***
На фоне бесконечных депрессий Тэхён не чувствовал себя таким уж расстроенным, но явно пребывал не в духе, мужественно перенося крах за крахом, отторжение капиталом и системой. Разбегались дилеры, испарялись деньги, глохли финансовые операции, пропиленные годами. Что там, после потрясений с жертвами и мучениками? Капля в море. Тэхёна беспокоила другая тишина, греющая клеймом лопатку. Но следовало признать: им удалось добиться падения авторитета и внести смуту в город и окрестности, довести деловые связи до абсурда, выставив некогда ужасающего персонажа неуравновешенным доходягой. — Боже мой, — Юнги не молился, но взывал. Едва слезли с горба прихвостни понтифика, как тут же взобрались высокопоставленные надзиратели Мотизи. Ослабление позиций. Новая перекройка маршрутов, снова расчёты, расходы - голова кругом. Оружие всегда в ходу, но теперь и Юнги приходится вживаться в структуру дополнительных проверок, искать поручителей и трижды обдумывать обходящие закон пути. Сложив руки в молитвенном жесте, падре надолго замолчал, подводя итоги. Тэхён не мешал. Присев на край стола, он то крутил между пальцев папиросу, то поглядывал в телефон. — Интересно, когда тебе надоест носить сутану? — Мне это никак не мешает, — ответил Юнги и, похлопав руками по коленям, многострадально вздохнул. — Придётся доплачивать налоги, чтобы не сокращать поставки, плюс добавить проценты рабочим со склада. С Эльмазом мы ещё договоримся, он выручит. Следующие несколько месяцев нам будет доставаться фига с маслом, но если не так, то папочки начнут придираться, а нам хоть где-то надо удержаться на верхах. — «Знаменитый оружейный барон Ринцивилло», — с похвальным пафосом процитировал Тэхён, пройдясь вдоль стены и обратно. — Я слышал, как о тебе говорят. — Кто обо мне не говорит, тот пытается переманить, остальные - прикончить. Таков расклад, — улыбнулся Юнги, но быстро помрачнел, настроения у него не водилось с той минуты, как Тэхён доверил ему вникать в историю секты. — Всё думаешь об этом, да? — А ты нет? — Тэхён опустился в кресло напротив и плеснул в стакан апельсинового сока, пригубил. Горечь. Тот бездыханный мальчик до сих пор портит вкус всякой еды. — У нас на острове лихорадка, святой отец. — Точно, — Юнги нахмурился. — Зачем разбирать на кирпичики мафию, если не затем, чтобы лишить простой народ защитного кокона? Откинувшись на спинку, Тэхён устало обвёл глазами позолоченную кайму на стеклянном столике. — Знаешь, чем хороша географическая обособленность острова? При желании его можно превратить в автономную среду, утопию, что угодно. — Независимую от материка, да, — задумчиво добавил Юнги. — Народ напуган, Тэхён. И не столько терактами, сколько неизвестностью. — Не совсем так, — Тэхён подался вперёд. — Я знаю, какие тут люди. Не те, что живут на виллах и ебутся, пихая еврики шлюхам в трусы, щёлкая золотыми зубами. Нет. Я знаю людей, которые растут на улицах, питаются тем, что вырастили, носят то, что пошили. Нет ни одного сицилийца, который скажет тебе, что ему плевать на свой дом, будь он хоть сотни раз проклят. Веду к тому, что здешних напугать способна только неопределённость, угрожающая узам, крови. Завоеватели и преступники - не входят в когорту тех, кем можно запугать местных. — Не спорю, ты-то знаешь не понаслышке, — незамедлительно согласился Юнги. — Но ладно. К чему отыгрываться исключительно на Катании? Если это не личные обиды и узконаправленные интересы, то мотивация организации мне непонятна. — Я рад, что ты не приписываешь обвинений мне, — усмехнулся Тэхён. — Ты неплох, но не пуп земли, — улыбнулся Юнги в ответ и переключился на тему, ради которой и пришёл. — Насчёт почитателей Баала. Сильная присказка, правдивый культ, но с переписанным напрочь содержанием - моё мнение. Я поговорил с детективами, на которых ты дал наводку. Много повисших дел о пропавших детишках. Где-то с конца девяностых активно исчезали тут и там, потом несколько лет тишины. И снова. Как колеблющийся график. Секта собирает коллекцию подростков, однако вербует взрослых. Особых новостей по этому поводу сообщить не могу, так как их нет. Вообще. И что эти ублюдки, по-твоему, норовят здесь построить? — А что бы построил ты, будучи больным и имея в своих руках идола, власть?... Простор для творчества, правда? Здесь можно сделать курорт для душевно больных, извращенцев, педофилов и прочей швали. И ты сам знаешь, что такие найдутся в прослойке элиты любой страны. — Дополнительная услуга... В общем-то, сходится с моей догадкой, что у этого «курорта» хорошая крыша. — И не просто хорошая, — Тэхён поводил пальцем по влажной грани стакана. — Подобную свободу действий не получить за просто так, смекаешь? Не выгодно крышевать такую мразь, если она не даёт что-то взамен, и что-то крупное. Скорее всего, они держат наркотрафик и имеют какой-нибудь синдикат за морем, не важно где. В любом случае, тут каждому достаётся пряников. Но не нам. И я подозреваю, что из-за моего происхождения. Есть резон связаться с Марко? Думаю, что пора бы. Кроме того, они наверняка имеют кладезь полезной информации и могут подкопать под любого. Круче полиции, крепче чинушей... И Сицилия нужна им, как убежище и приют. Выходит, от Стидды - одно название. Отрицать очевидное Юнги не посмел. Тэхён рассуждал здраво. Невнятной оставалась именно его роль, бывшей жертвы, возможно, единственного выжившего. Если бы он так мешал крупной организации - убрать его не составляло бы труда при любой степени охраны, поразить шальной пулей в конце концов. Но нет же, издевательство за издевательством, проверка на прочность. И если Тэхён не мешает, то с точностью до наоборот - нужен. Он может что-то знать или помнить, а может быть… — А как тебе такая идейка, — продолжал Тэхён, — Армандо хотел добыть компромат и мог заполучить его в Монтелепре посредством Эмилио? Скажем, видеозапись с того… обряда. Или ещё какая-нибудь важная штука. — Кажется, ты забываешь, что я священник, а не следователь, — горестно заметил Юнги, покачав в руке крестик. — Но всё возможно. И если так, эта улика должна быть весомой среди многих других. Что возвращает нас к поискам этого засранца. Одного не пойму - с чего он вдруг взбунтовался? Как будто не знал, на что подписывался. — Может и не знал до поры, до времени, — Тэхён явно смягчился по отношению к Армандо. — Что ж, продолжим поиски и будем надеяться, что он ещё окажет нам услугу быть живым. Перед тем, как покинуть босса, Юнги замялся. — Кстати… — и пожевал губы, прежде чем высказаться. — Я бы советовал присмотреться к Гаспару. Брови Тэхёна едва не сошлись на переносице. — Он его брат, — сурово отмёл предположение он. — А человек человеку - волк, — напомнил Юнги. — Карлос такой смерти не заслуживал и не подпустил бы того, кого не знает лично. И датчик установили только на его телефон. Подумай над этим на досуге. Не став спорить, Тэхён проводил падре кивком. Он устал подозревать всех и вся, раскапывать это в одиночку уже немыслимо, повсюду кишат паразитирующие черви, гложущие подгнившее мясо. Ощущение, что задыхаешься от вони. Пора сделать важный звонок.***
Верно. Юнги занялся историей Стидды и всем, что с ними связано. Что и требовалось доказать: в помощники взял находчивую Эсперансу, которая после минувшей жаркой ночи вела себя, мягко говоря, странно. Во-первых, избегала встреч; попавшись - мастерски огрызалась. Во-вторых, не давала к себе прикоснуться (после допущенной дистанции этот холод выводил Юнги похлеще неудавшейся в прошлом охоты), а в-третьих, медленно и верно прощалась с женственностью, вводя в манеры обороты бывалой пацанки, от которых Юнги встряхивало и задевало. Он будто коснулся алхимического сосуда и запустил неведомые реакции, что прожигают пальцы денно и нощно. Сосредоточиться на работе становилось труднее, выводить счета, раскидывать поставки и параллельно готовиться к служению - и вовсе испытанием. Однажды Чимин, и без того загруженный проблемами, перепугался, услышав в квартире рыдания. Забежав в комнату, где располагался его удивительный сосед, Чимин споткнулся о коробки, в которых чего только не было: наборы палеток с тенями и прочей косметики, вещи, нижнее бельё, туфли, чулки … И всё это качественное, дорогущее, ни на минуту не ширпотреб. Чимину показалось, что это какой-нибудь потрясающий заёб или следствие генеральной уборки, но Эсперанса, рыдающая у окна, не выглядела столь уж счастливой обладательницей освободившегося места. Невероятно мучительно давался ей отказ от себя самой. И как дрожал вместе с ней Хосок, одновременно рвущийся к свободе. Хотелось винить во всём одного Юнги, сказать ему, что он вмешался в суть и порядки, осквернил её храм, но… Чего греха таить - от падре сносило крышу, заматывало спиральки под кожей. Хосока притягивало обратно, к фантазиям о нём, к возобновившимся проповедям. Он желал его в себе, снова и снова, а потом отказывался, находя оправдание в том, что Хосока нужно заслужить. И он улавливал накал воздуха, будоражащие взгляды Юнги, его ослепительные ухмылки и намёки в кошачье-бархатном тоне. Однако же, не поддавался. Обняв друга за плечи, Чимин выслушал жалобы и попросил успокоиться. — Это обязательно? Мне несложно передать это своим девочкам, конечно, но тут же вся твоя жизнь… — прискорбно взглянув на коробки, Чимин покачал головой. — И как же ты? По-моему, никто тебя не вытесняет, ты вправе выбирать, что нравится. — Ты прав. Но я Чон Хосок, Чимин, — завязав волосы в хвост, он наскоро отёр слёзы. — Обычно я не выставляю его напоказ, то есть, себя. А этот пресвятой шакал что делает, знаешь? У-у-у, он пронюхал, что я ранен, выследил и, догнав, вгрызся в глотку. Но что самое… прекрасное, — Хосок торжественно заулыбался, — именно прекрасное! Что мне хочется всего на свете. С ним. Эсперанса его не боится, ни капельки. А я, я почему-то млею. Серьёзно. Дыхание перехватывает. Ненавижу его бездонные хитрые глазища, цвет кожи, губы, руки в венах, голос. Вообще - всё. — О-о-о, понятно. Казалось, до весны далеко, но нет… — шутливо протянул Чимин, глядя на горизонт. — Блин, ну хоть у вас всё ладно, радуете. — Не дури, — Хосок пихнул его в бок и, заметив признаки упадочного состояния, встревожился. Им стоило мирно поговорить о случившихся переменах. Хосок мигом переключился с личных проблем на всеобщие и оценил обстановку как не самую приятную. Если что и вселяло надежду, так это опора на Тэхёна. Зазвонил телефон. Хосок уныло посмотрел на дисплей. Чимин увидел: «Мой Бог», посмеялся. Юнги не часто пользовался мобильным, а уж тем более распалялся на звонки вне рабочего прописанного режима. Описав взглядом дугу, Хосок всё-таки ответил. — Сэкономь нам время: скажи, что согласна, — прозвучало с той стороны. — Ваша церковь не венчает пидоров, — удручённо забасил Хосок и услышал здоровый смешок. — Не забывай, что я сам себе священник… Собственно, я о старом обещании. Хочу обучить тебя стрельбе. Пока есть время. Поедем за город. Чимин, подсевший ближе, услышал и поднял два больших пальца вверх, оценивая предложение, как годное. Хосок же поигрался пальцами с бретелькой лифчика и облизнулся. — А это безопасно, падре? — Со мной-то? Обижаешь. — Что ж, bene, — как бы нехотя ответил он. — Заеду через полчаса. Несмотря на происшедшее, Хосок отряхнулся от глупых мыслей, взбодрился и, наведя приличный марафет, нарядился в узкие джинсы и маечку. Эсперансе он хотел отвести особое прощание. — Обещай не грустить, милый, — поцеловав Чимина в макушку, улыбнулась она и покосилась на бар. — Не буду, — заверил он, но не сказать, что убедительно. Пичкать себя градусами, пробуя отречься от проблем - метод неплохой. И Чимин начал подозревать, что склонность переходит в зависимость, которую стоит показать специалистам. Но раньше такого не наблюдалось и, может быть, поэтому он медлил, надеясь спастись силой воли. Как его только не шатало за все эти годы - справлялся ведь. Или успешно избегал полного пропадания. Тэхён не впускал его в круг своих неординарных забот, а тревожило того нечто сверх творившихся игрищ. Образно говоря, «колизей» его не волновал, он стремился выйти за пределы поля и добраться до истины, подсознательно или нарочно держа Чимина на расстоянии, снова позади. Надеясь обезопасить, не иначе.***
Дорога пыльная, жаркая. В салоне работал кондиционер, и играла музыка, что-то из старого доброго рока. Юнги вёл машину расслабленно и лихо, иногда поглядывая на разгоряченную спутницу (не иногда). В основном они смеялись и говорили о чем-то отвлечённом, не способном сорвать сантиметры в ноль. Они мчались по дороге, минуя городские чертоги, а затем виноградники, посёлки и просёлочные перекрёстки. Засеянные поля сменили леса. Не успела Эсперанса подпеть Мику Джаггеру о том, что хочет видеть всё «покрашенным в чёрный цвет», как они остановились у крутого каменистого холма, дальше дорога заканчивалась и превращалась в тропу, восхождение по которой по крутости должно напоминать освоение Эльбруса. — Далековато мы забрались, однако… — выбравшись наружу, сообщила Эсперанса и хлопнула дверью. Несмотря на солнце - близость лесного покрова насыщала воздух прохладой, и она потёрла плечи, с любопытством озираясь по сторонам; в голубом небе вереница слоистых облаков, подкрашенных вдали серым, лениво ползла на восток. Отсюда открывался потрясающий вид на зелёную низину: смотреть можно часами. — Не так уж и далеко, — мирно сказал Юнги, вытягивая из-под сидений прихваченный чемоданчик и пакет с бутылками. — Мы только пострелять приехали? — спросила Эсперанса. — Посмотрим, — пожал плечами Юнги и, поморщив нос, явил не заметные до того крохотные веснушки, обаятельно улыбнулся. Раненая в самое сердце, Эсперанса подавила вздох и последовала за ним. Расположившись на опушке, ближайший час они посвятили обучению. Вводный курс занял не больше двадцати минут, Юнги умел втолковывать и доносить суть, рассказал о мерах безопасности. Теорию его боевая подруга ухватила сразу же, мигом поняв принципы, а вот с практикой сталось хуже. В очередной раз промазав мимо бутылки, она сорвала наушники с очками и выругалась. Настройка прицела - чёрт возьми, как сложно, даже со стопроцентным зрением, а отдача - то первое, что выламывает руки по самые плечи! А тут ещё и этот гордый неумолимый учитель, скрестивший руки на груди и посылающий оценивающие взгляды. — Два попадания из десяти - это хорошо для первого раза, — заключил Юнги, приводя партию мишеней в порядок. Отерев испарину, Эсперанса натянуто улыбнулась и прошипела: — Вот только не надо льстить! — Я мотивирую, — поправил Юнги, подходя ближе. Он зашёл к ней сзади и обнял, протягивая ладони к запястьям, промурлыкал на ушко: — Давай попробуем потренироваться вместе. Прикусив губу, Эсперанса встала в позу, ощущая холод рукояти и тяжёлое дыхание падре, слушая его обволакивающий голос, звучащий откуда-то извне. Закусив губку, она вжалась в его тело. — Не напрягай руки слишком сильно, не вытягивай корпус, словно ты собираешься прыгать или удариться в танец, но и не расслабляйся. Здесь важен баланс, — он осторожно обхватил её ладони. — Дальше… — Мы снимаем с предохранителя, — ловкие пальчики сдвинули флажок. — Взводим курок. Слаженный щелчок. Однозначно возбуждающий: Юнги слышимо причмокнул губами, предвосхищая благополучный исход. — Прицеливаемся и давим на спуск, — без запинки отрапортовал чувственный голосок. — Правильно? — Правильно, — восхитился Юнги. — Готова попрактиковаться ещё разок? — Запросто, — сказал она и мастерски вернула очки и наушники на места. Стрелять под его руководством ещё труднее или нет - невозможно. Силясь подвести целик к центру бутылки, Эсперанса вдруг поняла, что ей управляют, что Юнги можно спокойно довериться, перекинуть вес ствола. Следовало внимать его уроку и запоминать. Первый выстрел - стекло вдребезги. Дурман маленькой победы. Теперь Юнги доволен. Он откинул её волосы в сторону и прижался губами к надплечью, так неожиданно, что она выгнулась, но не отстранилась. Вперившаяся в зад жёсткая ширинка его джинсов напротив распаляла интерес. Юнги чуть сдвинул наушник, отправляя под него бесстыже низкий голос. — Сосредоточься, Хосок. И это оказалось круче, чем шторм отдачи. Пистолет нырнул вниз: сказались усталость и испуг. — Хо-со-к. Прищурившись, он настроился и выбил три мишени подряд, после чего руки святого отца скользнули вниз по талии, обхватывая бёдра, а пистолет опустился окончательно. — Ох, как ты быстро учишься, — прохрипел Юнги. Хосок догадывался, что его возбуждает подобное. Чуть развернувшись, он увидел в его глазах опиум. — Стало быть, ты гордишься Хосоком. Ну и как оценишь мои навыки? Он придвинулся ближе с желанием поставить оценку печатью, но она не далась и вывернулась с вопиющей насмешкой. До состояния бешенства Юнги далеко, но кулаки он сжал так сильно, что на ладонях остались следы от ногтей. — Пожалуй, на сегодня хватит. — Святой папочка дуется, да? — она неожиданно мощно пришлёпнула его по заду и, ойкнув, подула на ушибленную ладонь. — Видишь? Не стоит меня дразнить, — нравоучительно заметил Юнги. — Мгновенная карма. Смирившись с непробиваемостью Юнги, Эсперанса предложила прогуляться поблизости, подышать свежим воздухом, так как городская пыль ей порядком надоела. Идя вдоль дорожки, усеянной с одной стороны сиреневыми цветочками безвременника, а с другой отцветшими кустами дикой розы, Эсперанса держала спутника под локоть, и их разговор наконец ушёл как можно дальше от кошмарных сектантских историй и мафиозной подоплеки. — Скажи честно, Юнги, ты хотел бы вернуться в родительский дом? Он пожал плечами, но взгляд заметно оживился: думал об этом не раз. Как вернётся туда, выкупит дом у знакомого обратно, отремонтирует всё и будет ходить на охоту, пройдётся по тамошним сказочным тропкам... — Может и так. Но наше «хочу» постоянно не совпадает с «могу». — Тебя держит верность Тэхёну. — Нет, это мои принципы, прежде всего, — Юнги взял её за руку, совсем как это делают пары, и у Хосока на щеках проступил румянец, ему стало жарко. — Тэхён сильный малый, он бы справился и без моей поддержки. Тем паче, что у него есть таковая. — Мне так жалко их… — искренне посочувствовала Эсперанса. — Что за дурацкая судьба? — Сложилось. Славно, что они вместе. Упоминание нелёгкой доли Чимина довело до разногласий. Юнги не считал, что ему сложно. Тэхёну - намного труднее. Но если на то пошло и компромисс «ладно» ведёт к благосклонному взгляду подведённых глазок, то Юнги препираться не станет. — А тот мальчик, который рос с ними… — спросила Эсперанса. — Тэхён часто вспоминает его? Юнги хмыкнул и мотнул головой. Тема под табу. Ни он сам, ни Тэхён с момента исповеди не возвращались к ней ни единого раза. И не только потому, что тяжело. О мёртвых либо хорошо, либо никак. …Тут Эсперансе в голову пришла захватывающая идея: вкатить пикап в лес, на ту самую тренировочную опушку и, переночевав под открытым небом, продолжить обучение и завтра. Юнги пришлось заехать с другой стороны, но миссию он выполнил, погасил двигатель и вскинул взгляд в небо. — Уверена, что хочешь остаться? Ночью может и дождь пойти. И Юнги понял, зачем она взяла с собой два мешковатых рюкзака: во втором таился свёрнутый плед, что уже расстилали в кузове. — То есть, ты с самого начала это планировала? — рассмеялся он. — Вспомнила, что ты любишь походные условия, — подмигнула она и наклонилась, открывая вид на округлые ягодицы. Откашливаясь и с усилием отрывая внимание, Юнги отправился собирать хворост. Когда стемнело, они развели костёр и приготовили полуфабрикаты, какие Эсперанса предусмотрительно прихватила с собой. Сидя на брёвнышке, они долго разговаривали, снова о жизни, родителях, беспутных и роковых ошибках молодости, какая не посмеет закончиться, покуда им не захочется самим. Ветер прогуливался вокруг и рядом, по небу, где не клубились тучи, в избытке рассыпало звёзд, а в костерке потрескивали прутики. Наевшись досыта и отсмеявшись в очередной раз, она привалилась к его плечу и затихла, сжимая пальцами предплечье. Юнги заботливо приобнял её и чмокнул в висок. Получилось гармонично, само собой. Отец часто ласкал так мать, и Юнги всегда испытывал приток тепла и ревности по этому поводу. Пожалуй, с таким раскладом он бы вернулся домой, улетел, испарился или отправился бы куда угодно. В Хосоке чувствовалось что-то непомерно родное. Отступиться от всего и забыться здесь, как необходимость взять перерыв. Связь тут не ловила, и Юнги подозревал, что если понадобится Тэхёну или кому-нибудь ещё, то ситуация примет плохие обороты. Впрочем, одна ночь. Всего одна ночь. Её бы стоило похитить. Эсперанса посидела в тесной близости ещё немного, полюбовавшись язычками огня, и вдруг томно выдохнула: — Я хочу тебя… Он опустил руку на талию. — …попросить кое о чём. И вернул обратно на плечо, проронив: — Да? — Сейчас, — Эсперанса заглянула в машину, а вернувшись, вложила в его ладонь холодный стальной предмет. — Ножницы? Она кивнула и села к нему спиной, гордо расправив плечи. Молча оттянула прядь, намотав на палец, и приказала: — Стриги. Волнистые густые локоны, что она отращивала годами, роскошные блестящие волосы, такие мягкие на ощупь. Но суть не в стрижке, не в обнове имиджа или мимолётном капризе. Падре медлил, слыша свой голос с элементами отговорок, и Эсперанса резко развернулась, прихватив его за запястье и оборвав на полуслове. — Закрой рот и возьми эти грёбанные ножницы, как положено! Посмотрев на неё в последний раз, он обмер. Она делает, что хочет и с ним, и с собой. И если решила совершить суицид, то его руками. Сходная омерзительная пелена накладывалась давным-давно, тогда застилая убийства. Теперь у Юнги была возможность совершить первое воскрешение. Её тонкие пальцы рвали дыры на джинсах, Эсперанса поджала губы и зажмурилась. Появившаяся из ниоткуда, она намерена раствориться в нигде и отдать Хосоку отобранные года. Пряди слетали одна за другой, учащались губительные щелчки, и от завидной длины оставались ничтожные сантиметры. Юнги обкорнал шевелюру со всех сторон, подравнял и, отложив ножницы, услышал всхлип. Не успел отреагировать, как тут же заглох, превращаясь в немого наблюдателя. Наверное, так бы он и смотрел на младенцев, всходи они из купели на собственных ногах. Хосок поднялся и, не оборачиваясь, медленно, как во сне, начал раздеваться. Всё, что он снимал - мгновенно улетучивалось в костёр. Последней канула силиконовая накладка. Нагой и дрожащий, он наконец обернулся, и Юнги смог рассмотреть его лицо, мокрые щёки и поплывшую подводку, его новое тело. Ненасытное пламя занялось сильнее, источая тошнотворный запах горящих… потрохов? Или что-то сродни. Дыхание Юнги прерывалось. — Может быть, я не знаю тебя слишком долго, — заговорил Хосок, приближаясь. — Может быть, ты считаешь, что я болен и у меня не все дома. А то, что я скажу тебе - мусор для мыльных опер. Но я хочу быть твоим, Юнги. И после того, что ты сделал - отказы не принимаются. Не сказал, что чувствует. Юнги уловил и без болтологии. Он теми словами совершал крещение и отпускал грехи. Хосок взял его за руки, повёл ладони по своему животу, вверх - к груди, вниз - к пупку. Сглотнув, Юнги смотрел так, словно собирался его разорвать и посадить каждый орган отдельно, чтобы когда-нибудь спустя годы в этом лесу выросла Она, плодоносящая надеждой. Вписавшись в объятия, Хосок вздрогнул - для него этот поцелуй считается первым. Открытием. Юнги стиснул его ягодицы и вонзился в рот, Хосок потянул воротник рубашки и… оторвал пуговицу. Чёрный едкий дым возымел вкус, наедаясь им, напиваясь, они отступили к кузову пикапа и рухнули. Юнги накрыл Хосока, отталкивая вглубь, затесавшись между его колен. Поцелуи. Градом. Улыбки, оскал, причастие. У них разве было столько красок, чтобы нарисовать что-нибудь ярче ночи? Покорное гибкое тело плыло вслед прикосновениям, шоколадный изгиб шеи, талии. Юнги особенно полюбилась артерия - он излизал её, как голодный пёс. Когда стало понятно, что им не совладать и не переубедить небеса в опаснейшем из союзов, занавес скинули прямо на сцену. Погибли актёры и зрители. Поголовно виноватые. Нечего покупать билеты на смерть. Опилки. Искорки. В воздухе вьются её останки, её забитые танцами косточки. Пой и веселись, Эсперанса, прости и прощай. Хосок смог его убедить, извернуться, чтобы коснуться губами головки и вобрать член. До чего ему нравятся эти припухлые жилки, влажный ствол. Он с аппетитом отсасывал, и Юнги зачарованно отслеживал фокус, опуская его макушку. Немного стеснения, щёки горячие, покрасневшие уши. Юнги успокоил и повалил Хосока обратно на лопатки. С пристрастием поставив засос, Юнги схватил его за член. Заскулив, Хосок отступил от нежности и закусил падре ушной хрящик. И жёстче, пока не взбесил Юнги, пока не заставил избавиться от одежды полностью. Душно. Хосок вытянул руку, указывая на кармашек рюкзака. Разъярённо задышав, Юнги потянулся. Так Хосок не только талантливый актёр. Он сценарист. Расхерачив упаковку презервативов зубами, Юнги растёр на ладонях лубрикант и, зажав бедро, вставил пальцы. Извиваясь, Хосок, назвал кого-то сукой, одичало застонал. И была ночь, и была блядь, и в то же время - её не было. Хосок оставался невинным, призывая подыграть ему. Вскипевший и растерянный взгляд. Немного смахивает на узнавание… Вот как. Хосок действительно прятался. Искусно. Тише воды, ниже травы, но он бесстрашнее Эсперансы и в разы её сильнее, порочнее. Потому что автор-создатель содержит всё. И если это не призвано парализовать и доставаться одному человеку, лучше пусть не достанется никому. Хосок не держался и перестал скромничать, затмевая стонами всех, кого доводилось слышать раньше. Юнги вынул пальцы и опустился на него, догорающим моментом вглядываясь в хмельное озеро глаз. Он вошёл, выгоняя из лёгких развалины голосов, ухватился за Хосока, вворачивая язык в приоткрывшийся ротик. Что-то налипло на нёбо. Слово. Сообщники. С первой же минуты они убивают вместе, избавляются от трупов, с первой же минуты они танцуют и веселятся, устраивая карнавал на погосте. И мрачный сатанинский бал всей труппой въехал в церковь. Пьянейте, бейте в барабаны! …Ткани сжаты, смяты. Хосок вскрикнул, заколотив кулаками по спине Юнги, и он засадил сильнее, слизывая непрошеные слёзы. Отпрянул, ухватил за щиколотку, прижался мокрым виском. «Божья шлюха». Как теперь иронично, но оправданно. Выгибаясь, Хосок попробовал прикоснуться к себе, но Юнги отвёл его руку и взялся за него сам. Замедлился. Редкая степень взаимопонимания, способность пойти навстречу во всём и на уровне интуиции. В приближающемся оргазме, когда Хосока выкинуло к нему в руки с полукриком, Юнги ощутил это, прочувствовал. Желание не обладать, но не делиться, желание дать ему крылья, но не подрезать привязи, восхищение им от макушки до пят и пряничная фантазия - залить свинцом в патрон, храня его до последнего вздоха. Прорвавшись сквозь терновую завесу, как бы не оказаться на плоскости, где постучат со дна, снизу. — Хосок, Хосок, — приговаривал Юнги и гладил его. Счастливые, они сели и, немного погодя, выкурили по сигарете. С непривычки Хосок хапнул пустоты, зачёсывая волосы, что раньше оканчивались ниже лопаток. Зато как без них легко. Только затылок обдувает. Из приятного: никаких проблем с грудью и лямками. Хосок облачился в рубашку и брюки, взятые напрокат у Чимина и умилился тому, насколько они ему коротки. Юнги также не скрыл улыбки. Не найдя повода для разброса речи, они целовались целых полчаса, почти без перерывов. Хосока изрядно клонило в сон, он замотался в плед и отключился. Юнги отнёс его в салон, уложил и прогрел машину. После вышел, чтобы потушить костёр и отойти по нужде. Горящие фары авто засветили в ближайших кустах уголок светоотражающей плёнки. Застегнув ширинку, Юнги подошёл к подозрительному объекту. Кто-то перетащил сюда гнутый ржавый указатель, сбросил и забыл, как мусор. Название коммуны, где проживали Тэхён и Чимин в детстве, но такой же указатель - обновлённый, Юнги видел по пути сюда. На этом, старом, виднелась ещё одна запись, полустёртая. «Земельное угодье им. Б..ре…т…». Километраж тоже едва виден. Возвращаясь к машине, Юнги решил, что наутро придётся срочно ехать к Тэхёну, как ни крути.***
…Вскоре, держа стакан в руке и полностью расстегнув рубашку, Чимин стоял у напольного зеркала. Отпив глоток виски, больно потёр пальцами шрам на груди, закрыл глаза. Начинающийся новый день в жизни Чимина ни разу не праздник и никогда таким не был. Иногда он сам не понимал, откуда берутся силы на сотворение добра, как он всё ещё может и способен отдавать тепло, и почему оно замыкается, словно кольцующая ловушка. Других Чимин жалел: умирающих, страдающих и болевших, жалел, но не любил и чувствовал, что уже не может и не сможет, попросту не осилит. Любовь - числовая функция, действующая в пределах одного человека. Он копался в ящиках, лениво, долго и вдыхал безнадёжность. Шли минуты. На пол рухнул фотоальбом в шершавой обложке. Всё, что накопилось с момента их присоединения к мафии. Первые несколько страниц в тройственном союзе, сложные для переваривания. Чимин не решился открывать его, зато вскрыл припрятанную заначку, рассыпал по поверхности кокаин - весёлый билет на ближайший вечер. Веселье сменит виселица. Запрокинув голову, он вскинул влажные глаза, осмотрел чистые плинтуса и угловые линии, задрожал. Полетел. Поплелись змейками и рисованные узоры на раскрашенной стене. Он лёг на кожаную кушетку, раскинув руки, и пролежал в беспорядке мыслей столько, сколько падала Земля, избавляясь от солнца, пока гостиную не залило синью. А что, если они всё потеряют? Да плевать. Что они отстроили, если все сваи пилит чужеродный ветер? Чимину всё равно, где быть, лишь бы рядом с ним. Он не избавился от омерзения и ненависти к тому, что им угрожало, кипел любовью нездорового и наверняка знал, что открытый и распятый не возымеет от Тэхёна того, на что надеется. Чтобы Тэхён смог простить себя, одного течения лет мало. Иногда Чимин злился на него. На то, что у них безлимитное, но всё же скупое чувство. Скала, разрубленная надвое. Когда окончательно стемнело, он добрался до «Полумесяца» и занялся двумя знакомыми шлюшками, несколько раз кончил, но безо всякого удовольствия, снова выпил и на подгибающихся ногах вернулся домой. Удивлённо распахнул глаза, заметив, где очутился. В какой-то момент сознанию вышибло пробки, и ноги принесли его к ограде особняка. Человек существо подневольное, сначала попадает в плен обстоятельств, затем в плен собственного разума. И так всю жизнь - волочется, жуёт землю, втоптанный и слабый, даже если располагает золотыми реками. Несчастный и смешной, ублюдочно одинокий, подписанный на страдания до самой могильной плиты. Чимин расхохотался, отходя назад, и опустился на бордюр, обнял себя за плечи, затихая. Он хотел, чтобы его забрали, вытащили, омыли. Та оторванность от семьи, которую он испытал, будучи ребёнком, возросла брешью. И запаял её Тэхён, он занимал в Чимине так много места, что эта любовь незаметно отозвалась параличом, когда лишилась опоры. Протрезвев, он безуспешно покопался в поиске сигарет. В окнах нигде не горел свет: по крайней мере, на этой стороне, охрана по периметру участка расхаживала туда-сюда. Чимин подумывал над тем зайти ему или нет, показаться Тэхёну в таком потрёпанном виде, как бы художественно вернув недавний должок или же вернуться к себе и проспаться. Будучи под кайфом, храбрым и безбашенным, он хотел бросить ему вызов и показать, чего стоит. Но тот Чимин, что был отчасти правильным, на которого следовало полагаться, велел отступить. В такое тяжкое время делать Тэхёну ещё больнее - скотство. Под светом горящего фонаря начал блестеть асфальт, морось забралась за шиворот. Отряхнувшись от противного холода, докуривая, Чимин встал и бесстрашно взял зазвонивший телефон. — Алло? Пульс соскочил со старта до сотни. Спустя шорох шагов в трубке - прозвучал выстрел. Убийство в прямом эфире свершилось так быстро, что кончик сигареты не успел истлеть ни на миллиметр. Зрачки Чимина расширились вдвое, но связь не обрывалась, влезая в ушной канал давящей тишиной. Напуганный, Чимин рванул к воротам, молча нажимая на звонок и продолжая прижимать динамик к уху. На беглом испанском заговорил телевизионный диктор, но Чимин ни черта не понимал. Он вымерз изнутри, пока добрался до двери, попутно расталкивая недоумевающую охрану, затем широко распахнул дверь кабинета, ворвался внутрь... Случившееся - звучало намного дальше. Тэхён стоял к нему спиной, целый и невредимый, он слышал в трубке совсем другое. Взглянув мокрыми глазами на подошедшего Чимина, выдавил: — Марко в заложниках. Чимин качнулся, в голове помутнело, он зацепился за плечи Тэхёна. — Но... — Чимин протянул телефон. — Я только что слышал выстрел. Сверив время звонков, Тэхён сделал вывод, что стреляли либо в кого-то другого, либо вхолостую. Он слышал голос Марко несколькими секундами позже связи с Чимином или почти параллельно. Требовался выкуп с такой суммой, какой у них никак не могло быть на руках так быстро. За сутки. Через день Марко обещали прикончить. Преступник себя не обозначил, и Тэхён растерялся, не зная, промысел ли это организации или же унюхавшие наживу венесуэльские бандиты. До последнего Тэхён понятия не имел, где находится старик. А он прятался на виду у тех, кто и при жизни счёл бы за счастье свернуть ему шею. Рассудок давал сбой. — Господи... — Тэхён закрыл лицо руками, и Чимин услышал что-то похожее на слёзный вздох. Он схватился за голову, стараясь дышать глубже, бессмысленным взглядом осмотрел кабинет и опустился вниз, нечаянно утаскивая за собой Чимина, обвязавшего объятиями. Спасать Марко рискованно и бездумно. Он бы и сам посоветовал не рыпаться и не подставляться, не бросать империю без присмотра. Но... Всё упиралось в понятия о чести, о связи, семье. Марко спас жизнь троим мальчишкам, хотя ничем не был им обязан, мог пустить на мясо. Марко помог им выбраться на поверхность, всплыть. И он был тем, кто хранит секреты. И тем, кого Тэхён глубоко внутри называл отцом и к кому питал уважение. В закостенелой броне всё ещё прощупывался мальчик. Тэхён обнимал его, высмотрев в Чимине вылитую копию. Чимин оставался его берегом, его светлым песочным берегом, существующим отдельно от мира. Пусть моя плоть горит, как и этот святой, если я нарушу законы мафии. Тэхён заказал билеты на утро. Затем попробовал набрать Юнги, но вызов ушёл в недоступный, то же и у Хосока. Отложив телефон, он уже знал, что сомкнувшиеся на шее пальцы выцарапают обессиленный вопрос. — Ты ведь не полетишь туда? — Чимин задрожал и, заглянув в лицо, обжёгся, отвернулся. Тэхён рассматривал часы на запястье, стрелка тягостно ползала по циферблату. Вчера ты счастлив, сегодня ты решаешь проблемы, завтра валяешься при смерти. Узнать, как обернётся - невозможно. — За сутки мы не достанем лям наличными, Чимин. Я почти на нулях, взять неоткуда. Ты знаешь, в какой мы сейчас заднице. Надо собрать ребят и лететь. В Баркисимето у меня есть знакомые, как-нибудь организуем вылазку и вытащим Марко. — Чёрт. Нет, нет, — запричитал Чимин, ощупывая его, прижимаясь, наваливаясь. — Ты не обязан, слышишь? Не оставляй меня здесь... Пожалуйста. Что угодно, только не это. Откуда-то он знал, что Тэхён не возьмёт его с собой и не отправит кого-то вместо себя. Во имя благих намерений, по схеме и кодексу, какими никто не пользуется. Чимин ужаснулся мысли, которая гласила: Марко будет лучше умереть, пожертвовать собой, как можно скорее. Это единственный способ остановить Тэхёна. Но сделать ничего нельзя. Взаправду - ничего. И поэтому Чимин рвётся к нему навстречу и немедленно впивается в губы. — Что ты... — Тэхён попробовал оттолкнуть его, но не смог. — Давай уберёмся отсюда? Насовсем. Уедем, бросим это дерьмо, прошу тебя,— Чимин с надеждой заговорил быстрее, не поднимая трепещущих ресниц, и Тэхёну в ладони падают крупные слёзы. — Прошу... Сдаться. Опустить головы на плаху, опустить руки, упустив и малейший из шансов. — Так нельзя, Чимин, — натужно, сквозь зубы процедил Тэхён. — Мы не можем. Чимин целовал его кисти, прижимал к груди, содрогаясь. Тэхён вдруг запустил ладонь в его волосы, сырые от дождя, заставил взглянуть на себя. Как же это всё чудовищно напоминает ту ночь. Отчаяние. Ужас в глазах. Немощность. То огонь, то вода. Стихийные бедствия. И дети, которых оставили. Чимин смотрел мимо и немо ждал. Тэхёну открылось. Скорбь. Чимин соткал из неё чувство. Но ещё до него, когда им было всё равно, сколько пуль пролетит вместо птиц, появилось оно. Тэхён нуждался в нём. Оно самое подцепило их за крючки и сдвинуло руки по изгибам, перетянуло проволокой, улеглось жгутами. Тэхён прикусил Чимину язык, сгребая в охапку, и всё потекло само по себе, естественно, сложно или не совсем. Не так он видел это снова, не таким повторением в электрических тонах разыгравшейся грозы. Прошлое смешалось с настоящим. Что, если не сейчас? В безумии оставшихся до самолёта часов. Прикрыв глаза, Чимин подтянулся, завалил Тэхёна на себя, сливаясь с его губами, судорожными движениями пальцев лаская плечи. Мозаика кожи разных температур, отколотые куски. Работа неосторожного мастера. Не разбирая пути, неосознанно, они избавились от мешающей одежды. Слабая борьба, рваное дыхание, то поспешность, то снова затухание, перемычка тепла. Тэхён оттолкнул его на ковёр и приник к шее, прикусил сухожилие, надавил весом на пах. Запрокидывая голову, Чимин зажал его между ног, несдержанно простонал. Сердце забилось пичужкой, обречённое быть выклеванным. Рука Тэхёна примерилась к обхвату, большой палец плотно лёг на артерию. Громко дыша, Тэхён видел не пляжные камешки, а ковровый ворс, не Чимина страдающего, а Чимина смиренного. И заменил боль на поцелуй. Один, второй, третий, торопливый. Неожиданный случайный взмах, и Чимин узнал, что веки Тэхёна влажные. Он осыпал поцелуями его грудь, живот, не побрезговал им нигде и почувствовал странный удар под дых, когда заметил, что Чимин, покраснев, смотрит на него с тем пониманием, ради которого им суждено быть. Кажется, Чимин предчувствовал, что это трагедия, растянутая леской от апельсиновой плантации до завязи их нервных клеток. Прибежище. Тэхён полагал, что нашёл его. Чимину всё равно - где. Его солнце и луна везде одинаковы. Тэхён поднял его, захватывая, унёс его на шёлковые простыни опустевшей и холодной спальни, разрешил ему справиться с линией пуговиц, отколоть манжеты. Они едины в горе. Прошуршали рубашки, прозвенели бляшки ремней, с голеней слетела последняя брючная ткань. Чимин распростёр объятия, увлёк в поцелуй. Несколько болезненных минут на воспоминание о том, каковы суставы пальцев Тэхёна, и Чимин принял его в себя безропотно, выбрасываясь навстречу, разрешая раздавить себя и размолоть. Тэхён первый. И был, и есть. Навечно. Глубже. Ребёнок в голубой колыбели. Закрыв глаза, Тэхён целовал его переносицу, виски, лечил на ножках и ручках трещинки от холода, пеленал и укутывал. Пелёнки становились бинтами. Тэхён прикрыл шрамы, они могли бы начать кровоточить. Чимин надеялся вытерпеть, что угодно. Но беспощадную, почти прощальную нежность - нет, горячие губы Тэхёна, его пальцы меж своих, медленные толчки, ввергающие в сумасшествие. Чимин на мгновение стал единственным, кто кусался, царапался и множил насилие, прячась под томительными стонами. Он изнемогал под ним. Этим Тэхён переписывал, перекрывал, оставляя о себе лучшее, но не менее болезненное. И лишь позже, когда по руке Тэхёна пробежалась дурная судорога, он в агонии сжал челюсти на его плече. Чимин вскрикнул, расплескав полосы по острым лопаткам. Вслед огню и тупой боли просочилась кровь, Тэхён нашёл его губы, размазал по ним солёным и, приподнявшись... Яростно замахнулся для удара, каким надеялся сбить припадок. Чимин скрестил запястья, инстинктивно закрываясь; согнутый вдвое, стукнул пятками о его ягодицы. Колыбель, опущенная в подвал, пустовала. Доверху залитая мазутом. Ребёнок вырос. На лбу проступили вены, крупная испарина. Тэхён удержался, вгрызаясь в собственный бицепс. Склонившись, он прислонился щекой к щеке Чимина и продолжил двигаться, ныряя в него и слизывая дорожки пота и кровоподтёки. Чимин отвечал надсадным хрипом, подкармливая его, гладил его поясницу и выдыхая плотное облако, ластился целовать. В Тэхёне покоились намёки, пробы, но отдачи не было, той великой, какой переполнен Чимин. Он чувствовал ритуальную необходимость происходящего. Страх потери. Когда всё закончилось, бурно, криками, выскобленными с кожи швами, и Тэхён проехался губами по его ране, Чимин выдохнул словесное и замер. Но ничего не услышал в свой адрес. Тэхён отстранился, посидел немного, затем вышел покурить, сходил в душ и начал собираться в аэропорт. Снова ушёл звонить Юнги или кому-то там в Венесуэле... Чимин взял его рубашку и, скрутив в руках, зарылся в неё лицом. Ему придётся проводить его. Снова.***
Половина суток ушла только на перелёт. Почти двенадцать часов кряду. Еле живой, сточенный, Тэхён разбирался с изучением места, где держали Марко. Старенький хлебозавод. Местные наёмники подсказали, как продвинуться, и Тэхён потратил последние сбережения на оплату их труда. Из Катании с ним летело ещё семеро, трое находились здесь постоянно. С собой хорошо бы иметь рядом такого стрелка, как Юнги, но... На самом деле Тэхён не хотел брать его с собой, он просто хотел поговорить с ним, как с другом. Может, напоследок или душу отвести. Идя освобождать Марко, Тэхён не делал ставок. Но однозначно планировал, что будет перестрелка. Врагов оказалось не больше, чем своих, не то чтобы и хорошо обученных. Дымилось всё так, что щипало глаза, и сыпавшиеся автоматные очереди обращались канонадой. Действо закрутилось со скоростью смерча. Марко, привязанный к стулу, истошно кричал ему уходить. Тэхён, застрявший на втором этаже металлической лестницы, слышал убийственно плохо. Он спустился. На шее измотанного и избитого Марко оказалось ожерелье из динамита, и тикали часики. Тоскливо взглянув на Тэхёна, он одними губами произнёс нелепое, негодное, отвратительное «прости». И улыбнулся. Тэхён бормотал что-то под нос, не соглашаясь, он порывался подбежать. Но какое-то новое, всепобеждающее чувство, громадой охватившее конечности, погнало его в противоположную сторону. Стремящийся к смерти - не идёт к ней напрямую. Он изо всех сил бежал к выходу, когда прогремел взрыв. Кругом разруха, от потери крови плыл фокус, ладони плотно вжаты в крошево осколков, стекловаты. Тэхён разодрал горячие веки, выплакивая пыль, со слезами по скулам - кровь. Наверное, ушиб голову. Почти ничего не слышно. Контузия. Узкая полоска света пробивалась откуда-то слева. Несколько минут, какие Тэхёну мерещилось, что он полз - он пребывал в неподвижности, едва чувствуя целостность костей. Борясь с удушающим предзнаменованием обморока, надкусил мякоть большого пальца. Перевернувшись на спину и приподнявшись на локте, он вытянул левую руку, сжимающую пистолет, ощутил неприятную густоту, сползшую с виска и покатившуюся красным вниз, прищурился. Вдохнув строительной пыли, прочистил лёгкие. Сизую темень заполонило дымом, свисающие с обвалившегося потолка металлические балки торчали, словно зубы в пасти чудовища. По-прежнему ничего не слыша, Тэхён отползал назад, держа неизвестное чувство ужаса на прицеле. Вдруг локоть соскользнул в пустоту; не успевая задержаться, Тэхён рухнул в углубление, образовавшееся в полу, ушибся и медленно засуетился, пытаясь выбраться и подняться на ноги. Вздрогнув от пробежавшей по затылку волны, он обернулся и чуть вскинул голову. Чернота дула, от которого разило теплом в переносицу. Поднимая взгляд, Тэхён смотрит и дрожит, проваливаясь, истончаясь. Он смотрит на запылившиеся ботинки, брюки, отличный костюм, тугой узел галстука, родинку под губой и в чёрные застывшие глаза. Смотрит опять, сверху-вниз, снизу-вверх. Сидя на корточках, человек уверенно угрожает вынести Тэхёну оставшийся мозг, его палец успокоился на спусковой скобе. Кислород отнимается, иссякает. Удавка прутьями. Бредовое видение, самое бредовое из всех виденных. Пистолет огладил Тэхёну виски, скулы, подчеркнул подбородок. Сложилось итальянское приветствие, какого Тэхён не слышал, но прочёл. Потому что эти губы долго говорили с ним почти с десяток лет назад. Леденящее приветствие мёртвого. Кажется, Тэхён добрался до изнанки, не знал, стоит ли ему расплакаться, не знал, что делать. Последний поезд добросил его до станции, где по какой-то причине вырастают умершие дети. Человек встал в полный рост. Действительно не подросток. Взрослый мужчина, ровесник, серьёзный, бесстрастный и совершенно незнакомый. Нечитаемый взгляд. Извозившись в грязи, Тэхён с усилием сел, привалившись плечом к какому-то обломку. Он совершенно точно погиб или сошёл с ума в процессе, и таково его наказание в лице долгой смерти. Сейчас он наверняка лежит в луже крови или раздавленный бетонным блоком, а всё это часть сна и перехода. Просто у него дольше, чем у других. Дополнительные минуты за хорошее-плохое поведение. За что - так? Приложив дуло к своему виску, Тэхён нажал на спуск.