***
Пробуждение не принесло хороших вестей. Хосок уже знал, что проспал нечто важное и, безутешно горюя ночами, касался губами подаренного креста. Падре покинул его, чтобы воздать чужакам по заслугам и вернуть справедливость в город, за какой не призван бороться. Хосок не понимал его слепого рвения, не видел смысла в отстаивании прав вдруг ставшей обездоленной мафии. В конце концов, они достаточно натерпелись и рискнули, едва не разбились и не отправились прямиком на небеса. И всё равно, он ушёл, покорный долгу и чести. Потому что земля ему ближе. Два дня Хосок косился на предложенные костыли и не мог поверить в новое средство передвижения. Выглядело сродни предложению самолично отпилить себе ноги. И Хосок противился, беспомощно ползал по кровати, выкручивался и, преодолевая стыд, справлял нужду в неудобное судно. Задубев от лежания, он пробовал сделать самостоятельный шаг и около часа после не смел больше спустить ног: невыносимая боль, ударившая в щиколотку, испугала его до дрожи, пустив волны холодного пота по спине. Страшнее всякой смерти - хромота. После многих лет головокружительных танцев вероятность сломаться мерещилась сбывшимся фильмом ужасов. Стоило немалых усилий не сорваться. Хосок успокаивался чувством, что Юнги где-то рядом и оберегает его. Он помнил строки Священного Писания, которые Юнги шептал ему ночами по одной из маленьких капризных просьб, произносимых на ушко так томно, что руки святого отца зажимали точёную талию в тиски. Когда разгорячённой кожи касалась его ладонь, и губы придирчиво изучали шею, слушать что-нибудь успокаивающее в противовес рвущемуся пульсу - особенно приятно. Из часа в час, какие тянулись дольше, чем вся жизнь, Хосок думал о нём и едва ли не молился. «У Юнги были разумные причины», - как сказал его старый знакомый - Намджун, к которому Хосок не питал великого доверия, но вынужден был принимать его помощь, подносы с едой и компанию в целом. — Он что-нибудь сказал о том, куда направится? — удрученно спросил Хосок у Намджуна, читавшего книгу в дальнем углу палаты. — Нет, ничего такого. — Но ты знаешь точно, как подсказывают навешанные мне на уши спагетти, — Хосок жестом изобразил накручивание невидимых спиралей. — Женская интуиция, что ль? — Намджун поднял насмешливый взгляд. — Она самая, — поморщился Хосок, поправляя себе подушку. — Знаешь что, чёрт побери? У тебя напрочь отсутствует чувство такта, вояка. Намджун рассмеялся, но успокоился быстрее, чем Хосок успел прикинуть, насколько в лучшую сторону его меняет хорошее настроение. — В любом случае, мне велено присмотреть за тобой, а не бросать вослед, как пушечное ядро, как только очнёшься. Согласись, что так правильнее. Именно обещанием, данным Юнги, и продиктована забота, а не искренней заинтересованностью в благополучии Хосока, как пациента. Присмотревшись к выражению лица и вслушавшись в одухотворённые воспоминания Намджуна о Юнги, Хосок неожиданно понял тайный мотив и, вздрогнув, нарочно не касался темы прошлого, надеясь выбраться отсюда поскорее и сберечь нервы. Ослабленное здоровье потихоньку восстанавливалось, и изоляция уже не казалась столь безысходной, к тому же, если не заострять внимания на занудстве, Намджун вполне приятный собеседник, пусть он и вызывал странные подозрения. Если бы не Юнги, правда, общего - ни грамма. Намджуну не нравились женские штучки, мода или танцы, а о службе и пустынях Хосок толком ничего не знал и готов был слушать о войне лишь из одних уст. Поэтому порой они упорно молчали. Хосок ждал, что Юнги свяжется с ним каким-нибудь образом, но будни добивали однообразным спокойствием, и Намджун не передавал приветов. Придерживаться хладнокровия становилось труднее. Клиника не то засекреченная, не то под попечительством доблестных служб, но ни других пациентов, ни бродивших без дела докторов Хосок в коридорах не увидел. Ко всему прочему, здесь отсутствовали средства связи с внешним миром. Подтверждая догадку, Намджун пояснил, что здесь проходят лечение военные и федеральные агенты. Ничего необычного Хосок в том не нашёл. — Я такое в кино видел. — Не сомневаюсь. Только это не кино, — с нажимом отвечал Намджун. И вот очередной долгий осмотр, задевший Хосоку ключицы, плечи и грудь, сменивший уродливый гипс на щиколотке удобным бандажом, окончился простейшим выводом и прямым оценивающим взглядом. Намджун придирчиво всматривался в него, как если бы собирался вписать в эпикриз годность для Мин Юнги. — Твои дела неплохи, так что нахождение в стационаре уже не обязательно. Я тебя выписываю. — Очаровательно, док. Какая честь, — фыркнув, Хосок застегнул рубашку и потянулся к костылям, тяжело вздохнул, словно ощущая вес потерянного в больничной койке времени. — Скажи честно, эта херня пройдёт? — Не забывай прописанную мазь, лёгкий массаж и отсутствие нагрузок ещё с месяца два-три, и… — Намджун заметил, как Хосок стиснул зубы. — И может быть. Его проводили к выходу. Он уже видел, как возвращается к своим, находит Чимина, целует Юнги и, наверное, пинает его за выходку беспредельного геройства. Но открылась стеклянная дверь, и у чёрной машины Хосок увидел бледное лицо своей матери, нервно обернулся на Намджуна, подталкивающего сзади. Выходит, время назначено? — Ты что… — Хосок готовился закричать и взбунтоваться. — Ты что, гад, меня выходил, чтобы им сдать?! — Хватит сцен, Хосок. Садись в машину, будь добр. Самолёт через час, — тревожно заявила мать, потянув его за локоть. — Да не поеду я никуда! — он вырвался, отходя от них, и бешено угрожая одним из костылей. — И уж тем более не полечу! Пошли-ка вы в задницу! Миролюбиво подняв руки, Намджун приказом остановил подосланных телохранителей и велел всем успокоиться. — Синьора, насилие ни к чему. Хосок, это ради твоего же блага. Послушай их, — он кивнул на открытую дверцу. — Тебе лучше поехать. — Сволочь, — прошипел Хосок, задрожав. Против выставленных бугаев ему не сладить, да ещё и в таком плачевном состоянии. — Ты… — Он просил меня, и я исполнил, — отчитался Намджун. Хосока сковало. Юнги действительно хотел этого? Даже зная, в каком аду он окажется, вернувшись в клетку? Или та клетка, в какую он отправился, ещё хуже? Он прекратил сопротивление и, печально посмотрев на мать, тихо спросил о сестре. — С ней всё хорошо. Ни слова об отце. Хосок поймал себя на том, что даже думать о том стало противно. Скорее всего, Юнги оказался прав. В последний раз с досадой зыркнув на Намджуна, Хосок опустил костыль и обречённо заковылял навстречу неопределенности.***
По пути на виллу Чимин едва не содрал ногтями обивку сиденья: так экстремально вёл машину Чонгук. Возможно, из мести. Он знал, что натворил Чимин, но почему-то не затеял разборок, не выяснял причин. Без героина худо, но они надеялись выбраться, да и обещание, что даются Тэхёну - не в бездну. Не та «дольче вита», о какой грезили прежде. Душный вечер заполнился славным охлаждающим ветром, и когда они встали перед знакомыми до боли воротами, солнце уже клонилось к горизонту, отбрасывая на троицу золотисто-огненный свет. Вилла Ринцивилло не успела прийти в запустение: рабочий персонал всё так же ухаживал за садом, а прислуга наводила порядок. Тем не менее, Тэхён осматривался, точно не был здесь с добрый десяток лет. Чонгук не выражал почти никаких эмоций, идя с ним бок о бок. Чимин же плёлся сзади, неохотно шурша подошвами по гравию. Восстание и уличные погромы уже не звучали в городе, и только небо затягивало дымкой прогремевших пожаров. Чонгук был прав: ситуацию исправили, перебросив волнения в нужное русло. Но затишье повисло необыкновенное, и в низинах рано начал стелиться туман. Их встретили в вестибюле, расступились перед ними и онемело провожали страшными глазами, никак в гости заглянуло три ходячих мертвеца. Вероятно, уже не ждали. И только Леон, получивший до того звонок, трепетно обнял Тэхёна и Чимина. Чонгуку пожал ладонь. — И на том спасибо, — хмыкнул тот, оглядываясь. Три десятка человек в их распоряжении. — Это всё? Остальные обмочили штанцы? — он взял с фруктовой вазы пару вишен. — Нет, ещё примерно столько же людей в укрытиях. К тому же, есть товарищи из других провинций, надеющиеся на сотрудничество. — Собирай всех здесь, — велел Тэхён. — Сегодня, завтра, максимально быстро. Все, кому нахуй не упёрлись турки в нашем доме, должны присягнуть мне на верность. Чонгук присвистнул и одобрительно кивнул. Соглашаясь, Леон не сводил глаз с Чимина, какого будто подменили. Ни той ласковой улыбки, ничего, что говорило бы: «Я рад быть с вами». И нет решимости спросить, как и что с ними стряслось. От Тэхёна пасло холодом, от Чонгука - жаждой раскромсать любого, кто против, а Чимин… не сломанная игрушка, вполне настоящий экземпляр человека, надломившего скрижаль с заповедями. Их взгляды пересеклись, и Леон вздрогнул. Та же постель, отблески, отзвуки. Та же постель, но в ней нет одиночества. Либо оно не то. Умноженное, густое. Чонгук ластится к нему, и Тэхён отвечает. За считанные минуты они объедают друг друга, не гнушаясь костями и суставами. — Может, вмажемся? — Чонгук прилёг за спину Тэхёна, вжимаясь в зад. — Нет, Чонгук… не хочу. — Ну и хрен с тобой, сам сделаю, — он сел, и Тэхён услышал разочарованный вздох. — А, точно. Сука, Чимин же всё выкинул. — Да? — безразлично спросил Тэхён. Со своим ознобом он тоже едва справлялся. — Выходит, обойдёмся. — Крэк есть? — Нет. — Что-нибудь иное? Типичное для здешних развлечений. Порошок нашёлся в ящике. Чонгук снюхал ровненькую дорожку и вернулся к нему, в тесноту объятий, сжал и приник к губам, проник языком в рот и вылизал. Растянув слюну, припал снова. Мощными толчками бёдер он сделал всё возможное, чтобы Тэхён кончил без проникновения. Тэхён изогнулся, вскидываясь навстречу, чуть прикусил раненное плечо, и услышал рычание. Им нравилось уставать снова и снова, прогоняя ночную сырость влагой потеющей кожи. Позже Чонгук дышал ему в затылок, а спустившись ниже, целовал клеймо, облизывая шершавую подкову. Согласно легенде, обладатель дарованного сына Баала возымеет вечную жизнь. Чонгук всегда смеялся над этим, потому что нет ничего, чем может обладать человек, и нет ничего вечного на планете, где так легко всё потерять. Чонгука посетило нелепое и причудливое понимание, очеловеченное и терпкое чувство, намного омерзительнее героиновой ломки. Дремлющий на его плече Тэхён, чьи волосы так приятно пропускать меж пальцев, чьё дыхание порой хочется перекрыть - единственный нескончаемый и незаменимый наркотик. Находящийся на той грани, где ему вполне разрешается и не существовать вовсе.***
Для связи с другими провинциями и теми, кто делал ставки на Тэхёна в жутком опасении потерять нажитое, Леон использовал городской телефон, полагая, что мобильные отслеживаются активнее. Выиграют ли они время или напротив - покажутся глупцами, вытанцовывающими на эшафоте, он не знал. У Леона не было особых причин ратовать за Тэхёна и служить ему, он до сих пор винил себя в том, что самостоятельно не обнаружил причастность отца к Стидде и посмел допустить его загнивание, как личности, какую считал эталоном. То основное, что удерживало его в клане - не избитая преданность или перспектива отстоять честь фамилии Манрике. Основное - тихим, севшим голосом попросило отвезти его подальше, выветрить тридцать три несчастья и показать, как изменился город. А город тот же. Нутро - не то. И кроме глушащей здравый рассудок массы, заедаемой табаком и заливаемой прихваченным вермутом, Чимина измучило предвосхищение неизвестной, но слишком пленительной для отрицания драмы. Окончив звонки, Леон выбрал набережную. В пьянящей полутьме веяло грозой, и в предвестии шторма ревело море; воздух наэлектризован. Чимин долгим отсутствующим взглядом смотрел на наручные часы. Вдруг снял их и выбросил, избавляясь как от худших пут. И пока Тэхён не хватился его, он спокоен. Есть надежда, что это смягчённое состояние продлится до той минуты, пока не придётся посмотреть в однозначно скорбные глаза. — Ты смотри, как тучи резвятся, — Чимин взглянул вверх, где чёрные полотна подсвечивало вспышками далёких молний, и, перешагнув ограду, двинулся в направлении воды. Следовать за ним - не цель. Леон держался чуть позади, думал уже окликнуть, но Чимин остановился сам, выбрав плоский продолговатый камень, ненароком выточенный для приюта случайных гостей. Они сели, и какое-то время делали вид, что пересекаться необязательно. — Что, если мы ошибёмся и попадём впросак? — сокрушился Чимин. Градус ударил в виски, и мышцы, залитые теплом, сделали тело невесомым. — Верно. Он не станет слушать, попрёт в лобовую. — Тэхён действительно похож на Марко, его не переубедить. Ни за какие коврижки не прогнётся. К тому же, тот человек… — Леон вспомнил о могиле, и стайка мурашек пробежалась вдоль позвонка. — Не даст ему свернуть. — А знаешь... — Чимин задержал дыхание. — Похуй. Чонгук. Тэхён. Они хорошо смотрятся, да? Чимин продавливал слова или это море поглощало звук, но Леону слышался почти плач, запертый изнутри, в тесной коробке. Без предупреждений и робости, он ни с того, ни с сего прижался к губам Леона, увлекая за собой, приостановился... вскинул умоляющий выразительный взгляд, пренебрёг дистанцией и больше не испугался. Попробовал ещё, вжаться, провести языком, надавить. Целовать другого мужчину не так уж и страшно. Совсем. Чимин почти не уловил никакой разницы. Между той вынужденной близостью и этим бездумным проступком. Тэхён торопился, дорвался, но не выложился по полной, как ему диктовали остатки разума. У Чимина же есть запасной путь и тайная колыбель, он имеет право. ...Непрерывный поцелуй, задетые нервы, задетые пуговицы. Леон осторожно прихватил за шею в попытке остановить. — Что ты делаешь, Чимин? О, он знал, что делает. Перетекает в новую форму. Он нарочно довёл его до точки кипения, прекрасно осознавая, что Леон не сможет отказаться. Грянувшей дождливой и громкой ночью Чимин заполнил собой салон машины, где разрисовал стёкла отпечатками пальцев и ладоней, где почувствовал, как нагревается кожа под лаской и расслышал, как сладостно разливаются стоны. Безболезненный медленный секс, срывающийся до животной страсти. И в борьбе - морок чужого лица и рук, потрясающе яркая галлюцинация, в которой идеально всё: Тэхён милостивый, Тэхён наказывающий. Тэхён повелевающий и повинующийся. Задыхаясь в бешеной тряске и тесноте, Чимин выгнулся, обхватывая ногами и руками толкающееся тело, ему померещилось, что и у него те же длинные тонкие пальцы, что и у Тэхёна, что они на пару чертят царапины по лопаткам и находятся в вечном поиске. Открытие ожидало Чимина в конце: он просил себя придушить, чтобы сделать оргазм ярче. Но вместо захвата шеи Леон захватил его самого и на выдохе произнёс недопустимое и ненужное признание, только подчеркнувшее, что Чимину никогда не найти замены.***
«Тело может изменить. Душа - нет. Тело способно, потому что изменяемо и не бесконечно. Душа не имеет пределов. Верность не пришивается нитками, верность - сплошной лоскут. Ты не виноват». Чимин повторял про себя мантру снова и снова. Не настолько сложную, простейший вариант: «Ты не сделал ничего постыдного». Кое-как он залез в одежду и вышел на улицу, чтобы пройтись; далеко не ушёл, сел у машины, прижавшись спиной к колесу, ветер пробирался под распахнутую рубаху. Вытянув ноги, посмотрел в светлеющее небо и содрогнулся от слёз. Это казалось правильным ещё вчера - дать себе волю и оторваться, перейти ранее непреодолимый рубеж. Но сегодня он хотел съесть валяющийся на обочине щебень и порезать глотку. Леон застал его уже выплакавшимся, прошептал о прощении и, прижав к себе ненадолго, погладил по спине. «Всё бывает», - сказал он. Затем помог застегнуться и сесть в машину. Он почти не спал, тревожась свершённым деянием и состоянием Чимина. Ни следа похоти, ничего того, к чему Чимин по-хорошему привык. Леон питал к нему нежные чувства, не перебиваемые зовом плоти. Сохраняя молчание, он отвёз его к закусочной и накормил завтраком. Ели тоже безмолвно. Ещё не отъехав, закурили. — Прости, — сбрасывая пепел, Чимин смотрел в окно. — Я не должен был так поступать по отношению к тебе. — Мы оба хороши, — Леон пожал плечами, и табачный дым не прошёл в лёгкие, застряв где-то посреди. Теперь Чимин казался губительно близким. К нему хотелось прикасаться снова и снова, аккуратно, без нажима. — Скажи честно, это месть ему? Чимин мельком взглянул на него, поджал губы. Рука затряслась. — Месть себе, Леон. Ему отомстить невозможно. Он не нуждался в дальнейших разъяснениях. Досиделись до поры, когда уже начало припекать утреннее солнце. — Давай уедем? — Леон стиснул руль. — Подальше. Просто уедем. У меня есть тётка в Венеции, она не будет против... Он посмотрел на него слёзно, с такой тоскливой обречённостью, что сдавило грудь. Что-то удерживало его на месте, сильное и прочное, как стальные оковы, страшное чудовище. Улыбнувшись, Чимин протянул Леону маленькую ладонь, и тот сжал её, читая по кодексу чести истинную правду. Нельзя сбегать и прятаться, думая, что клятвы не играют роли. Клятвы играют и судьбы. Тэхён не был святым или примером для подражания, не имел степени благородства и славился, как безжалостный подонок. Отчасти, по правде. Он судил людей по-своему, и Чимин много раз пытался понять, чем те или иные заслужили от него изуверские мучения или пули в головы. Но сомнения в единоличной справедливости развеивались, стоило только Тэхёну сказать об этом вслух. Чимин в смятении. Очень трудно признать, что тяготеешь не к лучшему. И значит сам далеко не идеал. Тэхён всё ещё его герой из детских сказок. Бессмертный герой и защитник прогнившего насквозь мира.***
К вечеру в доме Тэхёна гудели голоса прибывших авторитетов, нынешних и бывших. Всех, кто выбрался из убежищ, выплыл наружу. Четыре человека, что ушли от кары и десять крупных парней со своими бандами. Подкрепление разбросали по Катании. Не без удивления восприняли явление Ринцивилло. Он коротко поприветствовал их и сразу перешёл к пояснению ситуации, пока Чонгук стоял в тени неподалёку. Ни стражей порядка, ни отступников, желающих нанести визит по наставлению стукачей, Тэхён не ожидал к трапезе. Люди замерли в трепетном ужасе и усиленно делали вид, что Вико их новый светоч, поклоняться которому они согласны ежечасно. На рисованную, мнимую отдачу он и рассчитывал. Пока есть общий враг - они команда, объединённая корыстными, но интересами. Оказалось, Эльмаз ещё не успел покинуть страну, два часа назад он прохаживался по местным пекарням, да и вообще планирует задержаться, освоиться. Отчитавшийся об этом хрупкий мальчик робко посмотрел на Тэхёна, покраснел и отошёл. Тэхён вспомнил, где раньше видел его. В «Полумесяце». Видать, кто-то подобрал и отмыл. — Ответного удара Эльмаз не ждёт, — пробасил Тэхён, поигрывая с пистолетом. — Они с мэром завязали уютную дружбу и, как вы знаете, благополучно списали нас со счетов. Солидная коллегия поддержала его возгласами. — Верно! Столько лет мы кормили эту страну, а теперь никуда не годимся, чтоб их…?! — Точно. Вот почему мы не спустим им это с рук. Я знаю, что многие из вас предпочли бы вставить мне дула в задницу, — Чонгук хищно облизнулся и едва скрыл сальную ухмылку, — но сейчас нам следует забыть о разногласиях и показать, кто в доме хозяин. Единоличного хозяина остров не имел. Выражение требовало оспаривания, но они принимали медовую речь Тэхёна, как умирающий принимает дарующие спасение мощи. — Убрав Эльмаза обычным выстрелом, мы рискуем навлечь на себя гнев его последователей из Турции. Вот почему я предлагаю обставить его уход красиво, а заодно нанести нынешней власти непоправимый ущерб. Элемент, которого сильно не хватало, появился чуть позднее. Чимин вошёл неслышно, за ним прокрался Леон. Тэхён выпал из обсуждения, впившись глазами в красноватое пятно на хорошо знакомой шее. Казалось, звук приглушили, накрыв радиоприёмник колпаком: Тэхён сам не заметил, как пересёк зал и встал перед ними, продолжая отчётливо и громко говорить. — Мы подорвём транспортную инфраструктуру: местный аэропорт и порт. То же самое частично предстоит проделать в Палермо. — Это что же, нам смертниками становиться? — истерично хохотнул кто-то, наверняка представляя небольшую проказу в виде дымовой шашки. — Ну, не нам. Вико имеет в виду, есть резон пожертвовать нашими людьми. — Значит, вы согласны? — он резко повернулся, и Чимин в ужасе вперился взглядом в царапины, избороздившие шейный позвонок. — Учтите, что никакой предварительной эвакуации населения я не планирую. Повисла тишина. Мужчины в костюмах ослабляли галстуки, переглядывались, словно взвешивая серьёзность Тэхёна на весах и уточняя цифры. Крайняя жестокость. — Погоди, Вико. Жертв будет дохрена и больше. Так не пойдёт. — А потом и наши ополчатся, списав на смертников из того же Стамбула. И начнётся по новой. Мы-то думали, твой план не настолько… — Неправильный, — подсказал кто-то. Тэхён громко рассмеялся. Почти до слёз, похлопал себя по коленям и, протерев уголки глаз, выпрямился. — Какими хорошими вы стали. С каких пор?... Считайте, что я пошутил. Видели бы свои рожи, господа. Конечно же, мы поступим так, как должно. Гражданских не тронем. Вычистим гнёзда Эльмаза, а потом прикончим и его самого. А уж с мэром мы договоримся. — Гора с плеч, — захрипели ему в ответ. — Другое дело! Тэхён хмыкнул. Мрази. На общем собрании цеплялись за совесть и нравы, вдруг полюбили невинных людей, каких ранее было не жаль. Вполне допускали избрать «смертников» из своих, но проявили несказанное сочувствие к толчее незнакомых людей. Проходясь за их спинами, Тэхён мысленно с охотой вырывал им кишки. Верно, не стоило отметать версию, что некоторые из них напрямую пособничали Стидде, но чудом спаслись. Чонгук предположил, что так могло быть, поскольку прижал он самых главных подозреваемых, что не гарантия полной чистки. Удовлетворяясь смятением присутствующих, Тэхён больше не обращал на Чимина внимания, и тот замедленно, робко и почти на носочках покинул комнату. Ни Стидды, ни тех, кто наживался за их счёт. Подвести итог. Навести тотальную чистоту. Вывалять Ватикан в миске с их же дерьмом. На всё про всё - пара-тройка недель, тянуть не следовало. В воображении Тэхён уже смаковал тот триумфальный момент, когда все столкнутся в одном месте и взлетят на воздух. Но кое-что ему не нравилось. Точащий кишки червь, называемый ревностью. С одной стороны, некая тесная связь, зародившаяся между Чимином и Леоном - доставляла особое чувство безопасности. С другой, Тэхён сердился, будучи не тем, кто её предоставляет. Как он и говорил - запутался, и путаница узлами вязала пальцы, а пальцы перебирали Чонгуку волосы. Устроивший голову ему на колени, тот щёлкнул по носу. — Что-то не вижу радости, большой босс. Хочешь навалять Леону? Давай убьём его. — Нет, — отрезал Тэхён. — Он нужен Чимину. Чонгук поднялся и, взяв Тэхёна за подбородок, яростно прошипел в губы: — Чимину нужен ты. Но… — он опустил руку к его паху и схватил за член. — Тебе - никто другой, кроме меня. Не пустое заявление? — Верное, — Тэхён придвинул его большой палец к губе и облизнул. — Очень верное. Блеск в глазах заменила тьма.***
Юнги пришёл к неутешительным выводам. Тайный план Ватикана: столкнуть две воюющие стороны и дать им стереть друг друга. Победившему - лавры. Либо же их загонят в угол, как отработавшее рабское поголовье. Теперь Юнги почти всадник, гонец со свитком гиблых вестей. Он наслышан, что заново сколоченная группировка (пока не семья), ворошит подполье и действует по чьей-то крутой указке. Юнги знал только одного человека, подходящего под описание "конченого ублюдка". Наверное, Юнги давно должен был быть у Ринцивилло, но за ним установили слежку, и он не понимал кто конкретно: люди Эльмаза, прознавшие о его воскрешении, или же папские прихвостни. Потому петлять приходилось феерически. Путая следы, он потерял почти полдня. Догадывался, конечно, что убирать его на фоне бунтующего Тэхёна не к спеху, но от осторожности не отходил. Мало ли, кому ещё могла быть неугодна его фигура. Под вечер плотность толпы на центральной площади уменьшилась практически до нулевой. Ни одного туриста в округе. И если не считать нескольких осмелевших местных, прогуливающихся по периметру, то никого лишнего. А человеку в сутане не страшен и полицейский патруль, дежуривший у сигнальных лент, охвативших изъеденный копотью бетонный скелет бывшей церкви. Наблюдатели на чёрном «фиате» временно отстали, и Юнги решил, что у него есть немного времени. Он припарковался у ближайшего супермаркета, купил цветы и бросил полный сожаления взгляд на место, где так часто чувствовал себя своим. Оно наверняка подлежит восстановлению, но вернётся ли сюда падре? Неравнодушные к чужому горю люди возлагали цветы к фонтану, ближе их не подпускали. Склонив голову, Юнги помолился и позже увидел девочку, что сидела на коленях и горячо о чем-то шептала. Если не изменяет память, она приходила на воскресные мессы вместе с матерью и братом. Юнги с волнением посмотрел на её золотистые локоны и, не задавая вопросов, наклонился, осторожно беря за руку. Он всё понял. — Падре… вы? — она узнала его и вдруг расплакалась. Он обнял её и, чмокнув в макушку, выдохнул: — Господь встретил их, Саманта, он милосерден. — Почему же он не спас их? — глухо пробормотала она. — Почему?! — Некоторых он хочет видеть намного раньше, дитя моё. Вот и всё. Утешив ребёнка, Юнги отвёл её к знакомой цветочнице и попросил присмотреть. До Тэхёна рукой подать, но почему-то он тянул и не торопился. Расстроившись, святой отец просидел в подполье ближайшего бара до наступления ночи и отправился в гости к Тэхёну пешком. Ему едва не снесли башку, когда он заступил в известные владения, и лишь знающий его в лицо товарищ, оповестил: «Свои», дав надежду Юнги не вытаскивать лишний раз оружие. Наверх Юнги предпочёл не подниматься и подослать будить хозяина кого-нибудь, не брезгующего видеть Чонгука. Ясно, что пара не могла быть на разных полюсах. И хотя лично с Чонгуком Юнги не в контрах, а порезы давно простил, видеться с ним лишний раз желанием не горел. Спустя десять минут, какие падре потратил на поедание абрикосов, лежавших в вазе, Тэхён спустился, подвязывая пояс халата, да так и замер на последней ступени. Паршивая синева, проступающая сеточка вен, блеск испарины на гладком лбу. Признаки торчка, с трудом слезающего с иглы. Пугающие признаки. Юнги ужаснулся и сдержал порыв выругаться, удержался от нотаций. В конце концов, если Тэхён захочет, он и с этим справится. Опустив приветствия и вступительные речи, они горячо обнялись и, отступив, прошли к кухонной стойке, устроились друг против друга. — И как оно, рассказывай? Неужели не боишься торчать тут у всех на виду? — Вернуться и быть паинькой - отличный ход, скажу я тебе. Я типа безобидный малый. Даже прокурор поздравил меня с возвращением из мира мёртвых, — ответил Тэхён и, вздохнув, продолжил: — Ладно, ближе к делу. Запасы у моей новой шайки-лейки скудные. Мне понадобится оружие. — Не понадобится. Ты должен прекратить эти баталии немедленно, пока нас всех не прижали. Юнги потратил добрую четверть часа, чтобы донести до Тэхёна суть. Тот постоянно перебивал, прерывался на придурковатый смех, потом заламывал руки и впадал в панику. Юнги стерпел. Им не следовало ввязываться, только лишь отсидеться и дать возможность Ватикану отделить зёрна от плевел и узреть, каким положительным парнем является Вико Ринцивилло. Но тот затеял дать им ответный бой и уже действует. — Им ничего не стоит с нами покончить. Твои ребята не невидимые. — Юнги, ты чё? Что с тобой? — Тэхён хлопнул руками по столу, запрокинул голову, хохоча. Посерьёзнел. — Ты откуда такой, с пакетом сведений? Не на них ли работаешь? Он крутил ребристый нож для хлеба, просверливая его холодным, чрезвычайно обеспокоенным взглядом. — После аварии никак не отойду, извини, — саркастично ответил Юнги, снимая с себя подозрения, и дал краткую объяснительную, какая Тэхёна не ввергла и в подобие шока. — Блять... Ну, ещё лучше. Эльмаз пытался тебя убить. А ты не хочешь спонсировать меня пушками? Ты заявился сюда и просишь похоронить мафию, встав раком перед рафинированными ублюдками из блаженной ложи? — как и ожидалось, Тэхён не воспринял предупреждение всерьёз, выпучил глаза. — Ебать я их хотел, вот что. Угрожать ему тоже дохлый номер. И Юнги добавил нюанс о Хосоке и Чимине. Тэхён перестал кривляться, сглотнул ком в глотке. У него всё ещё есть эта оберегающая слабость. Юнги обрадовался тому, что сможет повидаться с Чимином, а Тэхён в растерянности озирался по сторонам. — Братья, говоришь?... Неужели Чимин и впрямь сын мэра? Через несколько минут Юнги заговорил снова. — Тэхён, я знаю, что ты ищешь мести. Но ты должен отменить всю эту суматоху и дать уродам, что хотели тебя задавить, подохнуть должным образом. Не от твоих рук. Они не были мафией, сам знаешь. Так, кучкой отбросов. Столько всего произошло. И застыло осадком чёрного кофе в чашках, поблёскивало в кулоне, который Тэхён нацепил на шею. Юнги расспросил подробности и услышал историю без прикрас, но ему хватило, чтобы понять, как это больно. Встречать и терять мгновенно. Больно, когда двоих родителей уносит злой рок, а ты на грани безумия. Сорвавшись, Тэхён заходил туда-сюда по кухне. Тем временем заговорил наполовину одетый Чонгук, перегнувшийся через перила, травя той же отливающей презрением ухмылкой. — Чао, падре! А ты здоров, как бык! Бочок не болит? — Слава Богу - нет, — он прищурился, некстати замечая свежий шрам на его внушительной грудной мышце. — Ты тоже не шибко болен. — Шарю в медицине, — пылко добавил он. — Но и ты не промах. Нервозность Тэхёна достигла апогея, выкипела наружу, он подошёл к Юнги и, схватив за воротник, прошипел: — Что хочешь делай, но оружие ты мне предоставишь. И проповеди прибереги для кого-нибудь другого. — Подумай хорошенько, Тэхён. Останешься ни с чем, — спокойно ответил Юнги. — Послушай хотя бы моего совета, раз уже не считаешься с советником. Юнги бил в десятку. Уязвлённый, Тэхён фыркнул и отпустил его. Чимин не говорил, что не пойдёт за ним, но и не говорил того, как взаправду относится к идее освободительной экспансии. За минувшую неделю они и поговорить толком не сумели. И всё же Тэхён заставил себя поверить, что самым главным оставалось соучастие Юнги, без его контактов им не пробиться. — Ты же не хочешь, чтобы мы ограбили склады? — Ты же не думаешь, что туда так легко попасть? — парировал Юнги. Они едва не затеяли рукопашную. Спустившись вниз, Чонгук сел на ступеньку, пропитанный капелькой озорства, продиктованного увеселительным набором для вдыхания. — Ты растерял клиентуру, падре, — трагично начал он. — Как оружейный барон, доживаешь последние деньки. Не перспективно ли вложиться во что-то действительно обнадёживающее и помочь нам? — Мы прогорим, — Юнги не выражал энтузиазма. — Не еби мне мозги. Ты просто хочешь сохранить запасы на будущее. И охрана на складах скудная, так что не лей нам в уши. Я понимаю твою хватку бизнесмена. Но и ты пойми: Эльмаз не только наш с Тэхёном враг, — глаза Чонгука опасно сверкнули. — А если я скажу, что твоя танцовщица у него? И что он выторговал эту крошку у её же папочки? От накатившей злости у Юнги зазвенело в ушах, внутри словно взорвалась лампа накаливания. Несколько минут он таращился на Чонгука в недоумении. — Ты блефуешь, — нахмурившись, прошипел Юнги. — Я знаю, где я оставил Хосока. И с кем. — Может быть. Но и у меня всё ещё достаточно информаторов, чтобы доказать обратное. Юнги никак не въезжал, с чего бы Чонгуку, поимевшего с Эльмаза кучу денег, держать на него зуб. Потому ли, что того желал Тэхён? Как они омерзительно похожи. — С чего мне верить человеку, который чуть не прикончил меня? — Ох, бедняжка. У тебя нет выбора, — развёл руками Чон. — Ты служишь семье Ринцивилло. Грустно признать, но я всё-таки тоже её часть. Мы бойцы невидимого фронта. Как-нибудь за чашкой чая расскажу о молодости, а ты мне о своей, окей? Тэхён усмехнулся и молча наблюдал. Обмануть падре не так просто, но Чонгук справлялся. Мерзко с их стороны водить его за нос, прибегая к подобным методам, но иных не нашлось. Если нервозность Юнги мог скрыть, то красные пятна на бледной коже проступали против воли, он начинал свирепеть. Пытались эти двое надуть его или нет, надеяться на авось чревато. Скрепя сердце он согласился. Так или иначе, встретиться с Эльмазом резон имелся. Любовь любовью, дружба дружбой. Но служба - закон. Тот, с кем бьёшься плечом к плечу - навеки брат. А Эльмаз забыл заветы. Что касается отца Хосока... Юнги не посмел бы избавляться от того, что звучало, как нечто для него дорогое. Не вынося их компании, Юнги попросил переночевать наверху и удалился, а Тэхён вернулся к Чонгуку. Они стояли на пролёте в обнимку, обсуждая свой план с обожанием, присущим творцам, вдыхающим в статую душу. Пусть кажутся двумя простаками, сумасшедшими, беспутными. Им известно, что всё далеко не так. Тэхён не мог не знать, каковы шансы, а Чонгук не стал бы толкать его в бездну. Они придумали, как накормить всех волков и оставить целое стадо нетронутым. И придержали кое-что в секрете. Всех, кого собрал страх лишиться почестей, равноценно собрала и жажда наживы. А значит, полагаться на них нельзя. Глупо верить, что прежние недоверчивые ублюдки вдруг признают Тэхёна за свояка и позволят нести знамя. Позволят, пока будет выгодно. Он не забыл свои слова о том, что является хирургом. И вырезать оставшихся, никчёмных, бесполезных - считал своим долгом. Сначала они с Чонгуком сплотят их, а затем изломают. — Нас ждёт долгий и трудный день, — проронил Тэхён, прижимаясь. — И не один. — Мы наконец-то покончим с этим, — задрав чёлку, Чонгук поцеловал его в лоб. Ничто новое не построить, не сравняв с землёй старое.***
Иногда поглядывая на бирюзовый ореол света напольного ночника, Чимин бесцельно блуждал по комнате и чуть не вскрикнул, когда кто-то хватил его за локоть и притянул к себе. Первым делом Чимин ощутил крепкую хватку объятий и знакомый запах парфюма, что прежде обоняние воспринимать отказывалось. Острить или паясничать даже не посмел. После плена и пережитых кошмаров эти объятия - первые согревающие. Ни чьи-нибудь, а его руки словно напоминали о совершенном не грехе, но что-то около, не дающем покоя. — Юнги... — Он самый. Чимин закопошился, но Юнги не отпустил. Он чувствовал, что у младшего внутри высыхающая пустыня, готовая вот-вот взорваться гейзером. Чимин как-то сдержался. Они опустились на софу. И первый вопрос ударился Юнги о рёбра. — Где Хосок? Юнги солгал. Будто бы он в родительском доме, так сильно беспокоился о сестре. Он думал, что рассказать ему о родстве с Хосоком будет проще, чем отстоять панихиду. Но язык не ворочался ни в какую. Имел ли он право обрушить на него правду? И подходящее ли для того время? Даже если так, Хосок не здесь. И постоянные мысли о нём могут привести к безрассудным поступкам. — Вот как?... — Чимину нравилась заботливость Хосока-Эсперансы. — Это хорошо, я думаю. Он приедет, как сможет, верно? Падре закусил губу и ответил быстрым кивком. — Не знаешь, случайно, что у Тэхёна на уме? — Чимин предчувствовал страшное. — Да погоди ты с Тэхёном… — Юнги чуть отстранился и погладил по руке, заботливо осмотрел. — Как ты сам, Чимин? — Ну, не сказать, что отлично. Не на десять баллов. — Вижу. Извини. Задаю глупые вопросы. — Слушай, я могу тебе… исповедаться? — попросил вдруг Чимин. Юнги проницательно посмотрел на него. В профиль он стал выглядеть старше. Или обман неверной полутени? — Конечно, — Юнги не обнаружил на себе креста и просто взял Чимина за руку. Разговор по душам. Не вполне откровенный. Кое-что в закулисье. Чимина больше коробило настоящее, чем пережитое. Тэхён и Чонгук, возводящие сдвиг по фазе в абсолют. Он ощущал себя причастным и заражённым. — То, что ты им подписан, Чимин, не делает тебя рабом или слугой, — сказал Юнги. — Не вини себя. Подписать можно кого угодно, но правами собственности не обладает никто. И вспомни, как тебе это досталось. Сейчас скажу честно, не как священник. Вы не далеки друг от друга. — Звучит менее… священно, чем я надеялся услышать, — полуулыбка Чимина красила. — Исправляюсь. Апостол Павел в послании к Коринфянам писал, что любовь любит истину и всё переносит, а вот Пётр говорил, что любовь покрывает все грехи. — Похоже на тебя, — Чимин снова улыбнулся, но менее тепло. Юнги разглядел в нём что-то схожее с Хосоком. Общего у них - тяга к свету и, пожалуй, эта манера держать улыбку, когда всё катится в пропасть. — Ты мне ещё что-то хочешь сказать, но почему-то скрываешь. — Всему своё время, Чимин, — он потрепал его по волосам. И ещё. Чимин такой же прозорливый малый, как и брат. Юнги заметил, что часовая стрелка уползла к четырём утра, подорвался подняться, но Чимин остановил. — Ты не мог бы... — он сжал его запястье, — остаться здесь? Мы с Хосоком, когда было хреново, спали рядом. Это успокаивает, когда кто-то есть... Не подумай лишнего. Чисто по-дружески. — Ты мне тоже хочешь что-то сказать, Чимин, но скрываешь. И не смей отвечать моими же словами. — Ну, тогда я скажу иначе, — Чимин тяжело вздохнул. — Я хронически боюсь оставаться один. — А Леон? Я видел его внизу. Кажется, между вами что-то стряслось. Чимин опустил глаза. — Мы не можем просто спать рядом. Я срываюсь. Уловив контекст, Юнги указал на кровать. — Что с тобой поделать? Давай ложиться, сынок. Он взглянул с какой-то неимоверной щенячью благодарностью. Заснув, прикатился к боку Юнги и приговаривал во сне, что ни в чём не виноват. Юнги по-отечески поцеловал его в лоб и пожелал ему простить себя.***
Как в тюрьме под конвоем. Ни в жизнь Хосок так отвратительно себя не чувствовал и всё время избегал моментов притеснения личной свободы. Тем более во имя какой-то защиты, какая никуда не впёрлась. Сестра вцепилась ему в руку, мать шла впереди, а трое телохранителей замыкали их колонну. Солнце пекло затылок. Её ногти впились в запястье, и в глотке пересохло. От машины шли по асфальтированной дорожке, затем прошли в фешенебельное здание, где один зал ожидания как люкс в пятизвездочном отеле. Выходит, у них частный самолёт, но куда тогда торопились?... А папочка неплохо разжился. Действовать следовало стремительно. Выйдешь, так позади - пустырь. Убежать с такой ногой нереально. Внутри не потеряешься, камеры наблюдения - всевидящее око. Хосок искусал все губы, раздумывая над побегом. — РёнХи, слушай… — Хосок слегка пихнул сестру в бок, прося телефон. Напечатал: «Я о многом не прошу. Помоги мне немного». «Окей. С чем?» Избалованная и любимая дочь своих родителей, тем не менее, не забывала брата и вряд ли могла кинуть. Просьба звучала исключительно глупо, напугала, удивила, а после вызвала прилив гордости. РёнХи верила в то, что несправедливая молва родителей о непутёвом Хосоке - всего лишь способ удержать её саму. Им же она тайно восхищалась. Приключенцем, сбежавшим от свалившихся ожиданий. Впрочем, обиды тоже были, но в трудный час девушка о них не вспомнила. В сопровождении охраны они прошли в уборные. Перед тем, как войти, тревожно переглянулись. РёнХи подумала, что видит брата в последний раз. Хосок стоял у двери, в напряжении отсчитывая минуты. Те не шли и вовсе, тянулись. Он уже решил, что она передумала и сдаст его с потрохами, но вот раздался истеричный крик… Как и ожидалось, двое из трёх вломились в уборную, а третий, стоявший лицом к начавшейся возне, дал Хосоку фору уйти незамеченным, скрывшись за поворотом. Ковыляя, сквозь слёзы преодолевая боль, он шёл по зеркально чистому коридору и боялся, что костыль подведёт его, а он с грохотом рухнет и распластается на полу. Обильно потея, он двигался быстрее и быстрее, опережая себя самого. Пока РёнХи разыгрывала сцену почти самоубийства и требовала привести мать, Хосок покидал маленький аэропорт. И если он не мог уйти на своих двух, то вполне мог добраться до города автостопом. Выбравшись, осматривался почти в полуобмороке, в бреду. И заприметил рабочего, закрывавшего багажник, не раздумывая сел в машину и вытащил одолженную у сестры шпильку. Когда мужчина сел, он приставил острый кончик к его горлу и прошипел адрес, как змея, готовая смертельно ужалить.