***
Новую встречу с Анжело долгожданной не назовёшь, однако Чимина удивило радушие, оказанное в дальнейшем. Он был убеждён, что его доведут до полумёртвого состояния, а затем непременно воспользуются утекающей теплотой. Ужасно, но первое, что он представил - своё распластанное в сперме тело, ставшее жертвой групповой некрофилии. Воображение в целом работало против него. Потому что он боялся, как никогда, естественно угасая в обстоятельствах, вышедших из-под контроля. Прямиком из подвального захолустья его перетащили в современные апартаменты, где три врача (вероятно, их мудрёный разговор навёл Чимина на такое предположение), покружили над ним и сделали выводы, что ни нервы, ни артерия не задеты, а значит, у него есть надежда встать и пойти спустя некоторое время и цикл антибиотиков. Заодно его прощупали и решили не играть с огнём, прооперировав без анестезии. Анжело, сидевший в сторонке, дал согласие. И Чимин завыл. Кожаная кушетка, что пришлась ему вместо кровати, по краям покрылась царапинами. Сжав челюсти, он терпел, сколько мог, затем несколько раз вскрикнул и затих окончательно, переводя дух. Сознание оставалось частично. Анжело поблагодарил консилиум и, отправив их восвояси, примирительно погладил Чимина по голове, нисколько не смущаясь тем, что гость связан и наверняка желает избавиться от боли. — Ты должен быть здоров, когда я войду в тебя, но не избалован, — нараспев сообщил он с омерзительной интонацией. — Нельзя полноценно испортить то, что уже испорчено. Чимин не успел ответить. В плечо втиснулась игла шприца, и язык онемел. Похоже, ему дали отлежаться и поправиться, но сколько он провалялся без чувств - неизвестно. Помимо ограничения свободы Чимина раздражала излишне вычурная обстановка комнаты, позолота, винтажная мебель, лепнина, нелепое нагромождение скульптур, бюстов и живописи на стенах, словно его занесло в кладовую музея. Он и сам экспонат. И понял это, когда Анжело посетил его в составе незнакомых людей. Коллегия из десятерых. Один держал в руке поводок и вёл за собой подростка чуть старше десяти, наверное. Избитый мальчик полз следом, капая слюной и обезумевшим взлядом ища помощи в воздушной сфере, где расцветали цветные сны. Чимин дёрнулся, порываясь подняться, но остановили ремни, что поперёк перекроили грудь и бёдра. Говорить мешал кляп, и он яростно замычал. — Помню наш наречённый брат, — громко заговорил Анжело, — был так блистателен в подобном виде. Они синхронно сняли халаты. То, что последовало за этим, довело Чимина до состояния отторжения действительности. Его не заставляли смотреть, но он слышал. И слышать, не имея возможности помочь, было ничуть не лучше. Мальчишка задыхался и стонал, потом плакал, смеялся, затем захрипел. Чимин услышал свист плети. Зажмурившись, он отвернулся, слёзы забили нос, замочили простынь. Он был убеждён, что понял знак верно: именно Анжело в тот злополучный август руководил операцией по похищению Тэхёна. Действуя от лица братства, он, тем не менее, сделал всё, чтобы сгноить его заживо. После того, как бездыханного мальчика унесли, а мужчины заговорили об обыденных делах, Чимин ощутил себя грязным, причастным к происшедшему, каким-то нарывом, выдавленным не полностью. Обуявшая лютая ненависть к Анжело и сектантам, их напускная благожелательность по отношению к нему рождала обратное: накапливалась такая злоба, какой Чимин в жизни не чувствовал. Ему всерьёз хотелось душить их голыми руками. За Тэхёна, за несчастных детей и всех, кого переломала эта блядская группировка. По пустякам его не беспокоили, помогали сходить в туалет, кормили и давали таблетки. Анжело не появлялся несколько дней, и Чимин понадеялся прийти в норму ещё быстрее. Ноги уже хорошо слушались, и болезненное пробуждение ото сна слабело. В послеобеденное затишье из ниоткуда возникло четверо рослых женщин, почти близнецов за счёт одинаковых чёрных платьев и каменных лиц с печатью тех, кто принял извечный обет молчания. Они отвязали Чимина и потащили в сторону белой двери, как жертвенного барашка, словно весил он грамма два-три. Взбунтовавшись, он заколотил руками, вырвался, но его потащили за ноги, цепляя ремень на шею и намереваясь удавить за непослушание. Он захлебнулся воздухом, закашлялся и сдался. Затем Чимина опустили в тёплую ароматную ванну и отмывали, чистили до красноты кожного покрова. Чимин быстро понял, что сопротивление бесполезно: бравым женщинам скрутить его и выжать, как веревку, труда не составило бы. После купания до него дошли обрывки чужих разговоров: другие женщины, гораздо приятнее прошлых, одевали его, как куклу и кокетливо шептались между собой. О секте он знал из уст Юнги, помножил два на два. Баалу требовалась особая жертва. И в отсутствие оной нашли временную замену. Чимин понял, что дело дрянь. Что и подтвердил вернувшийся Анжело, на какого он старался не смотреть в упор. — Ну, есть один способ избежать этой участи, — он склонился и вдохнул кокосово-миндальный запах мыла с его шеи. — Я похлопочу о том, чтобы нашли другого человека. При одном условии. За проведенные взаперти дни Чимин уже уяснил, что внутренний порядок психически нездоровых определен и закономерен, и подобные заявления его занимать перестали. Либо ты это принимаешь, либо сходишь с ума, третьего не дано. Но нельзя отрицать, что ультиматум Анжело омерзителен в корне. — То есть, сначала ты получишь, что хочешь, а потом вы всё равно подвесите меня на крючки? — Чимин долго работал над тем, чтобы в голосе не сквозило страха, но и не разило неприязнью. — Нет, плохого ты обо мне мнения. Уговор есть уговор. Тем более, я тебя знаю и не стал бы так оберегать, не будь ты для меня ценен. Оберегать. Круто же он вывернул после того, как желал, чтобы у него и ноги отказали. Чимин прикусил щёку, удержавшись от острот. Он более-менее восстановился, чтобы давать отпор и в случае чего дать дёру. Но ему не удалось выяснить ни того, что за пределами одной комнаты, ни того, где он приблизительно находится. Поэтому торговаться и плясать на краю пропасти невыгодно. — Сначала ваш ритуал, потом моё тело, — уверенно сказал Чимин, взглянув как тот, кому нечего терять. — Хорошо, смазливый, — проворковал Анжело. — Если ты поприсутствуешь на оргии, мы назначим всё назавтра, и вместо тебя выступит другой парнишка. Чимин хиленько кивнул, не зная, чем всё закончится, и сможет ли он увидеть Его, чтобы рассказать, как многое пришлось преодолеть.***
Новенький паспорт Тэхёну нравился. Чонгуку удалось подобрать приличную фотографию, с его вкусом трудно поспорить. Санто-Доминго морила жара, но в сравнении с Венесуэлой, переносилась она как-то легче. Либо Тэхён уже привык к запредельным температурам. Доминиканские просторы, в целом, приятно радовали глаз и чем-то до невозможности напоминали Сицилию. Остров здесь, остров там. Так или иначе, Тэхён чувствовал себя здесь намного уютнее. Уютнее, чем будучи затянутым в мусорные мешки, привязанным и избитым. К счастью, у Чонгука не возникло проблем и с языком: он неплохо владел испанским, и Тэхён смог узнать, какова на вкус беззаботность. Но у них не лёгкая, тяжеловесная, как у бегущих навстречу песчаной буре. Отдохнув в мотеле, они арендовали автомобиль и проехались по городу, посмотрев на современные улицы и архитектурные памятники. Тэхён поймал себя на том, что тянет минуты и подсознательно задерживается у витрин. Он прекрасно понимал, что это не отпуск и не прогулка, что они могут быть убиты на месте и даже не успеть взглянуть друг на друга в последний раз. На заправке Чонгук купил Тэхёну мороженое и два браслета, в бонус к которым доставалась дешёвая жвачка «Love is…» со вкусом быстро пропадающей веры в прилагающиеся к ней вкладыши. — Что у тебя?... — с улыбкой спросил Чонгук, когда они вернулись в машину. — Ты первый, — попросил Тэхён. — Ладно... Посмотрим. «Любовь это - когда ему нравится быть побеждённым». — Херня, — рассмеялся Тэхён, заглядывая в протянутую для доказательства надпись. — Ничего подобного! — А по-моему, правдиво, — повернувшись, Чонгук закинул руку на спинку кресла Тэхёна. — Твоя очередь. Улыбка слетела с лица, и прочёл он тише, чем смеялся. — «…Когда знаешь, что нет на свете лучше места, чем дом». Издевательская штука - случайность. Хмыкнув, он смял бумажку и сунул в нагрудный карман рубашки. Чонгук пробирался в его голову и шумно читал мысли, Тэхён считал количество его напряжённых вздохов. — Тривиально. Но неплохо, — наконец оценил Чонгук и, резко притянув Тэхёна за шею, спросил в губы: — Ты же не паришься по всяким пустякам, детка? — Не называй меня так, — рассердился он. Они слились в сочном поцелуе, кусаясь и меняя жвачки, на вкус вполне одинаковые. — Пока ты со мной, всё хорошо, — выдохнул Чонгук, ласкаясь о его щёку. Тэхён так не думал, но позволил себе забыться. Вечером, когда они расположились в баре и потягивали холодное пиво, Тэхён тоскливо разглядывал местных. Загорелые и вроде бы счастливые, доминиканцы как-то ещё не успели потеряться в общечеловеческом проклятье скуки или зависимости от технологий. Простые, открытые и добродушные. Впрочем, ещё одно сходство с Сицилией, отчего настроение портится моментально. Посетители танцевали, пели или весело болтали в шумных компаниях. Чонгук, отходивший позвонить, вернулся сосредоточенным. — Что? — У стойки двое в красных гавайских рубахах, — бесстрастно ответил он, присаживаясь и взяв бокал. — Ничего так пиво, кстати. — И всё? — опешил Тэхён, уверенный, что им пора убираться отсюда на всех парах. — Они нам ничего не сделают. Это бездарные наблюдатели, разберусь с ними попозже. — Меня в дело не хочешь включить? — Ты побудешь в отеле, — Чонгук погладил его ладонь. Тэхёну не нравилось, как он выглядит. На грани измождения. — Забываешь, что у тебя плечо подорвано, — нахмурился Тэхён, менявший ему бинты: задело Чонгука не по-детски. — Поверь, могло бы быть намного хуже. Там всего лишь царапина. Придержав догадку о «сорок пятом» калибре, Тэхён отвёл глаза. Препираться с Чонгуком было бессмысленно, и Тэхён послушно ввалился в номер, полагая, что ему удастся побыть в одиночестве. Приготовления Чонгука к выходу отличались беспорядочностью: уйдя в душ, он почему-то вернулся сухим и аргументировал тем, что всего лишь побрился, а потом бесцельно смотрел на отражение в зеркале. Он всё-таки переоделся и вскрыл баночку с MDA. Пару таблеток упало на пол: у него дрогнула рука. — Чонгук, я не настаиваю, но тебе не кажется, что сейчас не время… Воздух лопнул, как мыльный пузырь. — Не указывай мне, что делать! — рявкнул он и, запив водой, подлетел к нему и схватил за волосы, горячо дыша. — Я, блять, не первый год на свете живу! Не вмешивайся, не вмешивайся… Он кипел яростью, точно собирался отгрызть Тэхёну ухо. Но всего лишь прикусил хрящ и опрокинул на кровать, подминая под себя. Он запустил ладонь под его ширинку и, заведя руки над головой, впился в губы, безжалостно расправляясь с их обоюдным возбуждением. Тэхён чуть придушил его и выгнулся. — Я убью их, всех, кто угрожает тебе, — продолжал шипеть Чонгук, сдирая с него шорты. Тэхён потащил с него футболку. Облизав Тэхёну шею и обкусав соски, Чонгук поцеловал пупок и, прищёлкнув пальцами по его члену, нехорошо ухмыльнулся. Схватив за подмышки, он рывком подтянул Тэхёна к изголовью и, оторвав ленту ткани от своей же футболки, примотал его запястья к металлической перегородке. Примотал достаточно прочно, чтобы тот не сумел высвободиться. Тэхён смотрел на него с вожделением, но спокойно. И Чонгук любовно поиграл с его язычком, изображая секс и толкаясь между бёдер, целуя с жадностью и повсеместно. Он вылил на промежность полтюбика лубриканта, и Тэхён ещё не понимал, зачем излишки, когда потом всего лишь пальцы, два-три, четыре… Глубже. Изогнувшись, Тэхён застонал, ощутив в себе кулак и сжимая мышцу вокруг запястья Чонгука. Веки мгновенно отсырели, голос сел. — Прикольно же?... — Чонгук смеялся ему в лицо, обожая эту растерянность, ненависть и экстаз, одновременно вливающиеся в Тэхёна и передающиеся электрически. Чонгук прощупывал его простату, впитывая дрожь и безумные стоны, которые невозможно заглушить, вылизывая мокрые солёные щёки и зажимая бедрами его вздрагивающую ляжку, не позволяя сдвинуть ноги. Тэхёна мотало из стороны в сторону, он рычал и бился головой, пока наконец не зажал зубами плечо Чонгука и не прикусил так, что головка его члена испустила сочную капельку. Им обоим было по душе тотальное истязание. Ещё через минуту Тэхёна размазало и заколотило, он кончал, ублюдочно и убого, закатив глаза, как умалишённый, заныв и захрипев. Но на этом Чонгук, упёршийся стояком в ягодицу, заканчивать не собирался. — Сегодня мы попробуем кое-что экзотическое. Бля, меня не отпускает эта идея. Тэхён едва разлепил глаза, когда Чонгук взял пистолет и снял с предохранителя. — …Чон…гук?! — Детка, не волнуйся, я буду осторожен, — жертвенно пообещал тот и ввёл дуло. Холодное, жёсткое. Тэхён поджал губы, поморщился, не веря, что впервые в жизни испытывает первородный ужас, натурально накрывающий сознание, которое угодно потерять, как единственное, что потерять реально. — Просто представь, что одно неловкое движение, и я разнесу тебя изнутри, разорву вдребезги, — увлечённо бормотал Чонгук. — Охуенно. Восторженность. Дикое возбуждение. Чонгук говорил отовсюду, и его голос равномерно разливался по телу. Он хозяйничал в каждой клеточке Тэхёна и, держа рукоять, задвигал ребристое дуло вовнутрь, изумляясь тому, как это красиво. Тэхён растраханный, податливый, он в полной мере - его человек, мясо и кости. Такое с ним способен делать только Чонгук. И в самых своих сатанинских мечтах тот же Юнги не мог представить, что совокупление с пистолетом - вероятное событие. А оно было. И продолжалось, не как акт насилия, но принудительно-добровольной экзекуции, выводившей Тэхёна на новый уровень. Одно нажатие норовило раздавить кишки. Искусница-смерть нависла над ними, и дышала совсем рядом, когтями водя по взмокшей коже и запуская лезвие между рёбер, щедро вшивая косовищем занозы. Примитивная сука. На лицо Тэхёна налипла наволочка, Чонгук натянул её, не давая ему смотреть и перекрывая доступ к кислороду. Он целовал выступающие контуры, облизывал линии скул и ебал Тэхёна огнестрельным оружием. Однажды ему приснилась эта сцена, лишённая цветов, чёрно-белая. Очнувшись, он обнаружил на своём животе сперму и с тех пор лелеял воплотить деяние наяву. Провести крещение порохом. Ерунда для посвящённых. Подчиняющийся Тэхён, но не ломающийся под его волей - как в сказке. Если первая половина дня вернула им юность и невинность, то вторая срезала послойно. Не выдержав, Чонгук откинул оружие и толкнулся в него, в мягкую тёплую плоть, заполоняя собой. Тэхён ещё никогда не был так счастлив насаживаться на член. Наволочка намокла от слюны. Чонгук сдёрнул её, и дал разомлевшему Тэхёну пощёчину, ухватил за подбородок. — Смотри. На меня. Не дыхание, а рваньё, не взгляд трезвого, а пелена проспиртованного. Бёдра Тэхёна перехвачены, от въевшихся в кожу пальцев Чонгука завтра загорятся десять точечных синяков. Вспотевший и загнанный, хлюпая носом и не справляясь с рефлексами, он натужно выдыхал и осматривал жилистое тело Чонгука, напрягшийся пресс. Внезапно Чонгук схватил его за волосы и приказал открыть рот. Чтобы плюнуть в него. И увидеть, как Тэхён глотает. Конченой улыбкой отреагировать на откровенное приятие любой его жидкости, части и атома. Пока Тэхёну достались в закуску его пальцы, Чонгук кончал в него, запрокинув голову. Никому из них не стыдно и больше не страшно. Весь страх вымыла нежность, проявленная Чонгуком так же полноценно, как и гнев до того. Он целовал Тэхёна мягче и слаще, оставаясь внутри, он отвязал его, и ладони улеглись ему на лопатки. Тэхён прижимался. Чонгук вышел, обмазал головку о его живот и поблагодарил себя за то, что ещё не посетил душ, интуитивно предчувствуя, что снова отымеет Тэхёна, сдерживаться перед которым не научился. — Чонгук, ты... ты чуть не убил меня, — промямлил Тэхён, переваливаясь на бок: сесть оказалось тяжело. Чонгука начало крыть от таблеток, он звонко смеялся. — Но не убил же. Тэхён сглотнул. В таком вот виде ему и придётся отпустить Чонгука убирать их преследователей. Хотя, если он всегда придерживался такой линии, то волноваться не о чем. И всё равно Тэхён переживал. И за то, что оставшись с собой наедине, ему предстоит слушать совесть. Чонгук не позволил бы ей пытать его. Он покопался в пластмассовых запасах и дал Тэхёну быстродействующее снотворное. Накрыв, закрыл дверь на замок. Кстати, ему недаром нравились этажи повыше. Кошмары одолевали его. Снились цепи, крюки, верёвки. Мать с выколотыми глазами и отец, вскрывающий вены. Кровь затекала Тэхёну в желудок. Он ворочался из стороны в сторону, пока не очнулся от одуревающей тошноты. Закружилась голова, поднялась температура. Потом приступ рвоты подорвал его с постели, он добежал до двери и едва успел добраться до толчка, частично его вычистило рядом, частично по месту назначения. Руки и колени он перепачкал, отупело провисел над остатками вчерашнего ужина. Сердце колотилось в ушах, бросило в озноб. Он думал, что подхватил какую-нибудь тропическую болезнь, и смерть не за горами. Во рту закислило, в глотке высохло. Посидев под прохладными струями воды в кабинке, он осушил кувшин в комнате и ради праздного интереса дёрнул дверь. Закрыто. На электронных часах повисло «03:03». Чонгука и след простыл. Через полчаса Тэхёну значительно полегчало, на самочувствие могло повлиять вечернее рагу сомнительного качества, что он через силу доел до пива. С балкона десятого этажа вид открывался потрясающий. Сигарет на ноль, и чтобы заглушить тягу Тэхён сунул в рот чупа-чупс, какой взял в том магазинчике на заправке. От обезболивающих он бы не отказался, но дипломат, в каком Чонгук хранил таблетки, на кодовом замке. Затея угадывать шестизначный пароль Тэхёна не привлекала, и он смирился с тем, что его скелет хронически страдает, а задняя мышца чуть кровоточит. Ветер обдавал прохладой. Вдруг - озарение. Если бы не желудок и отравление, снотворное продержалось бы до утра. Это значит, что Тэхён не должен быть здесь, такого не прописано в плане Чонгука. Спохватившись, он начал искать в номере хоть что-нибудь, что поможет разобраться с замком. Но ни одного похожего предмета не нашлось, и руки его опустились. Он лихорадочно метался туда-сюда, потом опустился на кровать и понял лишь то, что безопаснее всего будет снова лечь и заснуть. Но его одолел голод, а перепавшая сладость только усугубила положение. В сумке нашлись ржаные хлебцы, яблоки и два банана. Тэхён съел всё, что осилил, однако аппетит перебило ненадолго. Затем снова глянул на балкон. Перейти с него не выйдет при любом раскладе, соседний слишком далеко, а их номер вообще на углу. Чонгук избавил его от лишних дум. Быть под его надзором не так уж и плохо, ко всему прочему, это стоило трактовать и как способ защиты, единственно доступный. Беда не в поведении Чонгука или в его далеко заходящих фантазиях: Тэхён и сам хорош, а в том, что они никак не остановятся. О будущем - ни слова. И вероятно, в том и прелесть. …Он зашёл тихо, но не крадучись, застал Тэхёна не в том положении, в котором оставил и забеспокоился незаметно. Тэхён свернулся калачиком у изножья кровати, как будто сидел сгорбившись, прежде чем снова лечь. Бодрствовал, что недопустимо. Расстроившись, Чонгук опустился перед ним на колени и протянул руку, чтобы погладить по щеке. Тэхён приоткрыл глаза и посмотрел безбоязненно, с оттенком лёгкой радости за то, что раньше солнечных лучей - его руки. — Не спишь?... — Не видно? — Тэхён прильнул к его губам. И Чонгук протяжно вздохнул, когда ощутил упирающуюся в глотку спицу: Тэхён выломал её из декоративной подвески, что висела на стене. Он по-настоящему ждал его возвращения. — Я тут выяснил… Меня стошнило от передоза. Снотворного, — прошипел Тэхён с укором. — Очень жаль, — Чонгук держал лицо и постукивал подушечкой пальца по непрочному алюминию, норовившему заехать в артерию. — Прости. Я переборщил, был слишком возбуждён, чтобы внести в пропорцию поправки. Ты похудел, и пару грамм я тупо не успел вычесть. — Что ещё ты не сделал, Чонгук? Что мы будем делать дальше? — Разве… — кажется, в его глазах заблестела влага. — Разве это важно, Тэхён? После стольких лет я наконец счастлив. Видеть тебя, — он бесстрашно провёл ладонью по его шее. — Ощущать тебя... Какая нахрен разница, как мы встретим завтрашний день? Мне достаточно Ким Тэхёна, — он поймал его вторую ладонь и поцеловал длинные пальцы. — Чтобы не свихнуться. Тэхён сглотнул. Искренне и ни разу не фальшиво. Тот Чонгук говорил в этом, и в нём ни единого искажения. Спица отложена. Присев, Тэхён покачал головой. Кровопролитие их не исправит, только изведёт. Чонгук снял пиджак, и аромат его парфюма привлёк Тэхёна ближе. Плохо лишь то, что это не парфюм, а запах его кожи и что все причины, по которым он хотел бы убить его, сводятся к тому, что им мало. И будет мало всегда. — Есть ещё кое-что в этом городе, что я хотел бы показать. Конечно, когда будет рабочее время, — бросил через плечо Чонгук. — То есть, отправимся туда к полудню. — Оно того стоит? — Тэхёну надоело тратить время попусту. Но то, растаявшее в вакууме их близости, изрядно потрепалось в значении. — Скорее да, чем нет. Серьёзность Чонгука внушала доверие. По крайней мере, Тэхён передумал вступать с ним в конфликт. — Могу ли я выйти проветриться? Чувствую себя хуёво. — Конечно. Пойдём. Уже не странно, что он не отпускает его одного. Как есть, босые, они вышли к близлежащей набережной и прогулочным шагом двинулись по пляжу. Ступни проваливались в остывший песок. Карибское море разливалось от края до края, как добротный ром в бокале. Чонгук не поленился прихватить этого зелья с собой. Подвернув штанины, они пошли по кромке воды. Чонгук осторожно взял его за руку. Казалось, они могут дойти до рассвета, дотянуться до горизонта и вытащить из спячки солнце, затем мягко вскарабкаться по бархатной сиреневой ткани неба и не понять, что в ней пустота. В скорбном молчании они провели довольно долго, давая прибою рассудить, зачем звучать сдвоенным шагам. У Тэхёна в глотке скопился горький ком. И если быть точным, ему отчего-то хотелось разрыдаться, в приступе раскапывать пляжные ямы и кричать в них до тех пор, пока не выйдет гной. Ему показалось, что это непростительно похоже на ту сцену в его расколотой голове, где они всё-таки попрощались, как следует. Не в темноте особняка, раздавленные, а по-человечески. Как чёртовы влюбленные, как два Ромео, воскресшие после утраты Джульетт. Когда Чонгук опустился на подходящий песочный пригорок и вскрыл бутылку, то поинтересовался: — Не холодно? — Нет. Они сделали по глотку, и огонь пробежался по конечностям. — Ну и… — Чонгук смотрел вдаль. — Сильно тебе плохо было? Факт: он волновался, хотя виноватым себя не считал. Тэхён не мог не оценить. Собака залижет раны другой собаке, если кормиться им из одной миски. И Тэхён рассказал, как жёстко его встряхнуло отравление. Чонгук пребывал под наркотой, и если Тэхён прав, то он на самом пике кайфа. Они вряд ли займутся сексом, что ещё хлеще. Сидеть с ним рядом, пить и просто разговаривать. — Мне тебя не хватало, — проронил Чонгук, и Тэхён не посмел улыбнуться. — Ты наверняка думаешь, что я ради тебя затеял войну со Стиддой. Отчасти. Но не в первую очередь. Просто не хочу выглядеть пиздец каким героем, пусть это и приятно. Нет, я за то, чтобы ты поклонялся мне, но без глупостей. — Говна традиций мне хватило, вот уж спасибо за позволение, — скривил рот Тэхён. — В конечном итоге, спасать можно по-разному. — Да. Скажем так: методы у меня паршивые. Хотя, ты от меня не далеко ушёл… — Чонгук усмехнулся, припоминая сицилийские разборки и яркие эпизоды Тэхёновых похождений. — Мне нравилось, как ты разруливал проблемы, но как же шумно ты это делал. Гангстер моей мечты. Тэхён рассмеялся и тут же поморщился от боли, поясницу покалывало. Чонгук, засучив рукава, старательно принялся закапывать недопитую бутылку в песок. — Короче, я не стал лучше, Тэхён. Не такой слабак, не крыса позорная. Но не золотце однозначно. — А я и не планировал вручать тебе медаль за доблесть, — пожал плечами Тэхён. — И хвалить не буду. Не всё то золото, что блестит. Чонгук пихнул его в плечо, но не возразил. — Иногда я веду себя странно. Просто потому… Нет, он не назвал это наркоманией или зависимостью, он вывернул обстоятельства наизнанку и вышел потрясающим, великолепным. Вразрез тому, за что недо- извинился ранее. — Чёрствый я, Тэхён, каменный. Я почти не загонялся тем, что лишился родителей. Ужасно, но не смертельно. Даже думал иногда, чем раньше останешься тет-а-тет с жизнью, тем лучше. Быстрее повзрослеешь, обретёшь самостоятельность. Родитель даёт тебе тело, минимально воспитывает, как это назвать… дух? А дальше? Так вот, до знакомства с тобой я знал сирот по книгам и фильмам. Сиротство ни разу не такое, как там было написано и показано. Я не предполагал, что можно быть сильным, когда за твоей спиной нет поддержки, сытым, когда для тебя не готовят, ощущать целостность. И прочее. Я не думал, что можно быть кем-то значимым, если тебе об этом не говорят вслух. Но ты… — он сглотнул и отдышался, затянув паузу. — Вы с Чимином перевернули мои представления. — Вот как… — Тэхён нахмурился. — Но ты не казался мне зазнавшимся, пока мы не начали соревноваться во всём подряд. — Слабенькое всегда зазнаётся, а мне было, что прикрывать. Каждый полагает, что его беда - самая крутая. — Чонгук слыл самым несчастным рабом Баретти, пока не нашёл двоих пацанов в сарае… — Тэхён потупил взгляд и спустя несколько минут вполголоса добавил: — Мне тоже не хватало тебя, Чонгук. Значительно охмелели и, сидя плечом к плечу, переплетя пальцы, печально смотрели на горизонт. Тэхён заметил капли засохшей крови на его ключицах, грязь под ногтями, следы того безумия, что он не успел соскрести по возвращении. Укутывающее сверху-донизу тепло и водный шелест в качестве колыбельной. — Знаешь вообще, кто прав? Тот, кто максимально откровенен. — Будь проще, и люди потянутся?... — Тэхёна куда-то вело, он плыл и растекался. — На хуй людей. Найдёшь, с кем можно так, — Чонгук прикусил ему ухо, и продолжил шёпотом, — и всё. Хватит с нас страданий, Тэхён. Нам нужен отдых, перерыв… Пока с этим сложно. Но скоро я закончу, станет попроще. Чонгук не решил за него, но озвучил. — И мы до пенсии будем мотаться по миру, как два славных педика? — Как два славных педика, верно. Но мы не доживём до пенсии, — усмехнулся Чонгук и прижался губами к его виску. Паршиво, что Чонгук не шутил. Зарастал плесенью и ответ на то, что между ними, в их забытьи и нескончаемой радости пребывания совместно с пороками. Им суждено было замереть в опьянелых объятиях, застигнутыми проснувшимся утренним светом. В Тэхёне пошатнулось пожелание бежать. Уйти от Чонгука - ровно, что и убить его. И это немного двойной суицид. Поспав около двух часов, они позавтракали в гробовом молчании, и Чонгук изрёк предложение прокатиться до важного пункта. Примечательно, но пресекать свободу Тэхёна он снова не стал. Вскоре они стояли на пороге частной клиники или чего-то вроде того: так как название на табличке не дублировалось английским - Тэхён не уловил. В полупустом, надраенном до блеска, вестибюле расположились мягкие софы, лимонные деревья в горшочках, журчали питьевые фонтанчики, увитые плющом, а кое-где мелькали люди в халатах. В непреднамеренном посещении данного учреждения сомнений у Тэхёна поубавилось. На вежливом испанском Чонгук поговорил с женщиной за стойкой, а другая отвела их по коридорам на задний дворик, указала в сторону и беззвучно оставила. Лениво потянувшись, Тэхён пошёл за Чонгуком, всматриваясь в попадающиеся престарелые или пожухлые лица, желтоватые, бледные, так не подходящие цветущему пёстрому саду. Чонгук замедлил шаг. — И? — Тэхён недовольно взглянул туда, куда смотрел он. Чонгук так и не раскрыл тайну их прибытия в заведение, жутко напоминающее больницу. — Что мы здесь делаем? — Просто взгляни, — он встал сзади и обхватил его за плечи, утешительно поглаживая. — Не узнаёшь? Под густой тенью цезальпинии, вполоборота к наблюдателям, сидела женщина в инвалидной коляске и перекатывала из руки в руку какой-то предмет. Безвольно прислонив голову к подушке, она разглядывала то ли жучков, ползущих по древесной коре, то ли и вовсе дремала. Не платиновая, а мышиная седина редких коротких волос растрепалась от ветра. Внутри Тэхёна зародилось сопротивление, он наотрез отказался идти к ней, попробовал высвободиться и даже уйти. Они сцепились, но Чонгук удержал его. — Тэхён, это твоя мать. Пожалуйста, подойди к ней. Он рванул сильнее, но повис на руках Чонгука, не в состоянии обернуться и противиться. — Пошла она, видеть её не хочу. Эта сука давно мертва. — Марко хотел, чтобы вы увиделись. Навязанное завещание отца проще не сделало, но Тэхён хотя бы перестал бороться, уяснив, что Чонгук не отступит. Так долго жаждавший увидеть её, теперь он не мог овладеть собой, чтобы элементарно взглянуть. Тогда Чонгук подтолкнул его и опустился на скамью, становясь свидетелем и не больше. Отдышавшись, Тэхён подумал, с чего вдруг волнение? Он не помнил её, понятия не имел, как и чем она жила. Более того, он испытывал к ней неприязнь, злился, готовился накричать или сорваться. К чёрту. Она - посторонняя женщина, как и многие другие. Сунув руки в карманы, Тэхён обошёл её спереди и осмелился рассмотреть поближе. Уставшая, измученная, в скрюченных пальцах заметная дрожь. Ей чуть больше пятидесяти, но лицо прорезали складки, а щёки, лоб и скулы осыпало морщинами. Однако, если не обращать на это внимания, Тэхён явственно и ясно видел черты, немало повторяющие его собственные. Внешняя схожесть вдруг взбесила его. Так не должно было быть. Он подсознательно надеялся на ошибку, но Чонгук привёл его, куда считал нужным привести. Женщина заметила его не скоро, подняла влажный взгляд, внимательно осмотрела молодого человека с головы до ног. Пожевала пересохшие губы, словно попыталась что-то вспомнить. Отсутствующее выражение лица не изменилось, с таким же успехом она могла принять любого чужака, доктора или бабочку, кружившую над цветком. Тэхён чувствовал, что она не узнаёт его и... Это привело его в растерянность. Что он предъявит той, кто не знает о нём? Как обвинит её и воздаст по заслугам презрением или словом, когда она обезвожена, истощена и распята?... Он не знал, как обратиться, высказаться. В зеркальных осколках памяти колыхались обломки молодой и красивой девушки без имени. Но не шлюхи, воровки или сектантки. Такой она не приходила домой, не ласкала, не помыв рук, не целовала напоказ. — Не узнаешь меня? — он с удивлением встретил звук своего голоса, неуверенного до предела. Глаза её застыли в безотчетной скорби, оголяя разум несмышленого ребёнка, сломанной куклы, раздетой догола нищенки, вымерзшей изнутри. Но все трудности, что пришлось пройти ей, не являлись оправданием перед Тэхёном. Ни малейшей реакции, суда не свершилось. Повисло бесполезное и роковое безмолвие. Ветер продолжал шелестеть в зелени, разнося фруктово-цветочный шлейф. Ничего не менялось, кроме часа вечного лета, когда Тэхён наконец нашёл её и тут же потерял. Сжав кулаки, он отвернулся, примеряясь к чувствам. Быть непризнанным мифической женщиной из прошлого и этой, из плоти и крови, не одно и то же. Он покачнулся и затравленно взглянул на Чонгука. Тот подошёл и подсказал, что ей недолго осталось, её подъедала болезнь, ко всему прочему... — Ей отрезали язык. Обычная практика в секте. Как бы ни хотелось Тэхёну услышать её, ничего не выйдет. Стидда отобрала у него и эту возможность. Смиренно кивнув, он сделал шаг к матери, от неё, словно хотел прикоснуться, но передумал. Не будет ни ответа, ни привета. — Марко запихнул её сюда? — подавленно спросил Тэхён. Чонгук обратил внимание на его правую кисть, мизинец на которой начал подрагивать, и обхватил ладонь целиком. — Да. Года три назад она побиралась на улицах Палермо, и кто-то из старых знакомых сообщил об этом твоему отцу. Судьба или нет, но они снова встретились. — И он ничего… Ничего мне не сказал. Ни одного грёбанного слова на этот счёт, — процедил Тэхён сквозь зубы, желая выдрать каждый жиденький волосок с её головы. — Что бы оно изменило? — риторически вздохнул Чонгук и указал за спину. — Я подожду тебя в машине. Тэхён прикусил губу. — Ладно. Игра в гляделки с умирающей матерью оказывала на него невообразимое давление. Должен ли он ей что-нибудь? Он сел на корточки и закурил перед ней, увидел жажду. И протянул сигарету. — Не разучилась, мать? Кому-то он показался бы грубым малым. Однако, именно такими и были бы их отношения. Двух переломанных неоднократно. Тут зрачки расширились: женщина зажала фильтр губами и затянулась, глубоко и шумно, как доисторический паровоз. Немощность покидала её, подгоняемая дымом в лёгких. И сквозь проступивший поскрипывающий кашель Тэхёну открылась тайна низкого голоса. Ей хватило одной затяжки, чтобы вспомнить, как вкусно было курить, когда ноги и руки не знали нытья и холода, а румянец приливал к щекам, как здорово было бегать припеваючи, когда кожа сияла на солнце… почти, как у этого мальчика. Накрашенные глаза манили кавалеров, на любой вкус и цвет, любого достатка. Платья и короткие юбки оголяли стройные ножки. Она вспомнила сеульские улицы, его новый костюм, одуряющую улыбку и заносчивый итальянский, плавно перешедший в ломаный корейский, который она понимала лучше, чем кто-либо. Вспомнила их свидание, прогулку под луной и страстную ночь. Затем младенца в колыбели, с крошечными, как у игрушки, кулачками. Она обещала ему замок и лучшую жизнь, пела об апельсиновых рощах и лазурном море. Это случилось с ней так давно, что могло бы сойти за оборвавшийся по юности сладкий сон. Несколько раз моргнув, она увидела фантом, который вызвал почти… Улыбку. Сквозь слёзы. Тэхён взял её за руку и невесело улыбнулся в ответ. — Ты поступила, как последняя мразь. Но я... — она подалась вперёд. — Я прощаю тебя. И, задрав чёлку, поцеловала в высокий лоб. Тэхён сжался и ощутил давнее жжение иконки в руках. И сам, обугленный и покореженный, содрогнулся. Он поспешил было уйти, как она вцепилась в его запястье и вложила кулон с голубым камнем ларимара, который когда-то подарил ей Марко. Тэхён не верил, но она действительно узнала его, почувствовала. Здравствуй, мама. И прощай. ...Держа кулон в кармане, Тэхён шёл быстро, не оборачиваясь, сел в машину и отвернулся к окну. — Ты как? — Чонгук положил ладонь на его колено. — Подавлен, но жить буду. — Это радует. В пути Чонгук заметил, что Тэхён единожды вытер об одежду мокрые пальцы и, успокоившись, поинтересовался, который час. Чонгук показал на левое запястье и дорогой циферблат. Наступало время значимого ритуала Стидды. Вдруг съехав на обочину, Чонгук вымученно посмотрел на Тэхёна и, недолго промолчав о главном, вынужденно и тихо сказал: — Ты должен знать. Чимин у них. Тэхён округлил глаза, второпях переспрашивая. Грудную клетку сдавило, мысли спутались. Не добавив к тому никаких подробностей, Чонгук снова повёл авто по трассе, игнорируя нападки Тэхёна. Они остановились недалеко от аэропорта. — Куда мы? — холодно поинтересовался Тэхён. — Куда скажешь, — безразлично ответил Чонгук. Ароматизатор, свисавший с лобового зеркала, перестал качаться. Внезапно весь свет помрачнел, и далеко не из-за тонированных стёкол. Тэхён старался держать себя в руках, но его взбивало внутри в кровавые сливки. — Чонгук, мы можем помочь? — Тэхён вцепился в его воротник, зверея и надломленно умоляя. — Ты можешь что-нибудь сделать?! Он даже не спрашивал, какой срок у полученной информации, он рвался на родину, на помощь Чимину. — Рискованно. По-хорошему, я не должен светиться на Сицилии... — с досадой ответил Чонгук. — Но если ты хочешь, мы сделаем это вместе. И ещё кое-что. Подумаешь, что я задница, раз говорю об этом в такой момент, но имей в виду: Чимин знал обо мне. Тэхён отпустил его и медленно отпрянул. — Знал? — Да. Это низко, но я обязан был поставить тебя в известность. — Он не... — Тэхён еле ворочал языком, впадая в оцепенение. — Не сказал мне. Значит, были причины. Да какого чёрта сейчас ты мне это втираешь?! Как давно он у них?! Чонгук смерил его беспощадным взглядом, будто преподнесённого дерьма и так чересчур. Разозлившись и хлопнув дверью, Тэхён вышел на улицу, чтобы закурить и переварить действительное положение вещей. Натужно дыша, Чонгук смотрел ему в затылок, до побелевших костяшек стиснув руль. Он долго прикидывал, стоит ли рассказывать, когда они могли попросту не успеть. Он не собирался спасать кого-то ещё, но в глазах Тэхёна, посмотревшего на него вдруг, отозвалось всё, чем они были. И выход только один - с ним, живым или мёртвым.