоднее, предложения чеканились без натяжки. — Я серьёзно. Меня всё это заебало, местные распорядки и морали. Сначала смерть родителей, потом куча неизвестных, которых мы убиваем лишь потому, что так надо. Кому надо-то, блять? Тебе, мне? Нет. Нам на уши навешали лапши, а мы давай жрать её тоннами, вместо того, чтобы снять и увидеть правду… — он обернулся, Тэхён сидел насупившись и поджав губы, ковыряя пальцами подушку. — Ну и потом - ты. Всё это дерьмо, что с тобой случилось, эта дикая история… — Ты в этом не виноват, — сказал Тэхён. — Знаю. Но для меня это как последняя капля. И кто знает, что ещё произойдёт? Не хочу я ждать у моря погоды, — добавил он с безнадёгой и глубоко вздохнул. — С меня хватит. — Что ты несёшь? — взвился Тэхён, ужасаясь тому ничтожному разрыву в биении сердца. — Из мафии нельзя выйти. Только вперёд ногами. Тебе просто нужно отдохнуть и обо всём хорошенько подумать. — Нет, Тэхён, — Чонгук протянул руку и погладил его по щеке. — Я уже хорошенько подумал. И знаешь, на хую я вертел эту контору и их писаные законы. Да, я сбегу, но это мой выбор и мне за него отвечать, не тебе. Он ведь знал, что Тэхён не последует за ним, не станет рисковать, и потому цеплял за живое почти намеренно. Едва Тэхён успел оклематься, как грянул новый удар. За одну ночь смывалась Атлантида, Чонгук пытался отмыться от содеянного, устал от тяжбы службы, благодарить никого не планировал, отмахивался от нажитых благ, неожиданно избрав праведный путь... Его право. Он никогда не был напрочь плохим парнем и было бы эгоистично вязать на нём свои ленты. Но отправиться на верную смерть в одиночку, как можно? Нет, это не походило на предательство, но Тэхён не мог подобрать слов, те распадались, а самого его полосовало обидой вдоль и поперёк. Отговаривать Чонгука, останавливать его…? Что делать?! Тэхён просто схватился за его запястья и держал, не давая поднести сигарету, и та тлела, прожигая простынь. — Ты не можешь. — Могу. — Не пори горячку. Они тебя найдут. — Вы с Чимином меня не выдадите, — Чонгук пожал плечами. — Суток мне хватит, чтобы убраться отсюда подальше. Раньше меня и не хватятся, не такая уж важная сошка. А там, как повезёт. Он не поддавался уговорам и упирался в одно: усталость. Он шёл вслед за амбициями, за Тэхёном, но после последнего инцидента, переломившего их, как соломинки… О нет, верить в незыблемость семьи, довольствоваться ролью инструментов? Сколько он будет внушать себе, что это во благо и выбранное - именно его путь? — Мы как-то с тобой говорили о том, что было бы круто, вернись мы в Корею. — Наш дом здесь. — Твой дом, Тэхён. Но не мой. Я здесь как чувствовал себя чужой собакой с первого дня, так и сейчас то же самое. Ничего не меняется. Тэхён ощутил полынный привкус страха. Чонгука невозможно отпустить: все стены и призраки тут же обрушатся и сдерут шрамы. — Послушай, ладно. Я понимаю, о чём ты. Но не обязательно убивать, так будет не всегда, если тебя это настолько коробит, — против своей воли Тэхён заговорил доводами, скороговоркой. — Однажды мы просто будем разъезжать на своих… — …дорогих тачках и ебать наших многочисленных пассий, да, ты говорил. Я помню, Тэхён. Помню. Но это однажды, — усмехнулся Чонгук и покосился на пару миллиметров до фильтра. — Дай мне затянуться ещё разок, детка? Иногда он использовал это слово, которое Тэхёна бесило. Он неохотно отпустил его, позволил отделаться от окурка, взяться за раскиданную одежду, и чувствовал, что эта обстановка - слишком взрослая для них, выбитая с последней ленты старой катушки кино. Он не мог допустить и мысли, что Чонгука не станет рядом, губы задрожали. — Раз так, мы с Чимином пойдём с тобой. — Вот уж нет. Хочешь им рисковать? — брошено сурово. — Тогда только мы вдвоём. — Оставишь беднягу одного? — Чонгук застёгивал пуговицу за пуговицей, медлил. — А ты, — Тэхён жгуче посмотрел исподлобья, ещё чуть-чуть, и он встал бы, чтобы подраться. И совершенно нелепым звучало следующее, не присущее им, инородное, тихое: — Ты… оставишь меня? Наверное, Чонгук ждал этого вопроса. Расстановки приоритетов. Встав коленом на край кровати, он притянул Тэхёна за шею, склонился над ухом. — Я оставлю тебя, Тэхён. Так будет лучше. Лучше я сам уйду, чем когда-нибудь сдохну у тебя на глазах или ты у меня. А если ты хочешь знать, что я чувствую… — Тэхён уцепился за его шею и неоднократно попросил заткнуться. — Нет, я скажу. Мне жаль. Прикусив язык, Тэхён стерпел. Потому как лучше услышать это, нежели отрицательное и разбивающее «нет», вообще - вдаваться в подробности, ковыряться в усложнённых узорах мальчишечьих чувств. Они ведь не слабачки какие, чтобы срываться на тупую патетику, да и Тэхён предчувствовал, что это когда-нибудь случится, их разведут если не разногласия, то случайная пуля. Да разве знал, что будет настолько тошно просто от того, что Чонгук подастся в отступники? — Почему ты так… почему сейчас? — Я уже всё сказал и решил. Извини. Время прощаться, — Чонгук отстранился и сделал шаг к двери. Было унизительно и одновременно - правильно, пусть и далось без малейшего признака гордости. Тэхён забыл о ней, метнулся к нему и вместо того, чтобы хорошенько ударить… обнял, чувствуя себя раскисающим идиотом. — Не уходи. Чонгук вроде бы затаил дыхание, касаясь его талии, вроде бы хотел поддаться искушению прижаться к губам, но… оторвал его от себя, соблюдая нарочитую небрежность. И действительно - ушёл. Во что трудно поверить. От сгоревшей ночи на руках - дождливая обёртка. Он кричал ему вслед. Громко или нет, не столь важно. В других условиях, не будучи таким запуганным и израненным, Тэхён рванул бы за ним и встал на дороге преградой, потребовал бы объяснений, врезал бы ему от души. Но, ступив за порог, он ощутил небывалый ужас перед обстоятельствами, перед расстелившейся в коридоре темнотой и вернулся обратно. Казалось, Чонгук растворился там навсегда. А цепи оставались при Тэхёне, сковывая конечности, они так по нему скучали, как и безобразные чужие лица, хороводом завертевшиеся вокруг. Только тогда всё запёкшееся в памяти насилие возымело силу, обрело контуры и превратилось в тяжёлую психологическую травму. Когда сорвало предохранитель.***
Сгущались сумерки, на небе кто-то неумело высек сияющий полумесяц, вдалеке, у прибрежной дороги, горели фонари и проезжали редкие автомобили. На диком пляже бухты отсыревали аспидные валуны. Море шуршало, по-зимнему обдавая прохладным ветром, но от быстрых шагов делалось даже жарко. Тэхён брёл по берегу в безмолвном напряжении, захлёбываясь уничтожающим тотальным одиночеством… Несколько суток после прощальной ночи он ни с кем не разговаривал, отказывался от еды и впадал в крайности, то словесно избивая ни в чём не повинных служанок, то оставаясь под одеялом с утра до вечера. Вкус настоящей депрессии оказался ужасен. Уход Чонгука - как значительное потрясение, внезапное. Тэхён не знал, за что хвататься, обнаружив среди поползших слухов, что один из «любимчиков» Марко нарушил омерту. К нему приходили, докучали вопросами. Может быть, Чонгука похитили? Забрали? Чонгук о многом знал, включая внутренние секреты семьи. Но если их не вытрясли из Тэхёна, только потому, что провоцировали Марко, то какой смысл браться за другого мальца? Ту версию отмели быстро и сошлись на мнении, что он просто дал слабину и вышел из дела, струсил. За его устранением закрепили одну из групп. Правила есть правила. …Так с горестью сообщил Чимин, для которого поступок Чонгука считался невероятно подлым, но не предосудительным. Тэхён закрылся от всех, в том числе и от него. Нет ничего труднее, чем видеть страдания любимого человека и не знать, как помочь. Чимин побывал в таком положении, он не навязывался, не старался оправдать Чонгука или посыпать гадостями, он слушал, как это делал Тэхён, который злился, разочаровывался, а после приходил к выводу абсолютно противоположному, жалея его и всё то, что ему приходилось делать ради иллюзорной семьи. — Да, он часто говорил, что хочет бросить всё это, — Тэхён вдруг хватался за руки Чимина. — Знаю, Тэхён. — Да-да… Ему не нравилось. Мы с ним похожи, верно? Но он всё же другой. И он снова затихал, ни на что не обращая внимания и погружаясь в собственные мысли или беспокойные сны. Ещё пару недель он пребывал в относительной кататонии, впадая в буйные истерики, а после остерегаясь малейшего шороха. Чимин сопровождал его повсюду и молился, чтобы эта скотина-тоска по Чонгуку скорее закончилась, оборвалась в Тэхёне и перестала ныть и съедать его нервы. Да, вскоре она оборвалась. Но вовсе не так, как загадывал Чимин, а в чёрных, скорбных тонах. Конечно, Чонгука нашли и довольно быстро. Говорят, он погиб, отстреливаясь до последнего. Решение похоронить его с должным приличием принял Марко, хотя дезертирам таких почестей не оказывали. Чимин запомнил резкий запах формальдегида и белизну свисающей со стола руки, запомнил слабое освещение и бившую в окошко веточку апельсинового дерева. Под белым покрывалом покоилось тело, на которое Чимин не решался взглянуть, трясясь от ужаса, а Тэхён бился в исступлении и вопил где-то позади: его держали, не подпуская, ему так и не дали взглянуть на него, захлопнув дверь, и он впился в вышедшего навстречу Чимина, остервенело и до хрипа крича: — ЧО-ОНГУ-УК! ПУСТИТЕ МЕНЯ! ПУСТИТЕ! Тэхён сражался и колотил неприступного Чимина, пока в нём не осталось сил, и слёзы не хлынули единым потоком. Чимин переложил в его ладони кольцо, которое носил Чонгук, и Тэхён, сжав его, завыл и пал на колени. Это было так нелепо. Умереть, возжелав свободы. И окончательно освободиться, умерев. После Тэхён стал немного походить на сумасшедшего, не допуская ничьего общества, и Чимин места себе не находил, страшась, что Тэхён в любую минуту наделает глупостей. Его приходилось караулить ежечасно. Глупостей он всё-таки наделал. Тем поздним январским вечером Тэхён ускользнул из-под надзора охраны и отправился к морю, прогуляться, проветриться и (складывалась вероятность) - утопиться. Но он сам не знал, к чему шёл и тоскливо поглядывал на горизонт, оборачивался на шум, каким-то шестым чувством предполагая слежку. Будущее для него затянулось пеленой, такой плотной, что вздохнуть больно. Кошмары повторялись ночь за ночью, он ломался и рассыпался на крохи, не ощущая больше почвы под ногами, опоры. Он страдал по Чонгуку, и незыблемая боль стачивала последние звенья. — Тэхён, пойдём домой. Он обмер и замедлил шаг. Ему показалось, что прибой искажает голос. Но позади стоял Чимин, а не кто-то иной, и лицо его, помрачневшее от испуга, не менялось. — Отвали, — Тэхён возобновил шествие, но Чимин не позволил, зацепившись за рукав. — Я знаю, что тебе больно. Я знаю, поверь! Но ты не один, понимаешь?! Хватит убегать от меня! Чонгук был нашим общим другом, он... — Чимин всхлипнул, — он тоже был мне братом. С похорон ты даже не говоришь со мной, Тэхён. Прошу тебя. Давай вернёмся. — Нет. Оставь меня в покое. Тэхён вывернулся, наскоро устремился прочь, но вдруг вернулся, словно впереди выросла непроходимая стена; взгляд его блестел нездоровой злобой. — Подожди-ка, а чего ты вообще за мной таскаешься? «Оставишь беднягу одного?». — Я хочу поговорить с тобой, — ответил Чимин. — Нет, не сейчас. Вообще? Ты… У тебя есть что-то для меня, верно? Или что, пожалеть меня пришёл? — Чимин отрицательно замотал головой, медленно отступая. — Хорошо. Тогда давай разберёмся со всем и сделаем это. На ходу он стянул свитер и швырнул его в сторону, Чимин опасливо выставил руки и упёрся спиной в скользкую скалу. — Тэхён, пожалуйста, послушай… Ты не в себе. — Я-то? О нет, я в полном порядке! — он разразился гомерическим хохотом и обвёл обезумевшим взглядом пустоты пляжа, снова впился в Чимина. — Это не я убегаю, а ты. Глотнув воздуха, Чимин подобрал момент и рванул в сторону, но его живо подхватили за локоть и повалили на песок, Тэхён накинулся сверху, взявшись разрывать одежду. Треск швов стоял оглушительный, Чимин в панике отмахивался, но Тэхён, возобладав нечеловеческой силой, справлялся с ним без малейшего труда. — Скажи это, скажи, как в тот раз! — он сорвал с Чимина штаны и жадно поцеловал, грубо, сжал пальцами его щёки, и прошипел: — Говори, что ты чувствуешь. Чимин закрыл глаза, чтобы не видеть его разъярённого лица. За это он получил первый удар. Он сжал ноги, причитая пощадить и перестать, надеясь достучаться. И за это получил удар второй. Сплюнул на песок кровь и заныл, стыдливо всхлипывая, отворачиваясь. — ГОВОРИ! — требовал Тэхён, сотрясая его. — Пожалуйста... Нет, нет... не надо... Рыкнув, Тэхён уложил его на живот, держа за волосы, втемяшил лицом в колючий холод. Чимин содрал щёку, полученные ссадины щипали. И вдруг вскинулся, жмурясь от боли: Тэхён брал его, брал силой, не растягивая, не взирая на то, что испытывал боль не меньшую. Делился ли он ею или же приобщал Чимина, привлекая ко греху - он бы не ответил. Его волновало то, как крутится и извивается под ним жертва, мычит и вырывается, как из-под вымокших ресниц по виднеющейся скуле продолжают течь слёзы, а крохотные ладони беспомощно оставляют на земле борозды. Будоражащее ощущение всесильности. Крохотный братишка прельщал своей безобидностью, Тэхён мог делать с ним, что захочет. Он не придавал значения, да и понятия не имел, что Чимин невинен. У Чимина не было парней до этого, не было и после. Синева чернела, кричали птицы, и Чимин кричал, но его затыкали. И трахали, забивая кожу комками грязи. Тэхён. Его Тэхён. Непобедимый и ласковый, его защитник, кровь и плоть. Он рвал ему волосы, полосовал зубами шею, плечи и периодически бил, вынуждая прогибаться. На глазах Чимина собирался пейзаж, но ничего тёплого не осталось, тело онемело. Зима будет ему сниться, а вода пугать и снова заманивать. Там, в бухте, случился демонтаж всего детства, разом, смерть всех розовых чаек. ..Тэхён развернул его на спину, и Чимин невольно закрыл лицо руками. Тэхён держал над собой валявшийся рядом мусор - бутылку и наверняка собирался разбить её. Толкаясь медленнее, он хрипло выдохнул: — Чимин, смотри на меня. Чимин приоткрыл опухшие веки лишь когда услышал звук лопнувшего стекла. Тэхён разбил бутылку о булыжник, словно рождественскую игрушку. Чимин давился слезами, смешанными со стонами, зрачки расширены. Он уже не понимал, что и зачем, где удовольствие, а где больно. Тэхён вдруг посмотрел так нежно и страстно, как будто любил его всегда. И прелесть этой мысли принесла Чимину обманчивый восторг, больной, как и всё, чем они жили. — Ты мой навеки, — и Тэхён поднёс один из осколков к груди. Остриё впилось в кожу, Тэхён с пристрастием выводил ощутимые буквы судьбоносной аббревиатуры, и Чимин зашёлся новым криком, заткнул его рукой. Тэхён склонился и слизал кровь и, обхватив его запястье, почти торжественно вручил осколок. — А я навеки твой. Пиши. Пи-ши... В полутьме, под луной, дрожащей рукой Чимин давил на смуглую кожу и прорезью ставил стигму. Ощущать Тэхёна внутри и делать ему больно, потому что он - разрешил. Нечто особенное. Он никогда не испытывал подобного. Он хотел быть им проглоченным, раз уже испорчен. Или крещён. Чимин сделал всё, как он просил. Тэхён сплюнул, ударился в него сильнее, коснулся его члена, натиск сменился желанием получить реакцию. Смешалась их кровь. Тэхён добился возбуждения, Чимин, раскрасневшись, глушил стоны. Тэхён подумал, что это слишком просто. Что можно сложнее и гуще. Замостить их обоих в бетон. Улыбнувшись, Тэхён сомкнул руки на его тонкой шее, и славное гибкое тело завибрировало под ним, забрыкалось, с уст сорвалось задушенное шипение. Чимин хватал его за руки, выгибаясь, Тэхён же не мог остановиться. Разве это не хорошо? Разве это не прекрасно? Поделиться с ним сокровенным, показать, как оно - у изнанки? Агония. Вскрик. Он едва-едва не перекрыл ему кислород насовсем. Отпустил, наслаждаясь оргазмом. Посинев, Чимин заколотился, плача и кончая, взрываясь. Тэхён размазал руками по их телам сперму и кровь, лизнул и сморщил нос. Затем отодвинулся и натянул штаны. Он ещё не грузился виной, ещё не знал, как будет убиваться по тому, что натворил. Тогда он почти утопился, но сделал хуже, попросту оставив себя в живых. Чимин долго кашлял и дрожал, из его повисшего тряпья бесполезно было собирать теплую одежду. Повернувшись на бок, он смотрел, как сидящий на берегу Тэхён задумчиво курит. И понял, что несмотря ни на что, оно действует, разливается внутри, наполняет вены и ничего не боится. Бессмертное чувство. Чимин подполз к нему на локтях, кое-как вскарабкался, цепляясь за плечи и стараясь не хныкать, чтобы не раздражать, сказал то, что от него требовали с самого начала. — Я люблю тебя, Тэхён... Встряхнувшись, Тэхён повернулся к нему и, на секунду пропав в несчастных глазах напротив, вдруг поцеловал. И, запахнув в объятия, целовал долго и безжалостно, заражая табаком и чувствуя, как нуждается во всём, что здесь есть. Во всём, что у них осталось и даже в том, чего ещё не было.