Нотами под кожу

POV Герман — У-у-у, пидоры, даже в собственном доме зажали, — шиплю под нос и пытаюсь выбраться из гребаного капкана. Макс, сука, так крепко держит, что я себя словно в рубашке усмирительной чувствую, а спереди спина Паши прижала меня еще ближе к тому гомосеку черноволосому. Ерзаю, пытаясь выскользнуть из захвата, и так, и этак — ни хера. — Гер, не изощряйся, у меня на тебя все равно не встанет, — смешок прямо в ухо. Блять! Я аж дернулся от неожиданности. Это нихуя не смешно, вообще. Не встанет, а я и не прошу. Оно мне надо?! — Пусти, иначе жопу твоему белобрысому отобью. — Смотри, чтобы белобрысый тебе твою пятую точку не отбил, — явно с улыбкой произносит Паша. Ну вот, оказывается, педерастики мои не спят. А я тут мучаюсь, как это мне выбраться. — Ладно, я в душ, а вам пока двадцать минут в любови поиграть, — кряхтя, таки встаю, когда отпускают, а холодно, знаете ли, в квартире после объятий этих двухметровых грелок. Шаркая ногами по полу, плетусь в ванну, решив побыстрее оставить наедине голубков, они же ради меня лежали раздельно и вообще много чего для меня сделали, и не только вчера, пусть порадуются. Стянув с себя шмотье, встаю под горячие струи воды, блаженно выдыхаю. Долго намыливаюсь, долго смываю с себя пену, после с упоением массирую кожу головы, распределяя шампунь. Короче, тупо тяну время. Стоять мне сложно, приходится скользкой жопой утыкаться в стеклянную дверцу, голова чуть кружится, и вообще я пошатываюсь на ватных ногах. Наконец, закончив сию каторгу, выхожу из кабинки, вытираюсь, бреюсь, чуть не перерезав себе горло. Навожу шухер на голове, утопаю в лосьоне после бритья. В принципе, я готов, чтобы выйти. Выхожу… тихо подкрадываюсь к арке, что ведет в зал, где, собственно, на диване мы сегодня спали. И на кой черт я это делаю — не понимаю, но воровато, как мышь, высовываюсь из-за угла…. До больного, малость повернутого от температуры мозга не сразу доходит увиденное. Не издав и звука, замираю, полуторча из-за угла. И с неизведанным мне ранее любопытством и своего рода садизмом для моей же психики завороженно слежу за действиями друзей. Сразу все как-то даже безобидно, настолько безобидно, что аж обидно, блять. Да ненадолго. Уже спустя секунд тридцать я замечаю, как движется под одеялом довольно ритмично, рвано… рука Максима. Открыв от удивления рот, смотрю, как он склоняется над Пашей, начинает покрывать его спину поцелуями. Поднимается губами от копчика к плечам, оставляя алые метки-засосы на светлой коже блондина, после скользит языком по коже, словно пытается, как ластиком, стереть отметины и впивается поцелуем в подставленную шею. Пашка, как кот, изгибается и тянется за лаской. Губа закушена, пальцы впились в подушку, глаза закрыты, а на молочной коже в зоне шеи и плеч следы зубов отчетливо выделяются. Сука… — Повернись, — хриплый шепот, я вздрагиваю, подумав, что меня заметили, ан нет, не мне это сказано. Любовник в руках брюнета поворачивается, так и не открыв глаз. Проводит жадно руками по мускулистому телу сверху и прогибается в спине, откинув голову на подушку. Таким расслабленным я вижу его впервые, золотистой вуалью волосы рассыпались вокруг него ореолом, он такой нежный, притягивающий взгляд, красивый… а то, что он получает удовольствие, вообще неоспоримо. Что делает с ним мой друг, я не знаю, точнее не вижу, они ниже пояса прикрыты. Но вид накаченного тела сверху и чуть более хрупкого, тихо стонущего снизу — меня убивает. Еще больше травмирует мою психику то, что Паша по-блядски, не иначе, разводит бедра и прижимает к себе ногами Макса. Впивается длинными тонкими пальцами в его задницу и тянет к себе… А одеяло-то сползло, открывая моим глазам подкаченные, округлые ягодицы. Пиздец… Понимаю, что если я постою тут еще чуточку дольше, то увижу сам процесс. Который, похоже, почти начался. — Не при мне же, блять! — полуписком вырывается. Я, шатаясь, как лист на ветру, как можно быстрее пытаюсь достать из чемодана у стенки шмотки, стараясь максимально на них не смотреть. И даже не слушать… — Гер, полчаса, пожалуйста… — твою мать, низкий рокочущий грудной голос Макса это нечто, даже у меня волоски дыбом встали вдоль позвоночника. Бежать отсюда!!! — Макс, ты мне пиздец как должен будешь, ты просто не представляешь, что я у тебя попрошу, — шиплю под нос, натягиваю на себя майку. Застегиваю штаны и выскакиваю на улицу. Умный я, ага. Майка, байка, штаны, кроссовки и все. Ни телефона, ни ключей, ни денег. Плетусь пешочком к универу, скукожившись и нырнув с носом под толстовку. Волосы еще влажноватые, голова шумит, на глазах словно пленка, а руки закоченели. Красота, что тут скажешь. Придя в само заведение, иду к кабинету, там сажусь за свою парту и, поминутно шмыгая носом, разваливаюсь на стуле. Чувствую себя отвратительнее отвратительного, если так вообще возможно. Мечтаю о теплой кроватке, и плевать, что на ней кто делал и с кем. Я хочу под теплое одеяло, прикрыть глаза и лежать, а впереди нудная, долгая и воистину невыносимая лекция. Мне даже похуй, что на меня блондин таращится. Пофигу вообще все, я в полудреме и скоро попросту свалюсь или захлебнусь в соплях. Ненавижу это гребаное состояние, я болею вообще редко, но, сука, метко. И ради чего жертвы-то такие, а? Ради гомоебли. Дожился. Надо пойти и убиться об стенку. Интересно, если мне еще хуже станет, мне кто-нибудь поможет? А заметил ли хоть кто, что мне хуево? И заметит ли вообще? Я ведь ни с кем тут не общаюсь, совсем не общаюсь. Хотя вот этот индивид, что приклеился ко мне глазами, уделяет мне повышенное внимание, может, он и поможет. А может, наоборот, добьет — хуй его поймешь, кретина этого. Интересно, сколько времени уже прошло? По ощущениям — полжизни, на деле, думаю, минут пятнадцать. Плохо, как же мне, мать его, плохо. Я бы даже к этому чертовому Тихону под крыло залез, только бы теплее стало и уютнее. А от него так апельсинами пахнет всегда… и улыбка у него теплая, солнечная. И тело у него не хуже, чем у Макса моего, а нет, стоп, не моего, Пашиного. Но не суть. Мышцы-то у парня что надо. Бр-р-р, похоже, у меня начинается бред, раз я начинаю сравнивать мужские тела и выявлять отдельные их части, что мне по нраву. А педерастия заразна? Сижу, закрыв глаза, перебираю подкладку в карманах. Вот как можно было телефон забыть? И музыку не послушать, и в стрелялку не порубиться, а уж тем более не позвать службу спасения в виде моей голубой ебущейся гвардии. Их времечко, так-то, вышло… Может, попросить у кого? Ладно, дождусь конца пары и подойду сам к блондину, надеюсь, он не настолько козел и позволит мне позвонить Максу. Иначе мой хладный труп найдут прямо под партой. Главное, дожить до конца пары, а то глаза так и норовят, как тяжелые шторки, закрыться. Как же тяжело их держать открытыми стало. Тру глаза, лениво, медлительно. Да я выгляжу, как слюнявый мелкий детеныш. Да, я хочу кучу вкусняшек и теплую грелку под бок. Хочу дрыхнуть под тихий щебет телика, ныть и выпрашивать массаж, а после урчать котенком от удовольствия. Интересно, кого там принесло-то? Расклеиваю глаза и встречаюсь с рассерженной синевой глаз Макса. Опа, за мной пришли, оказывается. Не успеваю я достаточно сильно обрадоваться, как оказываюсь вниз животом на его плече. Ну, писец, не при всех же! Сука, уродец, блять, курчавый, я прибью его, только вот выздоровею!!! Шиплю и матерюсь, дрыгаться сил нет, да и идти тоже, так что ладушки, пусть несет… — И какого члена ты на учебу поперся? — Не твоего точно, поставь на ноги меня, я сейчас желудок выблюю, вниз головой висеть-то. — Я думал, ты у малой, а та в школе. Пошел в салон, там ты не появлялся. Пришел на учебу просто проверить, мало ли что в твою отбитую голову шибанет, и, слава богу, не ошибся. Ты что тут забыл? Молчу самозабвенно, чувствуя, что тихо сползаю по стенке, на которую оперся. Эх, ноги, а я в вас верил! Тело вообще, сука, как желе, словно совершенно без костей, а в голове кисель…. — Идем, — обнимает, хотя, скорее тупо тащит меня на себе, так как я воистину по-обезьяньи на нем повис. Отойти далеко нам не дают, ибо из-за угла выруливает грымза зав. И начинает долго, нудно, а после и вовсю флиртуя, выяснять, почему я, родимый, в таком состоянии. Конечно же, я не в силах ей все объяснить, и эту тяжелую миссию берет на себя Макс. И вроде как по классике жанра она, покудахтав, должна отпустить нас с причитаниями и пожеланиями скорейшего выздоровления, да вот не тут-то было. Эта сучка, мать ее, крашенная, пудрит мозги какой-то ересью, не отпуская нас как можно дольше. Уже и звонок прозвенел. И народ вывалился, шумя во всю силу своих молодых несдержанных организмов, разрывая мою бедную голову. Стоять я вообще не могу, потому, наплевав на все свои убеждения и принципы, откидываюсь спиной на твердую грудь друга и наслаждаюсь теплом его тела, переставая потихоньку подрагивать. Тот, в свою очередь, прижимает меня к себе крепкой рукой и каждые несколько минут шепчет, что уже скоро, ободряюще поглаживая то по плечу, то по руке. Это конечно все, блять, мило. И мне даже приятна его вот такая забота, и пахнет от него как всегда вкусно, какими-то травками и дымом. И голос его убаюкивающий, мягкий, низкий, или я спать настолько хочу? — Вы нас извините, но ему в самом деле очень нехорошо. Я зайду на следующей неделе, и мы сможем более детально обговорить все проблемы его обучения и перевода не с начала учебного года, а сейчас прошу извинить, — мягко отсылает он ее и, не дожидаясь утвердительного ответа и, естественно, согласия, тащит меня вперед. Пытаюсь самостоятельно перебирать ногами — выходит хреново. А когда он пытается поднять меня на руки, рычу и откидываю их. Ну не хватало, чтобы меня как бабу носили. Ага, щаз. Дорогу домой не помню, ибо очнувшись, чувствую под головой мягкую подушку, а на налившемся свинцом теле лежит пушистое теплое одеяло. Тихо бормочет телевизор, и в комнате полумрак. Вечер, что ли, уже? Ни фига себе я проспал. — Проснулся? — Привет, малая, — хрипло бормочу, повернувшись на источник голоса. Оля сидит по-турецки на краю моего дивана и смотрит со своей необъятной женской добротой. Вот не надо на мне материнские инстинкты отрабатывать. — И где ты умудрился так заболеть? — Там… — Макс с Пашей поехали на студию, сказали, что вернутся скоро и с ужином. — С тепленькой горячей пастой? — Могу позвонить и сказать твои пожелания. Что-нибудь еще хочешь? — Виноградный сок, вареную сгущенку в тюбике, шоколадку с орехами и апельсин… АПЕЛЬСИН?! Я их ненавижу, отродясь не жрал… к чему такая резкая тяга? Почему так захотелось впиться зубами в сочную, чуть кисловатую мякоть? Чтобы пальцы прилипали друг к другу от сладкого сока, а уголки губ пощипывали? Бред какой-то. — Апельсин? — удивилась так же и Оля, но все-таки позвонила Максу и продиктовала все до последнего слова. — Шоколадку одну? — Не знаю, пусть много купит разных. И мороженое хочу фисташковое. — Он хочет мороженое… да знаю я, что нельзя, но ему так плохо. Купи… я растоплю его. Угу… Люблю, когда мои капризы выполняют, несмотря на их нелогичность или вообще неуместность. А что, разве не всем приятно, когда о них заботятся и потакают? Спустя час вернулись Биба и Боба — два… моих любимых друга с огромными пакетами покупок. Не думаю я, что там только апельсин, пара шоколадок и паста. Там, как минимум, полсупермаркета. В чем я не ошибся. Они забили мне весь холодильник едой. Напичкали меня таблетками, заставили полоскать какой-то травяной дрянью горло и, как маленького, уложили спать. Только вот я малую заставил долго и упорно гладить меня и делать массаж, пока не усну. … Последующие три дня я, как амеба, валялся на диване, только изредка вставая. Утром, чтобы принять душ, пару раз днем по нужде, ну и чтобы пожрать. Со мной почти всегда кто-либо да был, но чаще всех Макс и Оля, кто бы сомневался? Я довольно быстро стал выздоравливать и, следовательно, их обоих доставать. Хотя это дело привычное, у них давно иммунитет на мои подъебы. — Послезавтра концерт. Так что приводи себя в порядок и едем на репетицию. Ты и так филонил столько времени, а ты солист, на тебе, считай, все держится. — Я болел. — Не важно, билеты проданы, откладывать Коля не будет, так что вперед, тебе надо голосовые связки потренировать и распеться. — Знаю-знаю… Ну а смысл спорить? Во-первых, я о-о-о-о-очень сильно ждал этого дня. Во-вторых, мне и вправду надо распеться, иначе сорву голос на концерте, да и хватит валяться дома, притворяясь фикусом. — А где мы выступать будем? — В клубе. — Да-а-а? Давненько мы в клубах не зажигали. — Только не говори, что ты опять будешь ходить с капюшоном на голове и петь из зала? — Буду. — И подпевать полвечера под разные треки? — И это тоже. — Блять, невыносим… — Как будто вам это не нравится, — фыркаю, натягивая на себя шмотки. Вот любят мурыжить мне мозг, а после сами же вспоминают, как я то или что-то иное вытворил. Уже спустя пару часов я насиловал микрофон, орал во всю мощь своих легких, наслаждаясь акустикой. Сам клуб мне очень понравился. Атмосфера обалденная. Все в темных тонах. Мрак. Ночь. Красиво… Напыщенно и дорого. Все как я люблю. Сцена довольно большая, как и само помещение, тут спокойно вместится не одна сотня людей, а еще есть уютные VIP-ы и второй этаж со столиками. Рассматривая всю эту прелесть, я представлял, каково будет тут выступать. Я уже знал, что я устрою. Какую интригу придумаю и в каких частях зала буду развлекаться. Главное — дождаться заветного часа… и достать травку.