Ashen crown

За окном развернулась глубокая неприветливая ночь. В какой-то мере Тэхён радовался тому, что находится под защитой Чонгука. Джунгли - определённо не по его части. Замерев в положении полулёжа, крайне неудобном, Тэхён продолжал страдать от бессонницы и ломоты в суставах. Чонгук спал на диване, халат на нём ещё с вечера сменили футболка и дырявые джинсы. Возможно, что завтра он никуда не отправится и займётся разделыванием домашнего скота?... Его сон явно поверхностный и чуткий, чуть Тэхён вздыхал или шевелился, он реагировал мгновенно и громко прочищал горло, призывая к установлению абсолютной тишины. Тэхён же засматривался тем, чем не следовало. Запястьем Чонгука, нереально белым и почти сияющим в лунном свете. Идея провести по нему грифелем и нечаянно проколоть кожу, чтобы разукрасить. Позже поднялся ветер, и буйство зелени окатило проливным дождём, воздух очистился. В приоткрытое окно пахнуло упоительной свежестью. Не в тон горестным воспоминаниям об отце и ноющей тоске по Чимину. Тэхёну хотелось бы спросить: видит ли он то же самое? Может ли пощупать и сказать - это Чонгук, с которым они клялись быть вместе навсегда? Клятвы обманчивы. Навсегда - структура непрочная, несуществующая. Чонгуку пришлось претерпеть кардинальные изменения. Тэхён чувствовал, как секта прошила в нём невидимые стежки. Когда-то он мог похвастаться тем, что знал Чонгука на зубок, но теперь от него - одно имя. ...Вздохнув, Чонгук повернулся на бок, подсовывая руку под голову. Он не олицетворял собой умиротворение и не походил на человека, достигшего наивысшей цели. Ничего, что могло бы быть приписанным к триумфу Тэхён не замечал. Зато чувствовал усталость и напряжение, с какими Чонгук не расставался. Это приходило извне, как нечто родственное и не вполне объяснимое. По какой-то весомой причине свобода Тэхёну не светила, и он колебался в сомнениях насчёт слепой веры в милосердие заинтересованной стороны. Прохлада и размеренный шорох ливня наконец дали телу и разуму передышку, и вскоре Тэхёна сморило: он так и задремал, прижавшись щекой к стене. Ненадолго. Сквозь сумбурные кошмары он открыл глаза ближе к раннему утру, когда комнату заполонило розоватой дымкой рассвета. Не окажись он в столь печальном положении, наверняка оценил бы красоты восхода по достоинству. Первое, что открылось: неотрывный взгляд Чонгука, смотревшего на него просто так, как если бы они лежали на одной кровати и могли любоваться тонкостями. Но кровати не было, только зябкость от испаряющейся сырой ночи. Кротко улыбнувшись, Чонгук подошёл. Сначала внимательно осмотрел ссадину, обработал и только потом основательно сел напротив. Не говоря ни слова, он притянул Тэхёна к себе, притираясь к бёдрам. Тэхён выглядел чуть опьяневшим, немного сонным и почти лишённым способности мыслить здраво. Чонгук воздушно провёл пальцем по его векам, считая ресницы, потом прижался губами к родинке на плече и расцеловал ключицы, заботливо поглаживая спину. Он занимался этим сосредоточенно и долго, как будто не могло быть ничего важнее. Ощущая жар его тела, Тэхён позволял прикасаться и отвоёвывать, и потому, что иного выбора не имел, и потому, что в любом случае он… принадлежал ему. Чонгука не смущали засаленные пряди, загрязнившаяся кожа или запах, он не боялся его монстров, созданных, чтобы отпугивать чужих. Химия пережила бы и их самих. Замучив дистанцией, Чонгук рьяно прижался к губам, чтобы жадно целоваться; в передышках он трепал Тэхёновы волосы, заглядывая в глаза, убеждая в том, что именно он - рядом. Сердце Тэхёна прощалось с ритмом. После вчерашних порывов он дотрагивался до Чонгука едва ли. Ему нечего сказать спустя десяток лет безызвестности, зато его телу есть, чем ответить. Чонгук спас не только его, прежде всего - он спас их остров. Далеко не Сицилию. Тот, где не могло быть никого кроме. И пока время не подгоняло, не рвало на части, они делали всё, что могли, сдержанные лишь дрожью из-под кованой стали. Вися на волоске от того момента, когда безмолвие обернулось бы пугающим криком. Вероятно, вслед за ласками, Чонгук мог изнасиловать его и делать всё, что пожелает, хоть прижигать заживо: у Тэхёна не оставалось повода для открытого сопротивления. Непоколебимый, он растерялся перед ним, рассыпался бисером, ощущая себя по-человечески важным. Смертельно необходимым. Вечным. Прежние заменители не дотягивали до того, чтобы у Тэхёна перехватывало дух от одного неловкого взгляда и простого осознания бесценных тридцати шести и шести. Обычно это он придумывал правила, которым следовали, он давал другим впитывать и запоминать неровности... Между губ протолкнулась голубая таблетка. Тэхён проглотил её и уставился на Чонгука в недоумении. — Что это? — Тебе станет лучше, — шепнул Чонгук и сжал ладонью его член, встречая короткий стон. Зов плоти для Тэхёна важен патологически. Чонгук продолжал целовать его за ухом, требовательно лаская. Ему не терпелось отдать припрятанного с лихвой, дать понять, как ему надоели допросы, проблемы и религиозные постулаты. Он подчинялся одному богу и действовал затем лишь, чтобы его сохранить. Намерения не бескорыстны. Взамен - полная отдача. Сильнее, чем собственничество, опаснее ревности. Тэхён хотел ответить ему тем же, но добраться до ширинки не удавалось и всё, что он мог: вцепиться в каменный бицепс и содрогаться. Он изогнулся, кусая Чонгука в шею, хватая воздух ртом. Вздохнул. Может быть, это первый настоящий вздох с того дня, когда Тэхён подавился его гибелью. А если бы он выбирал смерть, не нашлось бы лучшего варианта, чем выпустить душу, отталкиваясь от вен Чонгука. Тепло заменило голод, жажду, закрасило инстинкты белым. На Тэхёна давила тошнота, очертания то слепили резкостью, то расплывались вовсе. Данное Чонгуком лекарство приходило в действие, и Тэхёна не покидало ощущение, словно он подвешен высоко над уровнем земли, и кто-то трясёт его, как шар со снежными хлопьями, какие дарят на Рождество. …Раздался тихий звуковой сигнал. Вспомнилось, что в мире по-прежнему существуют телефоны и какое-то движение вне забвения. — Мне нужно идти. Что касается Марко и отцовства - я расскажу тебе потом, если не возражаешь, — Чонгук начал отстраняться, и Тэхёна окатило мурашками: кожа, слипшаяся в соприкосновении, лишалась покрова. Часы (дни?) его отсутствия должны были обратиться сущей пыткой. Снова жара, во рту ни крошки ни побывало. Однако сознание парило на воздушном шаре. Осмысление не давалось, правда походила на приятную ложь, ложь на лезвие, которое Тэхёну хотелось облизывать. Он не страдал от недостатка движения, совершенно безразлично отнёсся к садившимся на ноги мухам и мошкам. Правда, никак не мог найти удобного положения и часто вертелся. Когда вертелся он, скелет его будто бы разворачивался отдельно от кожи, так ощутимо, как рёбра кубика Рубика. Прошлое залегло океаном при штиле. Тэхён учился ходить по воде, взлетал и, облизывая пальцы, восторженно смеялся. Он повелевал стихией. То есть, адски галлюцинировал, прикасаясь к себе и мечтая, чтобы где-нибудь между цветных полотен появилось лицо Чонгука. Дом нагревался под солнцем, что масленая сковородка. А он по-собачьи прикладывался к ведёрку с водой, но один раз неуклюже дёрнулся, и потом растерянно смотрел на лужу, помочил в ней руки, обтёрся. Жажда затравила, высушила глотку. Чонгук вернулся в тот момент, когда Тэхён, стоя на нелепых четвереньках (с вычетом одной руки), лакал остатки воды с пола. Распашонка на нём задралась, оголив влажные ягодицы, на взмокшей шее блестело, и с виска скатилась капелька пота. Одичалый и возбуждённый, он был чертовски красив, унизительно бесподобен и бесподобно низок. Тем не менее, вместо восторженного замечания - сухой кашель. На спинку стула лёг костюм, ленточкой взвившись в воздух, опустился галстук. Чонгук вынул запонки. Тэхён не представлял, куда он мог ходить в таком виде в здешней-то фауне и подозревал, что рядом с участком наверняка припаркована машина, а где машина, там и дорога. Мысль промелькнула и тут же осыпалась. Услышав звон освобождающейся пряжки, Тэхён смело поднял взгляд. О чём-то задумавшись, Чонгук медленно вытягивал ремень из брюк. — Куда ты постоянно уходишь? — Тэхёна начинало знобить, и он забился в угол. — Это не важно, — Чонгук говорил не тем тоном, каким подслащивал прежде. — Не имеет значения, правда. — Отпусти меня. Чонгук гневно посмотрел исподлобья и выдержал паузу. — Нет. — Какого хрена ты кормишь меня наркотой и держишь на привязи? Тэхёна уже отпускало, он ясно понимал, чем Чонгук баловался на досуге. Свёл концы с концами. Тенамфетамин. MDA. Малейший передоз, и им обоим крышка. Догадка Чонгука не удивила, он простодушно пожал плечами. — Обычные колёса мне не помогают снять стресс, — он продолжал переодеваться, и Тэхёну снова открылся вид на его обнажённое (божественное) тело. — Я тут навеки прикован? Будешь мне периодически дрочить и любоваться по утрам? — естественно, Тэхён злился и дерзил. — Освободи меня. Куда я сбегу? — Того, что ты можешь сбежать, я как раз боюсь меньше всего. Потому что ты этого не сделаешь. Ну и потом, — подойдя, Чонгук погладил Тэхёна ремнём по лицу, — я пока не могу. Те, кто следит за мной, как бы сказать... считают, что ты подвергаешься моему влиянию. В общем-то, Стидда хочет тебя вернуть. — Для чего? — Твоя мать им тебя завещала. Вроде бы там и есть твоя настоящая семья. Понимай, как угодно. Тэхён скривил рот, готовясь истерически расхохотаться. — Дерьмо собачье. Я нихуя не понимаю, а ты даже не трудишься объяснить… Опустившись на корточки, Чонгук взъерошил ему волосы. — Вот почему ты должен довериться мне, — и, затягивая ремень на его шее, поцеловал. — Я обо всём позабочусь. Тэхён сердито отпрянул назад. — Скоро мы уедем отсюда, — предупредил Чонгук, загадочно поглядывая на руку Тэхёна, и вдруг хватанул его за подбородок. На манжете едва заметные царапинки. — Ты ведь не пытался её расковырять? — А если и так…? — с вызовом зашипел Тэхён. — Я мог бы и кишки себе вытащить с твоими-то антидепрессантами. Мы ведь оба двинулись, верно? Либо Чонгук не желал с этим соглашаться, либо игнорировал, но Тэхёна он отпустил, не почтив ответом. Скинул крошки от недоеденного ужина и напоил виски, который плеснул себе на дно стакана. Ни частички от утренней нежности. Он просматривал что-то в ноутбуке, потом выходил звонить кому-то, а Тэхён, наполовину пьяный, наполовину обезвоженный, изнемогал и слизывал пот на сгибе локтя. — Хочешь пить? — заботливо спросил Чонгук. — Да, знаешь… Было бы заебись, — ухмыльнулся Тэхён, подтянув колени к груди. Чонгук оторвал взгляд от его оголённых ляжек и нарочитого бесстыдства, набрал в чашку воды. — Слушай, — Тэхён говорил с придыханием. — Как только я вырвусь, я хочу переломать тебе руки. Или ноги. Вообще, разъебать твою самодовольную рожу… — Это же и есть любовь, детка, — подмигнул Чонгук, давая ему осушить всё до капли. Пролитое мимо он склонился слизать, хрипло добавляя: — Мы вместе до конца? Лёгкий кивок. Чонгук чувствовал, что ему подыгрывают, в изменившемся поведении Тэхёна проглядывалась его решимость, он пытался раскусить Чонгука, прочесть, вывести из тени. Игры напрасны, когда уловки узнаваемы. Пальцы Чонгука остановились на груди Тэхёна. Он прищурился и поцарапал ногтем буквенный шрам, обводя его кривые линии раз за разом. — Кстати, всё хотел спросить, что это означает?... Тэхён солгал, обозвав сделанное следствием безысходной юности, перевёл, но в пользу Чонгука. Того пояснение тронуло. — Я не знал, как жить после твоих похорон. — И вырезал шрам. Здорово… Смотри, что у меня, — оживился Чонгук и, спустив джинсы, показал внутреннюю сторону бедра, Тэхён прочёл на мышце непримечательное до того: «Пепельному принцу». — Шутишь? — Тэхён пощупал и рассмеялся. — Мне было двадцать, и я был в стельку. — Тогда это ещё не самая худшая формулировка. — Пожалуй, — согласился Чонгук. И это был неожиданно нормальный разговор. Как тогда. А всё, что рождалось и шло прямиком из прошлого, снимало нынешние запреты. Подумав, Чонгук без колебаний освободил его руку и протянул свою, чтобы дать Тэхёну подняться. Воспринятый настороженно жест не принёс ничего плохого. Ноги держали Тэхёна плохо, и чувство равновесия круто подводило. Он ввалился в объятия Чонгука тряпичной куклой, обзывая себя треплом. Его не хватило бы и на поднятие кулака, не то, что на завещаемые удары. — Сука… — он пошатнулся и вспыхнул, и от жара, и от того, что ощутил руки Чонгука на своих ягодицах. Если подумать, это первое их полюбовное объятие. — Какой долгий и паршивый отходняк. — Пройдёт скоро. Давай-ка я вымою тебя, — Чонгук взял его на руки. — Станет полегче. Холодные стенки чугунной ванны обожгли распаренное тело. Включилась вода, затопила грязные стопы. Чонгук закрыл дверь и разделся до пояса. Усевшись на край ванны, стянул с Тэхёна одежду. Тот подставил ладони под кран и умывался с такой интенсивностью, словно замыслил ненароком утопиться. Понаблюдав, Чонгук достал старенькую мочалку и, капнув на неё геля, коснулся тёмных плеч. Пока он тёр его кожу, позвонки и живот, Тэхён смотрел на ворсинки чёрной плесени, захватившей плинтуса, да и кафель тут старый, а кран ржавый, вода желтоватая. Дом проигрывал под натиском всепобеждающего климата. Так кругом устроено: есть уязвимая точка - жди по ней удара. — Тэхён, тебе не приходило в голову, что это странно: нет никакой другой боли, кроме физической? Если мы не получаем её так, то мы ничто. Чувство ведь не определить. — Извини… я сегодня не приготовился к лекции, — съязвил Тэхён, сгорбившись и прикрыв глаза. Ему нравилось то, как Чонгук прикасался к нему. Но он соглашался. Боль - уникальный опыт. Тэхёна окатило с душа: Чонгук лил, не жалея. Ощущение чистоты и свежести вернуло привкус реалий, конечности перестали казаться пришитыми, и ушла надоевшая слабость. Избавившись от вещей, Чонгук забрался к нему. Внутри набралось достаточно пены, и излишний шум отключен. Минута тишины. Тэхён откинул назад мокрую чёлку. Плескавшаяся у их рёбер желтизна неплохо отражала скудный ламповый свет. Нервы, словно стачиваемые напильником, пришли в негодность. Тянущее живот ощущение, наплыв страсти, переизбыток нежности. Замахиваясь, Тэхён почти не думал. И разбил Чонгуку губу, попытался было быстро вылезти, но тот зацепился за его волосы, перехватил запястье и, развернув на себя, смачно ударил. Тэхён соскользнул вниз, хлебнул воды и как только Чонгук снова вытряхнул его, смыкая руки на шее, их переклинило, перевернуло и зажгло. Они накинулись друг на друга, подъедая кровь, испивая солёное с мыльным, отплёвываясь и заново - затыкая рты. Какое-то время длилась мокрая борьба, множащая лужи за пределами. Потом десятисекундный покой, дрожь, вздох. Тэхён, твёрдый и возбуждённый, с румянцем на щеках, сжался под весом Чонгука, чьи руки, хватившиеся за бёдра до синяков, раздвинули ему ноги. Он не успел сдвинуть их, как Чонгук толкнулся вперёд инстинктивно и резко, выдирая из Тэхёна стон, из его тела - изгиб, получая в награду глубокие ранки от ногтей. Взгляд поплыл, Тэхён закусил губу, замирая от боли и задыхаясь от удовольствия, зубами раздирая плечи Чонгука. Он же продолжал наращивать темп, забивая на обоюдную агонию, загоняя до потери кислорода и облизывая Тэхёну лицо, как бесстыжее животное. Он наставил ему россыпь засосов. Сначала они трахались, грубо, болезненно, страшно напоминая гоняющихся за дозой наркоманов. Тэхён кричал под ним, Чонгук расправлялся с его телом, не давая воде остыть. Он задвигался медленно, когда этого делать не стоило. И, придерживая одной рукой голову Тэхёна, смотрел на разомкнутые губы, пропускавшие стоны вслед за его толчками; его завораживал блеск кожи, туман в глазах, черты, что изменились… но по-прежнему влекли. Мечтательно улыбнувшись, Чонгук вставил большой палец в пленительный ротик, Тэхён прикусил, вскидываясь навстречу. Та надпись. У принца нет короны, нет трона и замка, вельмож. Но есть безумие. …Тэхён пускал в ход кулаки. Он колотил Чонгука по бокам, не игриво, а на полном серьёзе, ругаясь, шипя, измотавшись от близости, до которой никак не мог дотянуться, изгрыз ему губы. Может быть, хотел убить, лишь бы добраться до оргазма. Чонгук приподнял его и насадил на себя, переплетая языки. Они кончали одновременно, бурно, надрывая голоса, сливаясь в один тон, как опрокинутые на полотно краски. Глядя сверху-вниз в глаза Чонгука, Тэхён приподнял правую руку и… погладил его. Чонгук тихо поцеловал суставы его пальцев и залюбовался отметинами, что через пару-тройку часов зацветут в полную силу. Тэхён укладывался сам не свой, измотанный и, словно разобранный на шестерёнки, детали, платы. Лицо Чонгука напротив, его тело вплотную. Избежав одного плена - попадать в другой. Круиз по адовым котлам. Один на двоих мирок, устоявший на трёх китах. Теперь, когда Тэхён обрёл искомое, его посетила дурацкая мысль, увлекающая, приторная. Если хоть что-нибудь пойдёт не так, сможет ли он уйти?

***

Прошли целые сутки с последнего звонка Юнги, в чьём спокойном голосе вряд ли удалось бы заподозрить неладное. Часы застоя сменялись часами стремительных и неотложных дел. Поутихло и давление из Палермо: коллегия заняла выжидательную позицию, отсчитывая минуты, когда объявят об официальной потере короны Катании. В отношениях с Хосоком, первым доверенным, проверенным и просто человеком, с каким не без умысла свела судьба, Чимин чувствовал холодок. Считалось, что Хосок втайне держит на него обиду за то, что Юнги последовал зову великой дружбы и долга, отправившись Тэхёну на выручку. Выступать разлучником - нигде не награда. А вылазка обещала быть рисковой. Пусть Хосок и понимал, что Чимину больше не на кого рассчитывать, факт настолько резкой смены пресвятой благодати на уныние давался ему тяжеловато. Чимин признался, что не ставил целью давить и нарочно преподнести Юнги эту затею так, чтобы он отозвался. Напротив, ему хотелось самостоятельно вырваться из пут безызвестности и пойти Тэхёну навстречу. Желая как лучше, он получил обратное. В редкий час между завалами работы, бумажек и бдения доверенного пространства, им довелось встретить вечер в домашней обстановке, на противоположных креслах. Хосок заканчивал подсчитывать сумму поступившего для Юнги заказа, сердито черкая ручкой в блокноте. — Долго ты будешь дуться? — Чимин запустил в его сторону подушкой. Хосок отфутболил её так, что не увернись Чимин, и получил бы неслабо. — А ты как думаешь? — Прости, — Чимин и впрямь не хотел с ним ссориться. — Штаны спусти, — изощрённо огрызнулся Хосок и, подобрев, покачал головой. — Я не дуюсь, Чимин. Не пойми неправильно. Нервничаю. Несмотря на раздражение, они всё же понимали друг друга. Трудно не понимать, когда сидишь в шлюпке, отправленной за борт подальше от места крушения корабля. Не счастливчики. Впрочем как и не беспомощные. Оба имели завидных наставников, научивших терпеть и справляться. Врученный Юнги ежедневник, в который вписывались конечные цифры, имел для Хосока особое значение. Клея на его странички цветные пометки, он нежно улыбался, словно эта вещица касалась их с Юнги, как дитя родителей. Их единение казалось Чимину трогательным. Вскоре Хосок принял душ и сидел перед зеркалом, бессмысленно рассматривая отражение. Затем Чимин заметил, как он выдвигает ящик и начинает рыться в коробочках. Стало ясно, что он избавился не от всех штучек Эсперансы. Декоративная косметика с прежним разнообразием полнила шкафчики. Хосок списывал на то, что кому-нибудь обязательно пригодятся его умения. Чимин занял наблюдательную позицию над завораживающим действом. Хосок красился технично и ловко, доводя личико до кукольного подобия, аккуратно и без единой помарки. Так он справлялся с переживаниями. Макияж не сделал бы лучше, но и не грозился навредить. Немудрено, что у Юнги «щёлкнуло». Изгибы Хосока, осанка, харизма. Падре под стать. Хосока хотелось разворачивать до Эсперансы, любуясь изнанкой непостижимого фантика, и снова поражаться тому, как шедеврально сложился узор. — Иди сюда, Чимин, — Хосок вдруг поманил его пальцем, и тот опасливо прищурился, но опустился на пуфик рядом. — Можно я немного отвлекусь? — Каким образом? — Чимин косо посмотрел на раскиданные карандаши и помады, догадался. — Только не это. Пожалуйста. — Я должен чем-то заниматься… — Не лучше ли… — по губе Чимина прошлась кисточка с блеском. — Эй! — Нет ничего лучше, чем заниматься любимым делом, — Хосок воинственно вооружился каким-то тюбиком. — Я отдал в твоё распоряжение бордель! — Чимин упирался руками. — Господи, неужели так жалко своего лица на разок?! — Во имя отца и сына...? — он сдался. — И святого духа, — с благоговением кивнул Хосок. — Только не перебарщивай. Уступил. По-дружески или даже по-братски. Или вообще, он был бы не против чего-то «нормального», обыденного. Часов, когда не приходилось бы слышать, как отчётливо колотится сердце, когда улыбка - не крайнее проявление истерики. Он дал себя разрисовать, как Хосоку вздумалось, и позже в зеркале появилось двое. Привлекательных? Более того. Хосок навёл ему шикарные бордовые тени, и этот акцент на глаза заставил Чимина думать, что они похожи на придворных дамочек, чьи башни давно обвалены, и вместо слёз которым положено плакать кровью. Сделав несколько фото на память, они умолкли. Не пировали во время чумы, но уловили стойкое чувство собственной никчёмности и неуместности содеянного. Чимин отвернулся и ощутил, как щиплет веки от поплывшей туши. Он отчаянно боялся момента, когда ожившие кошмары прошлого возымеют силу. Они возымели. Чимин так редко бывал на могиле Чонгука, так редко смотрел правде в глаза, но ещё реже пытался высказаться начистоту, поделиться главными из переживаний. Ларец Пандоры открыт, его проклятие собиралось отнять у Чимина всё. А у него не так много на раздачу. — Эй, а что у тебя на плече?… — голос Хосока прозвучал с явным испугом: рубашка Чимина съехала так низко, что открылся полукруг уродливого шрама. Иногда Чимин расцарапывал его до крови, чтобы заживало дольше. — Памятка, — ответил он. Одарив Чимина многозначительным взглядом, Хосок поправил ему рубашку и обнял, давая спрятаться на своей груди.

***

Полчаса назад падре вернулся с завтрака, где побеседовал с собратьями и с интересом выслушал о нуждающихся в помощи детях из хосписа. То есть, детях обречённых на смерть по тем или иным причинам. Но молитвы и пожертвования призваны продлить им если не жизнь, то укрепить их веру в её исключительную доброту. Он не кривил душой, когда говорил, что сделает всё, что в его силах, однако мысли его блуждали далеко от темы благодеяний. Под прикрытием одного из священников ему предстояло пропасть на пару дней. Сидя на одинокой кровати в номере, Юнги осмотрел скромную мебель и свои пожитки в виде кожаной сумки, на дне которой лежал красный шёлковый шарфик. Он достал кусочек лёгкой ткани и зарылся в него лицом, вдыхая парфюм Хосока, напоминающий сицилийское цитрусовое утро. До мельчайших подробностей он успел изучить, как Хосок выглядит во время сна: любовался им, проснувшись с солнцем. Хотелось прикасаться к нему. Закрыть глаза и воображать чревато последствиями, а у Юнги всё расписано. Мечтательность - отставить. Вздохнув, он открыл окно и, облокотившись о подоконник, закурил. Внизу у бассейна загорало несколько человек, а поодаль, где растворялись каменные изваяния города и образцы современности, горизонт испещрён зеленью тропик. Хорошо здесь. Отдыхать одному или проводить время с кем-то, не пялиться одинокой свечкой вдаль, а держать кого-нибудь за талию и целовать за ушком. Табак также не спешил выгонять из Юнги романтический настрой, и его это немало смешило. Вспоминался отец, подстреливающий крупную дичь с каменным лицом, а потом славно воркующий о том, что подарить маме на годовщину. Яблоко от яблони. Что за хреновы законы - повторяются, как прописанные? И всё же, когда у него было что-то своё? Вещи - чужие и больше похожие на сувенирное напоминание о лихих проделках, награды - сомнительные. Частенько, находясь на Сицилии, он задумывался, не стоит ли прекратить мракобесие, перестать торговать оружием и периодически уходить в запой утех. И всякий раз приходил к однозначному выводу. Не стоит. Когда начинаешь что-нибудь - доводи до конца. Даже если оно пророчит снести голову. Он уже позаботился о том, чтобы проверить свой счёт, успел отлучиться до банка и обналичить кругленькую сумму. Для того, чтобы вскоре с ней расстаться. В местном баре Юнги нашёл человека, с каким имел договорённость Чимин. За деньги была изложена информация и даны координаты. С десяток небольших населённых пунктов в районе взрыва, несколько «примечательных» мест, где можно отсидеться. Юнги требовалось проверить их в одиночку, истоптать метр за метром, проявить бдительность и осторожность. Нанять кого-нибудь и быть кинутым не тянуло на целесообразность. В чужой стране надеяться следует только на себя. Сутану он расстёгивал чуть дольше, чем обычно. Переодевался в закрытую и лёгкую одежду, чтобы не пострадать от насекомых и обжигающих солнечных лучей. Машину арендовал за гроши и не был уверен, что вернёт в целости и сохранности. По пути Юнги угнетали местные беспорядки, обстановка и шаткость, даже трещины в асфальте, душный спёртый воздух и неутолимая жажда в глубине собственной глотки. Он не припомнит, чтобы пил столько воды, живя в Катании. Но, привыкший к любым условиям, не жаловался. На заправке проверил сумку с двумя пистолетами и патронами, плотнее завалил их вещами и молитвенниками, дёрнул поддельный паспорт за уголок, чуть вынув из нагрудного кармана, пихнул обратно. Он делал много лишних движений, и для него самого это значило, что он суетится впустую, что близко к статусу волнения. Неправильное начало. Он гнал всю дорогу прочь от большого города почти без остановок. Кондиционер в видавшем виды внедорожнике не работал, и эта проблема вылепила на коже второй липкий слой. Юнги притормозил у одинокого указателя, чтобы облиться водой. Она испарялась мгновенно. Никчёмные дороги вынуждали оставлять авто рядом со въездами и дальше идти пешком. В первой деревушке его ждала неудача. В унылой забегаловке владелица, кое-как говорившая на английском, пояснила, что среди здешних ничего подозрительно не замечала, мол живут они себе тихо, трудятся, чужаков не видели. Простым людям лгать не с руки, поэтому Юнги верил. Ближе к вечеру, в бог весть каком по счёту посёлке, на удивление хорошо приспособленном для туристов, Юнги смутил блеск поодаль: он угадал в нём автомобильный бампер. Что ж, у того кафе вполне мог задержаться приличный путешественник или целая семья, выехавшая на каникулы. Машина среднего класса. Не чуя в том никакого подвоха, Юнги на всякий случай сунул пистолет за пояс и вошёл в дверь. Его прибытие огласил мелодичный колокольчик, пара-тройка иностранных посетителей окинула его быстрыми взглядами, несколько смуглых официанток обернулись и выразили почтение, и одна из них тут же соскользнула со стула с меню на руках. Юнги поздоровался на испанском и сел у окна. Ощутив от прогулок немалый голод, он заказал кукурузные лепёшки с сыром, паббелин-криольо и стакан холодного ананасового сока. За день разъездов - ни зацепки. Не было похоже на то, что народ возмущён чьим-то присутствием или ведёт недовольное обсуждение в кулуарах. Подав заказ, девушка улыбнулась Юнги именно той улыбкой, за какой пряталась недюжинная симпатия. Нет, Хосоку никто в подмётки не годился, сколько ни смотри по сторонам. И тоска по нему разливалась неимоверная, хотя и прошло всего-ничего. Солдат Мин Юнги прошёл бы холодным все войны, кроме тех, что задевали его сердце. А места там, как показала практика, на одного. Заночевал Юнги в мотеле поблизости, надеясь вздремнуть пару часов, чтобы восстановить силы и потом сразу же сесть за руль. Ночью его разбудил шорох: кто-то придирчиво копался в вещах, пыхтя, как ёж. Разлепив веки, Юнги резво поднялся и схватил за шиворот мальчонку, который пару часов назад подавал ему ключи. — Ты чего вытворяешь?! Он заболтал на беглом испанском, сделав страшные глаза: Юнги спросонок вовсе не выглядел столь доброжелательным падре, каким представился. — Да вы такой же, как тот!... Вероятно, жить ему не на что, и Юнги по доброте душевной простил. — Ладно. Отпущу, если расскажешь, какой ещё «тот». Мальчик оправил задранную рубашку и сглотнул, как будто не веря, что кара небесная миновала его хрупкие плечики. — Похожий на вас, — воришка оттянул веки пальцами, изображая расовый признак, да так потешно, что Юнги хохотнул. — И как давно ты его видел? — Не помню точно. Правда, тот выше вас был, и глаза у него больше. — Кхм-кхм, — Юнги прочистил горло, но давать находчивому малому затрещину всё же передумал. Святой отец понятия не имел, что мог Тэхён забыть здесь и от чего прятался, куда бежал. Что-то упорно не сходилось и не состыковывалось. Сон как рукой сняло, и чтобы не тратиться в никуда, Юнги выпил кофе и возобновил поиски. Вероятно, он движется в верном направлении и идёт по следам Тэхёна. Будет обидно, если всё впустую. Деревня находилась в окружении неприступной лесной чащи, Юнги сомневался, что в ней кто-то есть. Заброшка? Отличное место для пряток. Навигатор в этой части отказывался работать, и Юнги сверялся по бумажному атласу. Небо заволокло тучами, предвещавшими сильный дождь. Дорогу вперёд заменяли деревянные мостки, по каким перемещаться исключительно на своих двоих. Закинув сумку на плечо, Юнги двинул пытать счастье. В охоте немаловажен элемент везения, и Юнги полагался на него. Застать бы здесь Тэхёна, выяснить, что происходит и вернуться домой, как можно скорее. Вера укреплялась и полученной наводкой: поговаривали, что полгода назад здесь арестовали одного наркобарона, который развернул лабораторию прямо в собственном подвале. Вряд ли Тэхёна что-то с ним связывало, а если и да, какого бы хрена он попёрся в такую даль?! Пакостное предчувствие усиливалось по мере того, как Юнги обходил запустелые открытые хижины. Действительно: ни души, раскиданные пожитки и вещи тоже никому не сдались. Подгнившие мостки закончились, и заросшая тропа вильнула в неприветливые кущи. Отточенный слух позволил Юнги уловить непонятные звуки поодаль, он пошёл на них, пригнувшись, так тихо, точно выдрессированная ищейка. Открывшийся вид на клочок двадцать первого века - не изумил. Кому-то достался укромный уголок: участок леса вырублен и огорожен высоким забором, подъездную дорожку к дому залили асфальтом, Юнги сразу смекнул, к какому повороту просёлочной (неплохой) дороги она ведёт: он проезжал ту петлю по пути сюда. Там и до города легко срезать, нырнув в объезд к шоссе. Почему пригородный домик не передан под опеку государства, тоже становилось предельно ясно. Копы и кто-то ещё из вышки были в доле. После краткосрочной отсидки барон наверняка вернётся сюда. Криминал всюду на одно лицо, тут уж Юнги не ошибался… Ход мыслей прервал рык двигателя. Приближалась машина. Юнги молниеносно юркнул обратно в кусты и притаился. Иномарка остановилась не у самых ворот, из неё вышел высокий мужчина в деловом костюме. Порыв выкрикнуть что-нибудь заложило комом, когда он поднял голову. Знакомый незнакомец. Юнги видел фотографии, слышал рассказы. Сходилось всё, кроме пункта, где мёртвые восстают из могил. Он онемело провожал его взглядом. Прежде, чем уйти, Чон Чонгук остановился и напряжённо вслушался в тишину. И, как будто имея парочку лишних глаз на затылке, быстро вскинул руку и выстрелил в сторону шевельнувшихся веток...

***

День не задался. Из-за повышенной нервозности Хосок перепутал заказы и полдня разбирался с двумя придирчивыми старыми козлами. Потом - всё летело из рук, начиная с предметов туалета и заканчивая деньгами: кладя их в сейф, необходимо думать о вещах положительных, а не продолжать сквернословить. За сбором раскиданных пачек Хосока и застал Чимин, которому важно было поделиться вестью, не дававшей спокойно спать. Слушая о возможно живом Чонгуке, Хосок мял банкноты в пальцах, передвигаясь по полу всё медленнее, пока не осел где-то в углу с вытянувшимся от изумления лицом. — Я не знаю, как мне это прокомментировать, веришь? Что, серьёзно? — Да, — Чимин отвёл взгляд от бутылки, стоявшей на столике. — Я не говорил об этом Тэхёну. Сам толком не понимал, что там произошло между Марко и Чонгуком. Не хотел его волновать. Потому что с такими темами не шутят, понимаешь. Когда не уверен: лучше молчать. Заперев деньги в сейф, Хосок приложился к холодной дверце лбом и стукнул по ней кулаком. — Бля. Он понимал, что если в другой части света Тэхён сейчас с Чонгуком, то у Чимина внутри разрывы, плохо совместимые с жизнью. И находящийся в кабинете алкоголь опасен. Смотреть на него жалостливо он избегал, загородил собой столик и незаметно отодвинул вино за вазу. Чимин благодарно кивнул. Выбор Тэхёна не предугадаешь, но, что бы там не затевал Чонгук, в появление которого Хосоку поверить сложнее, чем во второе пришествие Христа, этот самый выбор перевешивает в сторону известной чаши. — Если Тэхён жив, то пусть будет с кем угодно, — заявил вдруг Чимин. — Чонгуку я не хотел бы доверять, но вроде бы после своей фиктивной смерти он не причинял нам вреда. — Ну-ну, — скривил рот Хосок. — Не будь таким няшкой. Если этот парниша как-то связан со Стиддой, я бы вообще избавился от очков в его пользу. — Тем не менее, — выдохнул Чимин. — Ставки сделаны, ставок больше нет. Разубеждать его Хосок не взялся, тем паче на фоне экономического коллапса: с утра им пришлось прикрыть сразу два подпольных казино. Дозвониться до «глухомани», как обозвал своё местонахождение Юнги, конечно же не удалось. Хосок взволнованно пожевал губы. Если бы он мог управлять самолётами, то полетел бы не раздумывая. Садясь в машину после вечерней сделки, он чувствовал себя решетом, пропускающим сквозь не мягкий речной песок, но щебень. Он верил, что с Юнги по определению не могло случиться беды. Но переживаний, как и горы с плеч, это не снимало. Перекурив, он отправился обратно в бордель и широко распахнул глаза, когда, подъезжая, увидел отблески полицейских мигалок. У стен борделя сиротливо толпились их с Чимином заслуженные нимфы. Хосок как будто проглотил подушечку для игл, и выкуренный ранее табак встал в глотке. Кто-то из клиентов мог сорваться и совершить убийство, но стали бы тогда выгонять всех на улицу?... Хосок потряс кого-то за плечи и услышал, что их «прикрывают», он прорвался через толпу и вбежал в вестибюль, разъярённый и готовый разодрать виновника в клочья. Несколько полицейских взглянули на него безо всякого интереса, в остальном не пострадал ни интерьер, ни кто-либо из людей. Хосок вовремя вскинул голову. С лестницы спускалась коротковолосая женщина в белом деловом костюме, со сдержанным макияжем на практически идентичном лице. — Собирай свои вещи, Чон Хосок, — потребовала она. — Мы прекращаем это безобразие, а ты возвращаешься домой. Он и не дрогнул. — Нет, мам. Это ты собираешь своих марионеток и катишься обратно. Ты не имеешь никаких прав вламываться и наводить тут свои порядки. — Вот так поведение!... Да будет тебе известно, что твой отец баллотируется в мэры, и мы не намерены мириться с тем, что наш единственный сын и наследник руководит публичным домом и верховодит шлюхами! — сжав челюсти, она подступила к нему, продолжая цедить сквозь зубы: — Ты совсем спятил? Как ты мог докатиться до такого? Ему предстояло выстоять перед единственной женщиной, которую он любил и уважал, воспевая в образе Эсперансы. Привязанность. Родителей не выбирают. — Не испытывай моё терпение, — настаивала она и, норовя добавить ещё остроту, осеклась: появился Чимин. — Вам лучше покинуть это место, синьора, — предупредил он. Синьора, немало побледнев, бросила укоризненный взгляд на сына, затем на пожаловавшего гостя. Поверженная, она удалилась, по мановению руки забирая с собой шум, гам и неразбериху. Хосок обратил внимание лишь на то, что она задела плечом дверной косяк. Он не настолько хорошо помнил манеры матери, но никогда прежде не видел, чтобы ей изменяла грация бывшей балерины.

***

Лесная птичка пала замертво. Юнги не смог определить её вид и семейство, но и к орнитологии ярого любопытства не испытал. Волосы встали дыбом. Чонгук не просто метко стрелял, он знал жертву, и у Юнги появилось отвратное чувство: не произвёл ли он демонстративный выстрел, чтобы отпугнуть нежданного гостя? Такое могло быть, хотя и верилось с натяжкой. Никакими лишними вопросами Юнги не занимался. Определённо: Тэхён внутри и нуждается в помощи. Надо вернуться и отогнать джип, потом снова сюда - караулить отъезд Чонгука, выжидать момент, как это свойственно заядлому любителю поохотиться. Возможно, это битва один на один.

***

Те сражения, какие Хосок вёл со своими вновь объявившимися родителями (которые не спускали с него глаз на протяжении многих лет, как оказалось), Чимина не касались. Веских оснований закрыть бордель у них не нашлось, и за стенами кабинета вновь журчала сладкая атмосфера. Сам факт покушения на бизнес, на который Чимин вкалывал, вынудил ощетиниться и заняться укреплением других шлюзов, где могло прорвать, в том числе - в чёрном налогообложении. Проценты капали скудные, но Чимин ужесточался наравне с Тэхёном и, не жалея одних, другим оказывал милость. Хосока мучали головные боли. Чимин пропускал его жалобы, внушая лишь один постулат о том, что им не до семейных разборок. Просто потому, что сосредоточиться следовало на том, что даст результат. Хосок обижался, но в неожиданном безразличии друга не винил. В конце концов, ему палец в рот не клади - справится. На днях до Чимина дошёл шёпот, будто в Катании объявился призрак Армандо, вальяжно прошёлся по центральному торговому центру, посидел у фонтана, попивая куба либре. Мысль об этом изводила и вынуждала добиваться если не точных сведений, то хотя бы отрывков более-менее вразумительных слухов. Армандо являлся ключом к истории, заполучить его - всё равно, что открыть сокровищницу. Станет понятным начало и примерные вариации конца. К тому же, он обязан знать что-нибудь о Тэхёне. Внутренние проволочки практически во всех сферах и застои финансовых потоков толкали Чимина на всевозможные аферы. Смена власти не пугала. За то время, что Чимин не видел Тэхёна, он вполне был способен действовать аналогично ему. Он знал его слишком хорошо, чтобы допускать промахи. Завершив одну из сделок с новым человеком, Чимин поздно вышел на парковку кафетерия, у какого оставил машину. Открыть дверь ему не удалось, брелок повис на кармане. В спину упёрлось жёсткое дуло: ощущения трудно спутать с чем-то другим. Чимин сохранял спокойствие. — Какое нелюбезное появление, Армандо, — он чуть повернул голову, и увидел лицо в стерильной маске. — Отвернись и не пизди, — шикнул тот. — Иди вон до той серой ауди и садись. Чимин послушно исполнил просьбу. На подходе его ударили прикладом по виску, он рухнул, в мути ковыряя пальцами белую разметку парковочного места. Руки связаны сзади, за спинкой жёсткого стула. В полутёмной комнатушке ни окна, ни щели наружу. Армандо восседал на софе, потягивая сигару. Чимин боролся с тошнотой и чувствовал себя неуютно, если не сказать отстойно. Ни тебе кляпа, ни других извращений. Он обратил на себя внимание, задав вопрос о Манрике. Гаранта о неприкосновенности за душой не имелось, любая активность могла караться жестоко, но Чимин и так дал себя поймать, идя ва-банк. — Манрике? — Армандо, как имел привычку закладывать блондинистую прядь за ухо, так от неё и не избавился. — Ну да, он выглядел молодцом, долго ломался. Похоже, что он реально привязался к Ринцивилло. Только до фени это, когда труба зовёт. — Может, мы адекватно пообщаемся, без верёвок...? — Не-а, Чимин. Ты не врубаешься, что заложник? Вроде бы своё положение он уже успел оценить, кивнул. Смущало, что никого кроме похитителя рядом нет. Армандо любил поболтать, и Чимин помнил его слабые стороны. Обдурить бы его не мешало. — Ты ведь член Стидды? Скажи… — выдавить следующие слова Чимину пришлось с натяжкой. — Чонгук там? Похоже, он ждал этого вопроса. — Да-а, — протянул Армандо, гадливо улыбаясь. — Чонгук. Такие, как он, держатся в седле до последнего… Я на него работал. О подобном стечении обстоятельств Чимин тоже размышлял. — Работал? Ты тут сейчас не по его приказу? — Сначала да. Потом нет. Он же шестёрка. Мне, правда, за выслугу обещал некоторые плюшки. А потом свинтил и срезал добычу. Да что там... — тут лицо напротив обрело признаки злобы и побагровело. — Он брата моего грохнул, пидор ебучий. А потом кинул организацию. Согласно закону чести мне оставалось его сдать. Так что теперь мы его сами ищем. Помыслить невозможно. Чонгук предал тех, кому мог служить годами. Чимин долго просидел в молчании, дорисовывая картину на ходу. Армандо обрубил узлы ножом и освободил его запястья. — Я могу идти? — Чимин всё ещё надеялся, что этот трюк с похищением есть фикция для переговоров. — Вообще-то, нет, — посуровел Армандо, отходя и доставая пистолет. — Кое-кто просил тебя срочно доставить. Поэтому... Он прострелил Чимину обе ноги. И за вскриком - падение, волна озноба, тяжести и рваного дыхания. В глазах потемнело. Чимин старался не отключаться, и пока Армандо с энтузиазмом мотал новые путы, он успел осознать, что оставленная машина - его единственный спасительный маячок. Если они не уберут и его. На голову натянут мешок для мусора, кровь разливалась под тканью брюк. Никогда прежде он не был ранен пулей. Глядя на бывалого Тэхёна, Чимин обычно восхищался тем, сколько он перенёс, но не задумывался о том, насколько ранение мучительно. О боли нельзя думать, её сложно представлять. В бреду Чимин гонялся за своим фантомом в детстве; будучи маленьким, он очень боялся перестать чувствовать, разучиться улыбаться, разучиться обнимать и ощущать тепло.