øøø
-flashback-
Намедни на холме расцвел огненно-красный делоникс, названный королевским, и медленно осыпающиеся лепестки крошечных цветков образовали внизу пёстрое озеро, замершее в густой волнующейся тени. По той весне погода стояла удивительно хорошая. Упоительная прохлада ветра ворошила засеянные поля, и вокруг в признанные часы отдыха не виднелось ни души. Прислонившись к стволу и свесив голову, Тэхён мирно дремал под деревом. Книга, которую он брал с собой, раскрылась на развороте двух картинок, и странички тихонько лепетали под игривой светотенью. Цветной жучок уселся на рисованную карандашом голову мальчика и не собирался покидать полей его сказочной шляпки. Летний полдень затаился в покое и таял, как кусочек сливочного масла. По телу рассеялась истома. Он снова сидел там, в полном одиночестве. Чимин улыбнулся и прибавил шагу. Тэхён почувствовал его появление и, приоткрыв один глаз, ухмыльнулся. — Я принёс тебе поесть, — Чимин сел на колени и, постелив покрывальце, начал раскладывать содержимое корзинки для пикника. — Вовремя, — похвалил Тэхён, усаживаясь удобнее. — Я как раз круто проголодался. — Знаю, — торжествующе сказал Чимин. И, конечно, ошибаться в подобных вопросах он не мог. — Патриция передала нам абрикосовый пирог. Как ты любишь. — Ты попросил её? — глаза Тэхёна загорелись. Он учуял запах спелых фруктов, и походил на котёнка, готового броситься на добычу. Как будто не ел сто лет. — Во даёшь! — Просто умею уговаривать, — похвастался Чимин и пожал плечами. — Зазнайка, — Тэхён шутливо прихлопнул по его руке. Перекусывая, они болтали о всяком-разном, и Чимин устал хохотать от шуточек, что Тэхён сыпал так щедро. Но он не выглядел весёлым, и Чимина это смущало. Когда кто-то смешит - ещё не значит, что самому ему так же хорошо. И, наверное, самое проблемное в том, как сложно догадаться и это свойство обнаружить. — Они скоро приедут, — ободряя, Чимин приобнял его. Позавчера Чонгук смотался с отцом закупать саженцы для посадки. Тэхёна не взяли по причине настолько глупой, что и говорить стыдно. Проба залежавшейся пиццы не прошла даром, он проторчал в отхожем месте полдня и если бы не отвар тётушки Патриции, которой рассказала о случившемся мама Чонгука, быть бы той беде ещё и сегодня. — Блин, чтоб я ещё раз остатки доедал, — с досадой фыркнул Тэхён. Последний раз они говорили с Чонгуком через ту самую дверь, и он не насмехался, как ожидал Тэхён. Он сочувствовал в полной мере, что приводило к стыду ещё большему. «Ты там это… держись только», — смущённо сказал он, и сквозь щели между досками Тэхён видел, как он ковыряет носком тенниски землю. И покраснел до ушей. «Ну, если не буду держаться, то сам знаешь, куда провалюсь». И раскалённая неловкая минута треснула звонким мальчишечьим смехом. «Ну, Тэхён! Дурачок, — Чонгук постучал. — Не переживай. В следующий раз все вместе поедем!». Вот только Тэхён переживал. И Чимин не вполне имел способности к тому, чтобы развеять его настрой. Как только выдался свободный час, Тэхён схватил с полки недочитанную книгу и ринулся сюда. Чимин застал его уход, но не пошёл следом, зная, что Тэхёну нужно это время тет-а-тет со своими мыслями. Где-то вдалеке прозвучал рёв самолётного двигателя, и Чимин разглядел расползающийся белый хвост химтрейла. — Слышь, Тэхён, а ты бы хотел полетать на самолёте? — спросил он. Заминка не сулила ничего хорошего, случилось нечто приятнее полёта. Тэхён потянулся к нему и мягко прижался к губам, с нарочитой аккуратностью замазывая неловкость прикосновениями к упругому и тёплому телу. Стушевавшись, Чимин не отказал. Тэхён будто не понимал, как выразить свои чувства иначе. Внезапная благодарность за то, что Чимин поддерживает его и находится рядом постоянно. Зардевшись, Чимин запустил пальцы в его волосы и подался навстречу, прогнувшись в спине. В мимолётном порыве не было ничего зазорного, и они не стеснялись, однако, Чимин прикусил безудержному партнёру язык и чуть отстранился, с горечью выдохнув: — Не надо, Тэхён, — его голос дрогнул. — Прости, — он виновато взглянул и протянул руку, но Чимин отсел ещё дальше и отвернулся. — Извиняться тоже не надо. Просто не делай так. Пожалуйста, — Чимин сделал паузу, проводя ладонью над травой. — Не бросайся на меня, как на защитника. Я буду на твоей стороне потому, что хочу этого. Не за твои чувства и всё такое прочее. Мне не нужно платить, не нужно ничего отдавать. Мы… Помнишь чайку? — он вскинул безнадёжный влажный взгляд. — Мы дали ей улететь, хотя мне хотелось посадить её в клетку или сломать крыло, чтобы возвращаться и смотреть на неё. Да, я не такой уж хороший, каким кажусь. Иногда вы бесите меня тем, что ввязываетесь в неприятности, и я бы вам ноги переломал, лишь бы сохранить жизнь. Вы живёте так, как будто плевать, когда и как сдохнете. Но самое-то ужасное… Я не успею даже к вашей кончине, потому что вы отшибленные, быстрые… — Чокнутые? — подсказал Тэхён. — Да. Вы так торопитесь, аж страшно. Но потом я вижу, что это я, — он сжал кулаки, — я отстаю. Он пытался сказать, что Чонгук достойнее, он действительно понимал, что они значат на пару с Тэхёном. Несмотря на сопротивление, Тэхён обнял его и прижал к груди. — Не мели глупостей. Ты не отстаёшь. Будем вместе, наравне. — Втроём, что ли? — Чимин всхлипнул, стыдливо пряча лицо. — Втроём. Ничего фатального, но Чимин видел перед собой туман и, сжимая Тэхёна в объятиях, слишком рьяно тянулся к безумной идее лишить его возможности дышать для Чонгука. В минуту, когда Чонгук вернулся, Чимин стоял в стороне и наблюдал за тем, как он, приятельски ударив Тэхёна в плечо, незаметно погладил по руке. С нежностью. Их взгляды становились другими. Они существовали в том мире, в который Чимин всего лишь боялся войти. Его не спрашивали о том, как сильно душила иной раз обида на родителей, как прочно в нём засела уверенность в клейме одиночества. Он не признавал себя цельным, но и не считал отдельной частицей принятого мальчишками Эдема.øøø
***
Поездка бесшумна: всё внимание Чонгука приковано к дорожной полосе, отвлекаться на вопросы и разъяснения он не пожелал. Обмерев, Тэхён опасался оборачиваться на Чимина. Просто потому, что не мог признать его присутствие. Когда так долго находишься далеко от искомого, его появление, точно вспышка - вызывает тупиковые чувства. Ни о том, куда они направлялись, ни о том, что наворотил Чонгук - Тэхёну известно не было. Он предполагал, что за провалами в памяти стоят лекарства. По возбуждённому дыханию Чонгука легко определить, что он употреблял, но в пределах разумного, «для разгона крови», как он часто выражался. Половина суток выпала у Тэхёна из головы, тем не менее, оставив кристально ясные мысли. Они ехали по знакомым местам, объезжая фермерские угодья, и спустя полчаса Тэхён осознал, что не испытывает тревоги. Он доверял Чонгуку не глядя. — Давно ты на побегушках у Эльмаза? Продолжая молчанку, Чонгук не почтил ответом. Но на заправке у него наконец-то прорезался голос, глухой и безрадостный, как у замотавшихся продавцов в ночных забегаловках. — Мы сотрудничали. Около года. Познакомились в одном из твоих клубов: тогда ты ещё не мог знать, кто Эльмаз, и мы позаботились о чистоте слухов, намного позже акцентировав внимание на Армандо. Шейх метил прорезать путь обратно на Сицилию, «возобновить значимость предков», типа того. Я и ещё некоторые недовольные политикой Стидды на тот момент работали над планом её развала. Как-то вышло, что цели у нас совпали. Я счёл этот союз полезным и не прогадал. Изначально планируя вернуться сюда. Тэхён раздраженно прикусил щёку. Чонгук был у него под носом, как и очевидное подозрение, что Эльмаз не настолько дурак - связываться по оружию с осколком Сицилии лишь по старой дружбе с Юнги. Он преследовал выгоду, но гораздо большую, чем Тэхён мог себе представить. — Мафия ему тоже мешала. — Ещё бы, — хмыкнул Чон, скорчив гримасу. — Это как сторожевой пёс. Зажравшийся, правда, но всё ещё способный прихватить за зад. Эльмаз хотел окончательно разобщить провинции, и с нашей помощью ему удалось. Мы начали с Палермо. А дальше он заручился твоей поддержкой, пробрался к будущему мэру Катании, и але оп. Вы с Юнги вовремя напомнили о себе. Иными словами, не сделай вы первый шаг, сделал бы он. Так или иначе, арабский мачо отвалил нам кучу деньжат, и я вот-вот раскидаю их по банкам, — Чонгук взглянул на часы. — Через час начнётся рабочий день, так что… Поднимем Чимина на ноги пока что. Тэхён нахмурился и демонстративно позвенел наручниками. — Не пойми неправильно. Ты обездвижен не потому, что я боюсь возмездия. Повода для мести я не давал, — шепнул Чонгук и благожелательно улыбнулся. — Меры безопасности. — Что с Чимином? — Жить будет, — коротко ответил Чонгук и вышел оплатить счёт. Следующей остановкой стал небольшой отель. Сначала Чонгук отнёс Чимина, затем вернулся за Тэхёном. Освободившись, тот потёр запястья и на ватных ногах вошёл в номер, залил ком в глотке водой со льдом и лишь после этого сел рядом с бездыханным телом, похожим на восковое напоминание прежде бодрого и весёлого парня. Никогда - весёлого, но больше любящего смеяться и не доставлять Тэхёну беспокойства. Смотреть на него было по-прежнему больно, и Тэхён мрачно отвернулся, сцепив руки в замок. Переодевшись, Чонгук склонился над Чимином, чтобы разрезать на нём верёвки. Они лопались, одна за одной. Срез за срезом, и кататонический ступор Тэхёна потихоньку распался. Краем глаза он заметил, как Чонгук ощупывает Чимина и проверяет пульс, удовлетворяясь его физическим здоровьем и отмечая недюжинную выносливость. — Что мы делаем? — Тэхён рассматривал свои ногти, убиваясь трусостью, которой страдать ещё не приходилось. — Эй, детка, поздновато для угрызений совести, — усмехнулся Чонгук и замер. — Погоди-ка, что за блядовопросы? Его парализующий взгляд пришёлся Тэхёну куда-то в затылок. — У меня должны быть вопросы, Чонгук. Я не понимаю, что происходит. Ты выслужился и продал всё, что у нас было, как будто оно ничего не значило, — интонация Тэхёна набирала обороты, он жаловался и гневался одновременно, развернулся, продолжая осыпать Чонгука обвинением в их несостоятельности. — Я ничего не знаю о Юнги и Хосоке, где они сейчас, что с ними? Какое место я теперь занимаю и что мне, мать твою, следует предпринять. Потому что я приехал на… пепелище. Опять. Меньше минуты Чонгук недоумённо смотрел на него. Претензии непонятны. — Выясним отношения позже, — наконец сердито ответил Чонгук, подхватив Чимина на руки. — Хорош болтать. Вымой его. Безусловно, Чонгук выступал в качестве спасителя. То же самое он благородно сделал и по отношению к Чимину. Тэхён оценил его невозмутимость. Пугающую невозмутимость человека, заключенного в капсулу жидкого азота. Вряд ли он помогал из вежливости и чувства долга, но чем тогда продиктованы его поступки? Желанием искренне облегчить Тэхёну бытие? Стараясь не выдумывать лишнего, сбитый с толку, он перенял Чимина в свои руки, словно младенца, ослабленного долгими родами. Чимин выглядел по-другому, но не из-за ран или обморока, которые превратились в своеобразное украшение. Его глубокий сон вызван не ужасом, а истощением. Пока Тэхён омывал его, застревая на царапинах и ссадинах, механически полируя сбитые сгибы локтей и израненные колени, ему хотелось плакать, и избавиться от нависающего ощущения провала не удавалось. Он добился возвращения, но кем он будет выглядеть, когда Чимин, прошедший сквозь схожий с ним ад, откроет глаза? Во что он вообще превратился? Чувствовал себя, как переваренный злобным монстром кусок некогда жёсткого мяса, растёкся бесформенной жижей. Пока силился разобраться в мелочах, погряз в сомнениях окончательно. Он стремился сохранить нажитое наследство, не растеряв друзей и не лишившись признания, он скрупулёзно разрабатывал тактику, которая никому не сдалась. Хозяин ли он тому, на что позарился, достоин ли тех высот, на какие рассчитывал взобраться? За него постоянно решали другие. Мать, Марко, сектанты, Чонгук. Его привязывали, и он бежал на эту цепь сам, ковылял к ней хромым, полз полумёртвым, таким беспросветно жалким и ублюдочно ранимым. Разве что, Чонгук бил его по обеим щекам и приводил в чувства, с той же одичалостью кидаясь в жерло вулкана. Став Ринцивилло, с того первого дня после посвящения, как ему вручили пистолет, он надеялся восстановить справедливость и построить царствие абсолютной любви. Не рая. Никаких возвышенных целей создавать по образу и подобию, но хотя бы по чести, отчасти с элементами свойственной иногда сердечности. И после заручиться помощью святого отца, продолжать кутить и слушать комментарии Чимина с Хосоком, обнимая Чонгука, стоящего по правую руку. Чонгука, что не стал бы осуждать за принципы и не вырывал бы внутренности, напоминая по-животному лихо, что одно место, привязанности и привычки - глупости, к каким Тэхён не расположен. Картина идеалиста, расплавленная внезапным возгоранием, слезала красками в руки, стекая по каждой чёрточке и оставаясь на коже спящего Чимина. Он отмывал его, но чувствовал, что уже поздно. Они испорчены, расколоты. Они двое и Чонгук или лучше сказать, они двое - и Чимин. Может быть, они втроём? Тэхён ненавидел жизнь и чересчур сильно любил её изъяны, кокаиновые дорожки и всплески. Но не равно ли тому? Счастье он обретал в несвободе, рвение сражаться - в ситуациях, близких к кончине, желание дышать полной грудью - будучи задавленным песчаной дюной. Задолго до того, как он решался умереть, он уже видел будущее, где просыпался победителем. В те дни обучения, подаренные Марко, Тэхён, окруженный заботой и вниманием, понял, каковы на вкус семейные узы, как больно и мерзко перегрызать их, точно пуповину. Чонгук и Чимин могли считаться его братьями, и обоих он собирался любить одинаково и нежно. Чонгук не дал ему и шанса. Он нацелился на него оружием, проник под кожу и развязал петли там, где им следовало быть завязанными туже. Более того, Тэхён хотел быть пойманным, испорченным. Едва ли он отчаивался, обнаружив, что вся его гниль уравновешенно и равноценно делится с таким же, как он. Отныне ему не требовались несметные богатства и толпы поданных, но равноправие, уважение и ценности, какие бы он мог разделять с другими. Это была его мечта, «секта наоборот», вмещающая отсутствие насилия, которого он навидался сполна. Чонгуку не требовались границы, высокоорганизованные государства, семья и дисциплина. Его мир вмещался в Тэхёна с той же лёгкостью, с какой вмещается вода в пределы океанов. Они не смогут ничего построить или сделать бетонные стены - сплавом. И вопрос стоит ребром. Надо ли? Надо ли строить и возобновлять, когда однажды всё придёт в негодность и треснет? Тэхёну хватает Чонгука, взаимно, наперёд, навеки. И, кажется, в этом весь смысл, ответ лежит на поверхности - возьми и пользуйся, проглоти, выпей и не закусывай. Безмолвное празднование провозглашённой республики Пустоты, неосторожные шаги позади. Чонгук поцеловал Тэхёна в затылок и погладил плечи. — Кто-то стрелял ему по ногам, видишь? — под водой рука Чонгука указывала на розоватые свежие шрамы, не вызывавшие ничего, кроме желания сжечь их автора. — Вижу. — Здорово, что все поплатились за наше прошлое, да? — Чонгук прикусил Тэхёна за шею и шепнул: — Закажу нам поесть. Он вышел. Его не трогало состояние Чимина, но Тэхён и не ждал сочувствия. По правде говоря, он был рад и тому, что им с Чимином удалось увидеться, и Чонгук не против. …Пальцы Чимина слабо отреагировали на новое прикосновение, веки чуть приоткрылись, он откашлялся и посмотрел на Тэхёна странным взглядом слепого, прозревшего в темноте. — Как ты? — устало спросил Чимин. Вздрогнув, Тэхён несколько минут смотрел в печальные глаза напротив, затем уронил лицо ему в ладони. Измождённый и покорёженный. Ласково улыбнувшись, Чимин потрепал его по волосам, теснясь ближе. Он поцеловал его в лоб, виски, нашёл прохладные губы и, прижавшись, прикусил, чувствуя замедленное течение крови в застывших жилах, воскресая постепенно и становясь похожим на бескрылую бабочку. В нём что-то надломилось или потерялось за время скитаний в неизвестности. Полагая повторить путь пленника, он не думал, что отыщет свой собственный. Чимин помнил случившееся так плохо, что оно походило на дурной сон после затяжной болезни. Но выздоровления не наступало, и слияние с Тэхёном и Чонгуком вызывало желание заснуть навеки. Ему тяжело дышалось, сердце покалывало, а голову давило тернистым обручем. Совесть же погрузилась в анабиоз: вины за пролитую кровь Чимин не испытывал. Робкий поцелуй вперемешку с солью. Чимин хотел сказать, что счастлив видеть его живым, счастлив любить его. Даже так, зная, что виновник обновлённых увечий и создатель укусов-полумесяцев находится прямо за дверью и грозит им фатальным окончанием трагедии. Тэхён уже не существовал отдельно, за ним появилась могучая тень, не совсем ангела-хранителя, но кого-то наподобие. Сам Тэхён чувствовал невыразимое бессилие, на какое стальной громадой давило презрение к самому себе. То заурядное выражение: «Чему быть, того не миновать» просачивалось, как дождь на стекле, подсвеченном снаружи. Чимин считал справедливым - поплатиться за годы сокрытия несомненной правды. Несколько раз он встречался с Чонгуком издали, замечал среди толпы и всё равно молчал, надеясь унести тайну в могилу. Так сильно боялся потерять Тэхёна. Почти в унисон, с секундным опозданием, одна и та же фраза: — Прости меня. Скорбный вздох. Неловкий смешок, несвоевременная нежность и остывающая вода, в которой Чимину не холодно и не жарко, его залило Тэхёном и его теплом. Оба поняли, о чём искренность. В конце концов, Тэхён всё равно ушёл. Запоздало. Не своими ногами, но в целом… Он избрал лезвие бритвы вместо долгого суицида. Он не стыдился нынешнего положения, и Чимин проглотил кипу вопросов о том, как им жить дальше. И стоит ли. — Всё нормально, я не осуждаю, ты ни при чём, — Тэхён стыдился, прятался. Чимин затравленно смотрел мимо. — Что? Что такое? И Тэхён был ошарашен тем, что добавил Чимин, отстранившись. — Я убил человека… — он закусил щёку, давая Тэхёну привыкнуть, затем сорвался на полукрик, всплеснув по воде руками. — Не потому, что так вышло или меня вынудили. Потому что я так хотел. Сказанное громыхнуло, свалившись на плитку нечаянно задетым тюбиком шампуня. Оторопев, Тэхён переспросил, но как только Чимин вскинул на него незнакомый беспощадный взгляд, позади прозвучал привычно нахальный баритон, рвущий тишину надвое. — Смотрите-ка, наш мальчик вырос, — Чонгук протягивал полотенце. Они с Чимином смотрели друг на друга, как бывшие враги, встретившиеся вновь, но подуставшие от баталий. — Добро пожаловать обратно, братишка. Он не ответил ему, безжизненно кивнув и провожая взглядом. Убедившись, что Чимину не нужна помощь, Тэхён покинул комнату вслед за Чонгуком, почти выбежал. Он долго сидел на табурете, зажав рот рукой, не притрагиваясь к принесённому завтраку. Затем закурил и попросил Чонгука плеснуть в стакан чего-нибудь покрепче. Его потряхивало. В пустую чашку из-под кофе Чонгук с радушием кинул две голубые таблетки. — Тебе понравится. Не сопротивляясь, Тэхён запил их своим кофе и затянулся. Лёгкое головокружение не снимало усталости. Веки слипались, клонило в сон, не в котором спят - в котором за раз умирают, отхватив лишнего. Чонгук проявлял невероятный уровень эмпатии. Усевшись напротив, он погладил его по коленям, вдохнул дым и прищурился, рассуждая вслух, короткими поцелуями втирая Тэхёну мёд в измученные губы. — Переживаешь за него, да? Всё когда-нибудь случается впервые. Физическое убийство не настолько страшно, каким его описывают. По-моему, он даже не помнит, как это случилось. Состояние аффекта угробило немало выродков, это всего лишь временные муки. — А ты не слишком любишь людей, — усмехнулся Тэхён, изумляясь, как скоро отпускают обида и боль, какими невзрачными кажутся чужие страдания. Потом они целовались, снова рьяно, безудержно, вплоть до того, как Чимин вышел к ним и, расчесав мокрые волосы, с безразличием сел за стол. На нём болталась не до конца застёгнутая рубашка Чонгука, наброшенная на голое тело. Между ними залегла неприятная, липкая тишина. Чимин оценивающе посмотрел на них и потупил взгляд, словно извиняясь за вторжение. У него не имелось никаких представлений о том, в какой ситуации они находятся. — Как ты себя чувствуешь? — Тэхён обязан был начать этот разговор. Чонгук с непринуждённым видом продолжал гладить его живот и пробуждать нечаянный аппетит. — Уже лучше, спасибо. — Слушайте, в последний раз мы собирались вместе ещё совсем пацанами… — Чонгук мечтательно улыбнулся и, вперившись в Чимина, оскалился. — Видел, тебя нехило подстрелили. Армандо постарался? — Да, он самый, — честно ответил Чимин. — Но меня быстро залатали, так что без осложнений. Я поправлюсь. — Ещё бы, — Чонгук указал на подготовленные «лекарства», разложенные пачками на прикроватной тумбе. — Уж в этом мы тебя не обидим. Они переглянулись с Тэхёном, как-то одичало, словно нуждались в срочном переливании крови. Чимин содрогнулся. Они не видели себя со стороны, а он не был зеркалом, чтобы показать, до какой точки они добрались. Он обратил внимание на их отрешённое от мира состояние, напоминавшее вошедших в астрал детей, накуренных дурманом. Тэхёна постепенно накрывало, но ещё не так заметно. Впрочем, Чимину никогда не требовалось много времени, чтобы определиться. Ему было тяжело, но не настолько, чтобы не суметь оценить ситуацию и продолжать мыслить здраво. Впервые он понадеялся получить психическую травму, но получил закалку. Промолчав ещё немного, он закинул ногу на ногу и потянулся к пачке сигарет, спрашивая: — И что мы имеем? Миролюбиво настроенный, Чонгук не стал скрываться и рассказал им, как есть, чем привёл если не в ужас, то его подобие. Тэхён тоже не знал, какими ныне опасностями наполнились улицы Катании и в каком дерьме оказалась мафия. После у него созрело одно первобытное желание: вернуть потерянное. Серое лицо Чимина служило каким-то злостным напоминанием о том, что химия не решит их проблем. — Чонгук, ты получил деньги за то, что сдал остров турецкому шейху, верно? — Чимин говорил хрипло и разочарованно, и у Тэхёна застрял ком в глотке. Он вовремя дёрнулся, чтобы перехватить руку Чонгука, направившуюся к вилке. — Остынь, — приказал он, но Чонгук и не закипал. Он умело разыгрывал сценку, в которой являлся непризнанным героем. Тэхён уже становился свидетелем резких выпадов и приступов и не хотел бы повторений. — Бля, я спас твою шкуру, Чимин. И если манерам не выучился, то хотя бы палки в колёса не вставляй, — вот теперь он заводился, видя, что Чимин не напуган. — И помни, что я тебя вытащил не затем, чтобы слушать претензии. Но и благодарности он не просил. Справедливо считая, что Чимин не обязан платить за право быть рядом с Тэхёном. Чимин знал, что находится в их компании на птичьих правах, но больше всего его коробило то, каким прозрачным выглядит Тэхён, как будто он действительно улетел навсегда после того, как они... И одно воспоминание вызвало бурю негодования, задевая каждой из его новых царапин, надрезом на ключицах и синеватыми браслетами запястий. Выцветшее стекло. Тэхён сидел напротив, отбирая у планеты кислород, рассеянно перебирая пальцами, но одновременно его не было с ними и среди них. Его состояние балансировало на грани сумасшествия. От того «счастья», каким его пытались напичкать. …Не выдерживая паузы, сжав челюсти, Чонгук поднялся и, схватив джинсовую куртку со спинки стула, спокойнее добавил: — Посидите здесь, ладно? Мне всё-таки с бабками надо разобраться. — Сколько тебя ждать? — спросил Тэхён. Чонгук наклонился и шепнул ему что-то на ухо, Чимин не разобрал. Он дождался, пока дверь за Чонгуком щёлкнет замком и перевёл ошарашенный взгляд на Тэхёна, схватившегося за голову и начавшего придурковато посмеиваться, ломаясь в истерике ненормального. — Сиди на месте молча, — одними губами произнёс Тэхён, чуть косясь на окно. Чимин последовал приказу. Возможно, Чонгук всё ещё там, наблюдал или не отходил далеко, либо Тэхён попросту остерегался сближения. В мучительном безмолвии прошло двадцать семь минут, двадцать из которых Тэхён смотрел в пол, не меняя позы. — Зачем, Тэхён…? — чуть слышно заговорил Чимин, не скрывая досады. — Вы что, всерьёз хотите смыться и всё бросить? А как же Юнги, Хосок? Вы сами… — Всё в порядке, — с нажимом перебил Тэхён и закусил губу, нервно размышляя о негласно проклятом настоящем. — Ты помнишь, что всё ещё мой советник? Кивнув, Чимин поднялся и, пошатываясь, подошёл. Он хотел преклониться, но Тэхён подхватил его и усадил к себе на колени, сжав в объятиях так сильно, что у Чимина перехватило дыхание. — Тэхён, не надо… — он обнял его за плечи. — С тобой никогда не должно было этого случиться, — глухо выдавил он, вжимаясь. — В первую очередь, я должен был заботиться о тебе. Я больше не вижу разницы, я вляпался, слышишь? Я не знаю, что делать. Старенькое кожаное кресло скрипнуло под их весом, Чимин прикрыл слезящиеся глаза. Тэхён целовал его в шею. Зачем-то - нежно, зачем-то придавая искренних сожалений. Чимин всё ещё не верил. Он мог бы продолжить убивать ради него, накапливать шлюх, подносить на бархатной подушечке лучший из порошков, он мог бы лечь под топор мясника и попросить крошить максимально мелко. Но это не изменило бы отсутствия Тэхёна, как ощутимой единицы собственности. Чонгук не влиял на него дурно и не делал из него дурачка, Чонгук был с ним, настоящим. Сгнивал с ним. Вписываться - равноценно попытке солнца маскироваться под луну. Чимин вслушивался. — Ринцивилло не крысы какие-нибудь. — Я… — Чимин осёкся, набирая в грудь воздуха. — Знаю. Но как теперь? Тэхён опасался делать ответный ход. Воевать ему не с кем и нечем. Его обобрали, вывели из игры самым паршивым способом - смахнув с подоконника, как полудохлую муху. Нет ни доли избранности в клейме на его лопатке, нет в кулоне, подаренном матерью, всё его значение умещалось в клетку кожи. Он сам - смысл. И он не собирался исчезать бесследно.***
Хосок отлично помнил уроки падре по технике стрельбы. И хотя он получил приказ не высовываться, на всякий случай держал пушку наготове. Пистолет, что хранился в бардачке, неофициально был передан в пользование самим Юнги. Но умом Хосок понимал, что они не в дешёвом фильме, и один такой манёвр с понтами - вроде высунуться и попасть в кого-то позади на ходу - обернётся трагедией. Опасения Юнги он разделял и в споры не вдавался, не мешал ему словесно и лишь смотрел в боковое зеркало, одной рукой намертво вцепившись в тканевый чехол сиденья. Пейзаж за окном мелькал и растворялся в пыли, зелень превращалась в сплошную сетку. Хосока обуревал страх напополам с восхищением. По сути, то же фламенко на высоких каблуках, только под ногами подвесной мост, навернувшись с которого так легко переломаться, ещё не долетев до скал. Их преследователи то отрывались, то снова приближались, сыпали очередями. Били по багажнику, расхерачили задние фары. Напряжённо крутя баранку, Юнги не тратился на трёп и молчал с того момента, как они сорвались. Вёл он уверенно, и Хосок почти не сомневался, что они оторвутся и выберутся. Он самолично вручил ему свою жизнь и не пожалел о выбранном пути и под страхом смерти. Однако, кто-то шибко меткий всё же вдарил по покрышке. После громкого хлопка автомобиль занесло в сторону, но Юнги чудом вывернул его обратно и прошипел какое-то внеземное ругательство, на каком вполне могла зародиться Вселенная. Хосок только и видел, как заблестела испарина на лбу Юнги, как вздулись вены на висках и предплечьях, всё его тело выжималось на полную, чтобы защитить их, защитить Хосока. Сглотнув тошноту и подступающий ужас, он испытал чувство гораздо глубже, нежели признательность и влюблённость, он настолько чётко уверовал в их судьбоносную значимость, как двоих предназначенных друг для друга, что готов был расплакаться от несправедливости за этот злосчастный поворот. Не будь погонь, мафиозных разборок и криминальной кутерьмы, Хосок-Эсперанса танцевал бы для падре и соблазнительно готовил ему завтраки, поднося кофе в постель, целуя его крест, улегшийся на груди, ворошил бы беленькой ручкой пресвятые вьющиеся волосы и присутствовал на службах, а когда-нибудь позже, прибегнув к помощи суррогатной матери, воспитывал сына, точную его копию. Он взглянул на него с тем самым чувством, которое не требовало слов, оно было с ними всегда… Град выстрелов прижал их к обрыву, не слишком высокому и появившемуся впереди спасительной бездной. Юнги выжал педаль газа, бешено выкручивая руль и выводя автомобиль из заноса, но для манёвра не хватало пары-тройки метров, и петля узкоколейки стала мёртвой петлей. В один миг они ощутили, как металл становится легче цветочного лепестка, а скорость оборачивается проклятьем. Всё, что поставлено на карту, на ней же и прожжено. Ни крика, ни лишнего вздоха. Хосок не успел испугаться, как мир закружился, и ощущение собственного желудка, подпрыгнувшего к глотке - то неприятное, из-за чего он успел понять: они переворачиваются. Один раз, второй, третий. И всё это время Юнги, успевший вцепиться в руку Хосока, не отпускал её до самого последнего метра.***
Несколько человек в летних костюмах вышло из машины. Двое встали на краю обрыва - долговязый, с бритыми висками и непропорционально низенький, готовый разорваться на месте от переизбытка недовольства. Он, глянув вниз на горящий автомобиль, сглотнул и нервно посмотрел на напарника. — И что мы скажем на это дерьмо? Говорил я этим остолопам: не надо так палить! Приказано доставить живыми, а тут на тебе, бля! Эльмаз нам яйца отрежет. — Надо спуститься и проверить. У них могло быть время, чтобы выбраться. — Да пошёл ты! — мужчина сплюнул и носком ботинка растёр плевок по земле. — Тебе надо, ты и проверяй, может, на урну что-нибудь и наскребёшь, а я сваливаю нахер. — Эй, Армандо, — высокий окликнул торопыгу, и тот ленно обернулся, как бы делая одолжение. — Нам заплатят в два раза больше, если мы проявим признаки ума. — Ебучие кореясы, вы все такие зазывалы?... Работать на вас не комильфо, — Армандо закатил глаза, но пыл поубавил. — Ладно. Твоя взяла, — и дал одобряющий кивок ожидающим в сторонке, — валите и осмотрите окрестности. Мало ли. Мужчина примерил руку к стволу. Вскоре все шестеро лишних лежали вокруг замертво. Всматриваясь в скалы, обросшие зеленью, он понадеялся, что успеет и что Мин Юнги по-прежнему такой же живучий.***
За столько лет Чон МинСок так и не привык к обращению «синьор». Шейху это и вовсе некстати, он несуразен в новом кабинете, несуразен с неожиданно лицемерной ухмылкой на устах и волнительной просьбой к обмену, повторяющейся уже третий раз за последние недели. Решение должно прозвучать, как окончательное. — Так что, синьор? Ставка не особо велика. — Зачем тебе мой сын? — будущий мэр немного жалел о заключённой сделке, но дорожка к власти никогда не казалась ему простой. — Видишь ли, до того, как ты снова обратил на него внимание, — Эльмаз налил себе ещё вина, — мы состояли в отношениях. И он оказывал мне помощь во всех делах. Тебе повезло. Иметь и сына, и дочь в одном флаконе, — он не без удовольствия напомнил о том, как Хосок хорош в постели. — Я ведь не прошу отдать мне младшую. Ты даёшь согласие на то, чтобы я взял Хосока с собой, а тебе я оставляю целый остров взамен. — С процентами… — скрежетнув зубами, напомнил МинСок. — Естественно. Я крупно вложился, чтобы не поиметь ничего сверху. Он будет иметь их, как заблагорассудится, выпрашивая не только сливки из бюджета. По сути, Эльмаз улетучится обратно в Стамбул, заняв пост руководителя на расстоянии, в любой момент он сможет приставить МинСока к стенке. Не совсем те условия, к которым он стремился. И не такой ценой. — Прежде всего, его нужно найти и вырвать из лап священника. Будучи верующим, МинСок считал, что это худшая партия для сына, нежели турецкий благодетель. Эльмаз прищурился. Предательство Юнги - та ложка дёгтя, вызывающая мерзкий осадок при глотании званого ужина с преподнесённой Сицилией в качестве главного блюда. Он и подумать не смел, что когда-нибудь пойдёт против многолетней дружбы, и их интересы пересекутся на загорелых изгибах одного человека. Эльмаз приценивался к тому, как поступить с Юнги. Но приоритеты его жизни при раздаче указаний не ставил. — Мои люди уже нашли их, — ответив на звонок, сообщил Эльмаз. Раньше в его планы входило «очищение» острова от сектантов и организованной преступности. Он бы установил здесь порядок, о котором когда-то грезил сам Юнги, по-пьяни разрисовывая границы суверенного мирного государства, лишённого скелета. Теперь Эльмаз видел Сицилию иначе. Доходным кошельком, что обеспечит безбедное существование до самой смерти. И чтобы править им, ему нужно не крепкое плечо союзников, а лик талантливой танцовщицы, в какую он бессовестно влюблён. Отпускать её было ошибкой. Эльмаз придерживался шекспировского правила: «Не достанешься мне, так не достанься же ты никому». В мире его ценностей появилась брешь.***
Его порезанные руки, испачканные в крови, цеплялись за неподатливое туловище. Хосок мычал от боли, которой ещё лишь предстояло окропить тело. Хосок будто горел заживо, упав в костёр, он не мог говорить, оценивать, думать, его полосовало вдоль и поперёк неожиданно отвратительным ощущением неполноценности. Первые минуты, пока Юнги тащил его наружу, он думал, что лишился ступней, потом рук, возможно - его лицо изуродовано, потому что не слушаются губы. Он подсознательно боялся шрамов, всю свою жизнь оберегая кожу от малейших повреждений. Кажется, он заплакал, и на разбитых губах стало солоно, потом услышал отрезвляющий, но далёкий голос, вытряхивающий из купели беспамятства. — Хосок! Хосок! И понял, что зрение подвластно его воле. Это чудо. В порванной одежде, грязный и словно избитый, но Юнги был с ним, и он спасал его и тащил на себя, отвоёвывая у мятого металла. Запах бензина, спёкшейся крови, гари. Машина начинала дымиться, и едкий дым вдыхался пожаром. Юнги содрогнулся, зарычав, когда Хосок вцепился в руку, по ощущениям - сломанную. — Я не хочу… — Хосок прикрыл глаз, потому что с виска сползла алая струйка. — Не хочу умирать. Он отключился, и Юнги едва смог обхватить его, чтобы поднять и закинуть себе на плечо. Он огляделся. Вокруг никаких укрытий, и палящее солнце сбивало с ног. Падре долго шёл по полю, как хренов Моисей, прижимая кровоточащего Хосока к груди, плохо справляясь с дробящей предплечье болью. Молитва его состояла из одной строчки, что позволила бы им выжить.***
Чонгук не радовался, застав их уснувшими в обнимку. Но и не сердился. Погладив Тэхёна по голове, он сел в кресло и долго наблюдал за мотыльком, застрявшим в раме окна. Он бился сухими крыльями, пока не устал или не задохнулся, получил освобождение, бесполезно потратив силы. Сковырнув корочку почти зажившего пореза на бедре, Чонгук задумчиво осмотрелся и взял из сумки потрепанный атлас. Провёл по контуру маленького полуострова, южного кусочка Евразии, такого крошечного, что теперь взрослый Чонгук мог прикрыть его пальцем. Было бы хорошо снова посмотреть на площадь Кванхвамун и просто погулять по сеульским улицам, показать Тэхёну, где он родился, а глубокой ночью отвезти к реке Хан и заниматься сексом, припечатав к сырому склону. Было бы здорово разбиться, набрав безумную скорость. Исчезнуть в воде. Расползтись в кислоте. Что угодно. Но перед этим - насладиться. Всё детство он спорил с отцом о том, что чувства - есть обман. Поэтому с таким упоением разбивал коленки и локти и торжествовал, когда тем же самым ликованием отвечал на увечья Тэхён. Нет сражений за любовь. Есть битвы за боль, погоня за встряской нервных систем. После сектантских пыток Чонгук провёл годы не только в поисках себя и истины, но и в депрессии, более того, состояние его ухудшалось наркотической зависимостью. Однажды он убил кого-то в порыве страсти. Опытным путём он пришёл к тому, что единственный метод не срываться в маниакальном приступе - держать жертву связанной. Вовремя обнаруженный нюанс спас не одну жизнь. В том числе, и Тэхёну. Дом в Венесуэле не был под наблюдением: Чонгук стравливал Тэхёна несвободой затем, чтобы не убить лично. Бывали минуты, каких он не помнил, как ни старался. Впадая в забытье, Чон хватался за оружие или мог покончить с собой, рискуя вдвойне. Но как только появлялся «якорь» в виде пленника, он мгновенно возвращал контроль над ситуацией. Периодически он устраивал себе терапию с мучениками. И недавно заметил, что Тэхёна не обязательно связывать. Достаточно держать его рядом, потому как они могли дать друг другу всё. Странно, если он не понимает. Странно, что хочет уйти и вернуться к бестолковому существованию. Смахнув выступившую испарину платком, Чонгук прошёл в ванную, смыл мыльные разводы после Чимина, натёр эмаль до блеска и, стянув майку, достал раскладной ножик. Задержка у зеркала. Тэхён появился сзади, заспанный и ещё не оклемавшийся. Как только он приклеился к его телу, и их губы сомкнулись, Чонгук ощутил в ладони пустоту: Тэхён перенял рукоять ножа. — Я сам сделаю. Пока он вырезал на его груди пресыщенно обнадёживающую надпись, украшавшую их с Чимином, Чонгук молчал. Рубиновые капли ударялись о плитку. Традиция: подписывать своё. Тэхён опустился языком вниз, облизывая саднящие буквы, они не нуждались в большей дезинфекции. — Ты звонил кому-то, — тихо заметил Чонгук, чуть поморщившись. — Трубка лежит не так, как я её оставил. Тэхён бесстрашно согласился. — Леон сейчас в моём доме и держит связь с теми, кто всё ещё готов дать отпор. Чонгук трогательно рассмеялся. — Неужели после всего ты и впрямь хочешь повоевать за честь семьи? — Не за их честь. Просто… с тобой, — выдохнул Тэхён ему в губы. — Мы соберём несогласных и вышвырнем чужаков обратно, чем не веселье? Обнадеживающе. Чонгук в принципе не планировал улетать, скажем, в Корею. Или же отправляться в кругосветку. Деньгами они могли распоряжаться, как пожелают. — Мы пойдём?... — Тэхён напирал, и Чонгук вынужден был вжать его в стену. — Твои капризы так заебали, Тэхён. — Вико Ринцивилло, — едко ухмыляясь, уточнил он, продолжая балансировать на грани. — Не мафия бессмертна. — Гонишь. Мы тоже - нет. Я пытаюсь отвязаться и залечь на дно, а ты нарочно тащишь нас под прицел, как будто другого выхода не видать. И… — он туго сжал его запястье, улыбнулся, смотря в глаза. — И это охуенно. Как всегда. Ты в своём репертуаре. Мне нравится, детка. Он пообещал ему, что они доберутся до искомого ответа, чтобы доиграть как-нибудь в стиле, которого от них не ждут. Наконец Тэхён обратил внимание на забинтованный локоть Чонгука, с немого позволения приподнял ткань выше и увидел следы уколов. Кисло-сладкий привкус страха на языке. — Ты что, колешься? — Немного. Как и ты. Вздрогнув и чувствуя, как леденеет нутро, Тэхён задрал рукав своей рубашки. В этих синеватых дырочках крылась причина его полусознательного бдения, отравления вне дозы, суженных зрачков, заплаканных век и постоянного желания трахаться. — Нет… — он сполз вниз по стене. — Нет, блять... — Чуть-чуть - не вредно, — заверил Чонгук, опускаясь к нему, целуя в лоб. — Я люблю тебя, слышишь? Это небольшое баловство, и нам по плечу выбраться. Не паникуй. Чимин сидел за стеной, обнимая колени и слушая, как их дыхание удваивается, звуки нарастающего поцелуя врезаются в слух. Он хотел помочь им, но не знал как. Совершенно. Они умирали у него на глазах.***
Настольная лампа противно мерцала. Никогда Юнги не приветствовал долбаные флуоресцентные китайской сборки, уж лучше бы поставили свечу на травах. Как в детстве. И во вращающемся подсвечнике. Тут же запах медной проволоки или скорее - собственного тела. Если не считать гипса на руке, в остальном он чувствовал себя добротно. Родился в рубашке - про него. Первая мысль-молния о Хосоке. Он лежал на соседней кровати, с подвешенной ногой. Под капельницей, и с перебинтованной головой. Горькое сожаление, сердце сжимается разом. Как бы то ни было, они выжили. И кто-то оказал им содействие, потому как Юнги не помнил, чтобы добирался до жилого пункта. В чистой комнате, оборудованной под медкабинет, никого не было. Юнги прикинул, что провалялся без сознания немало, и с момента аварии прошло не менее пары суток. Из одной задницы - в другую, с такой техничностью, что позавидует бывалый аквалангист. Дверь скрипнула, впустив гостя. Юнги притворился спящим, краем глаза отследил, как человек в белой рубашке меняет Хосоку капсулу с физраствором. Условный доктор выглядел зрело и признаков врага в нём не разглядеть. К тому же, Юнги показалось, что он где-то его уже видел. Он завёл разговор потому, что иначе не представлял, как докопаться до сути происшедшего. — С ним всё будет хорошо? — спросил падре, кивнув на Хосока. — Пока - да. Правда, с лодыжкой не свезло. Перелом не самый благоприятный, но операция себя покажет не раньше, чем через две недели, так что без прогнозов. — Спасибо за помощь, — Юнги продолжал всматриваться и не узнавать. — А ты кто вообще, миссионер, целитель? — Скажешь тоже, — доктор покачал головой. — Мы служили вместе? — предположил Юнги. — Да, можно и так сказать. Я полевой врач, в госпитале весь конфликт просидел, — док подсел на стуле, поставил Юнги градусник и сделал пометки в блокноте. — Ты не вспомнишь, наверное. Мы часто сидели за одним столом. Ты, я и Эльмаз. Сдружились быстро. Но я такой - типаж невидимки, редко запоминаюсь людям. Юнги проморгал, приподнялся, ощутил першение в глотке. Набираясь смелости, предположил: — Намджун, ты?... Спустя столько лет безызвестности. Когда-то Юнги думал, что он погиб. Из того сухонького студентика в больших очках ныне самый настоящий мужчина. — Но какого чёрта ты здесь? — Ни война, ни церковь, — Намджун достал нашивку с гербом Ватикана, — не забывают своих мучеников. Намджун всё это время работал по указке главенствующего центра Италии, и в его задачи входило ни много ни мало - пресечение действий политических интервентов. Но что прозвучало ещё страшнее, так это повесть об Эльмазе, наплевавшем на дружеские принципы. — Здесь многое замешано, — Намджун достал сигареты и щедро предоставил пациенту возможность отвести душу. — И личное, и жажда наживы. Он в последнее время попёр в дурь. Даже у меня терпение лопнуло. — Он велел меня убить, — поражённо констатировал Юнги. — Я его прикрывал каждый раз, в огонь за него лез… А этот ублюдок, вот сука… Юнги взглянул на Хосока и сжал сигарету зубами. Вот уж кого-кого, а его Эльмаз у него не отнимет. Удар под дых. — А Стидду Ватикан тоже поддерживал? — обозлился Юнги. — Нет, конечно. Но избавиться от них они не решались. Накладно выходило. Гораздо легче было подождать, пока подорвётся изнутри. Несчастье назревало давно. Намджун всегда был славным парнем, достойным своего звания, скромным. Он не хвастался нынешним положением и подставил плечо именно тогда, когда Юнги уже почти отчаялся. Интуиция приказывала: верить. Боевому товарищу, тому, кто зашивал его и лечил. — Получается, ты нас вытащил, — подытожил он. — Как же тебя сюда занесло, «Ганди»? Оказывается, Юнги помнил его прозвище и те неплохие, в общем-то, будни. — После армии вернулся в Сеул, следил за тем, как ты поживаешь. В семинарии доучился. После того, что в Афгане увидел - хотел вообще в монастырь с концами податься. Ну и потом, мы пересекались на некоторых «пати», — Намджун скривился, давая понять, что новомодные словечки не по нраву. — Ты мне был примером для подражания, а потому я не поленился итальянским заняться и ходил на те же курсы, но попал в другую группу. — Я тогда такими делами занимался, что на окружение не смотрел, — Юнги чувствовал укол совести. — Почему ты молчал, не дав о себе знать? — Хрен знает, — Намджун пожал плечами. — Беспокоить не хотелось. — Или под статью попасть, — Юнги попробовал пошутить, но веселья в себе не обнаружил. Тихо спящий рядом Хосок дышал болезненно и громко. Юнги сжимал простынь в кулак. Затем выяснил, что на улицах поутихли беспочвенные битвы, а они с Хосоком вот уже три дня на попечении в частной клинике, где у Намджуна знакомые. Не то братская помощь по старой дружбе, не то очередной ход по директиве сверху. В любом случае, Юнги созрел для вопроса о Тэхёне, и подробности вселили в него странное чувство. Словно он скучал и лелеял мечту увидеться вновь. — Вернулись? Они здесь? — Вроде как, — кивнул Намджун, не раскрывая источник информации и не уточняя, что видел их лично. — Чонгук состоял в сговоре с Эльмазом. И нынешнее его местонахождение, в том числе, с заложниками, нам неизвестно. Скорее всего, мы не будем их преследовать. Основное дело Чонгук сделал на ура, размолотив такой клан, как Стидда. Остатки от них мы и сами добьём. — Погоди. В смысле - заложниками?... — Юнги сообразил, взбесился, подорвался встать, но Намджун осадил его обратно. — Ты Чимина знаешь? — Бордель у него лучший на всей Сицилии, так что - естественно. Да, он тоже с Чонгуком. — Бля. Надо вытаскивать малого, — Юнги тревожно посмотрел на Хосока. Что сказать, когда он придёт в себя? Как объясниться? — Нет, их всех надо вытаскивать. — Надо, Юнги. Да только не обязательно, — Намджун выражал что-то сродни сочувствию. — У меня сейчас есть возможность отправить вас с Хосоком на родину или куда скажешь. Я не должен был выходить из-под прикрытия и ещё поработать шестёркой у Эльмаза, но он тебя пришить хотел, а этого я допустить не мог. — С какой ещё радости? — недоумевал падре, но начиная догадываться. В армии между ними что-то всплывало, но непрочное и исключительно одностороннее. — Ясно. И ты готов так запросто отпустить меня с Хосоком? — Я тебе не среднестатистический пиздабол. Или ты думал, что Эльмаз получит своё после того, как растоптал наше к нему доверие? Ты взваливаешь то, что не унесёшь в одиночку. Во-первых, я нашёл у тебя следы ножевых, во-вторых, очевидно - со сломанной рукой не повоюешь. Будешь отстреливаться на пафосе, как в боевиках? Намджун удалился на несколько минут и принёс спасённый кольт, положил к изголовью. — Нашёл при тебе. Думаю, это важно, — он всплеснул руками. — Я понимаю, что ты хочешь пойти навстречу Ринцивилло, у него все шансы вернуться и навести порядок, если не завязнет в болоте. Но вам с Хосоком жизни не дадут. Ты знаешь, какая моя вторая миссия? — Та, что невыполнима? — прикинул Юнги и, нахмурившись, потребовал: — Выкладывай, как есть. — Передать парня его семье, а тебя федералам, — Юнги нервно хохотнул, и Намджун пожал плечами. — И это значит, что выбор невелик: либо соглашаешься на бесшумную депортацию, либо, если решишься выступать против, придётся биться башкой о стекло. Отерев лицо ладонью, Юнги приблизился и прошипел: — Я сроду ниоткуда не сбегал, поджав хвост. Грош цена мне, как мужику, если я ссыкану и полезу в кусты, когда тут самая жара начинается. Тэхён мне не хозяин, но и Ватикан не Отче. Поэтому можешь засунуть эти предложения себе в задницу и прокрутить их там по часовой, Намджун. Ты нам здорово помог, конечно, но условия толкать - не твоё, честно. Проглотив услышанное, Намджун огорчился, но спора не завязывал. — И чтоб ты знал, у мэра два сына, — заявил Юнги. — Официально? — не удивился тот. — О втором мне рассказано не было, так что извини, любопытство тоже не по моей части. — Ладно. Допустим. Что дальше-то? — Если всё пройдёт по красоте, Ватикан сначала придержит Чон МинСока, как мэра Катании, затем помаленьку перетрясёт кадры в других провинциях. Эльмаз останется нашим спонсором, якобы присвоившим власть, но на деле - та же пляска под выгодную дудку. Распределению и реформации мешала только Стидда. Нет худа без добра. — Падре ты тоже хуёвый, — ощетинился Юнги. — Умный план. Но вот мафия на Сицилии была, есть и будет, зря они так поторопились её разгонять. — Почему же? Проредить тех, кто продался - хорошее дельце, — возразил Намджун. — Скоро в Палермо соберутся и всё решат, но столько «пап» назначать не станут, уже есть человек на место руководителя. Это всё, что мне известно. Ватикан побаивался Стидды и тех, кто за ней стоял. Теперь же дорога частично свободна, и они вправе воротить, что захотят, получив фонтан сицилийской изнанки, золотую жилу обогащения. Юнги почувствовал себя мерзко, с грустью вздохнул. Убраться бы отсюда подобру-поздорову, не задерживаясь и не застревая. Но. Тэхён и Чимин, тот обезумевший, но толковый Чонгук… Они кричали о помощи где-то под сердцем. Юнги вдруг подобрал тому название «синдром Отца». Он с ним родился, наверное. — Тогда есть ещё один путь. Его втягивать я не хочу, — Юнги кивнул на соседнюю кровать и серьёзно спросил: — Ты гарантируешь мне, что Хосок будет в безопасности? — Даю слово, я доставлю его семье, как только поправится, — Намджун пожал его здоровую руку. — Но имей в виду, что с той минуты, когда ты покинешь клинику, мы с тобой станем врагами. Осторожная улыбка. Намджун не понял её смысла, но знал, кому она адресована. Судьба вытаскивала его живым из стольких передряг, что не пользоваться её милостью было бы некрасиво. Почти неделю Юнги восстанавливался в соседней палате и когда почувствовал, что готов - не спал всю ночь, просидев рядом с Хосоком, так и не осознавшимся, держа его за руку. — Я обещал тебе, что ты увидишься с братом. Увидишься, Хосок. Обязательно, — он целовал его прохладную ладонь, стесняясь вытирать неизбежные слёзы. Он не мог показать и рассказать того, как переживает за его состояние. — Чтоб вернулся, понял? Он повесил на его шею свой крестик, надолго прижался губами к щеке, пальцами гладя бинты. И вышел, едва сдерживаясь, чтобы не обернуться.