Нотами под кожу

POV Герман Перед выступлением главное — настроиться на нужную мне волну. Чем я и занимаюсь уже битый час, только вот все из рук вон плохо. Я, блять, порвал джинсы, каким образом — до сих пор понять не могу. Цепочку посеял, идиот, травку нашел продюсер, а спорить с ним сейчас будет взрывоопасно. Вот и как мне теперь выступить нормально? Пиздец, приехали… В конце концов, джинсы, как по мановению волшебной палочки, появились точь-в-точь такие же, как мои, только новые. Цепочек оказалось в два раза больше, как и перстней, начищенная куртка, отполированная гитара полностью настроена. Ровненький косячок лежит у меня в кармане, как и разрешение на один любой коктейль, пусть там хоть драконье пойло, что сложит меня за секунды. Рано я пессимиста врубил, знаю. С наслаждением покурив, двигаюсь в гримерку, где начинают мое преображение. Мучительно-долгий процесс. Бесит неимоверно, но куда ж без этого? Сижу, терпеливо жду, пока на голове вместо дебильного разгрома будет взрыв «профессиональный», эвона как. После мою морду долго мажут разной херней, красят, возмущаются, какой я нехороший, опять плохо за кожей смотрел. Она и пересохла, и местами шелушится, и бла-бла-бла. И откуда на моем теле синяки местами. И что за рубец на копчике. Короче, заебали. … Сцена. Она для меня — как вода для рыбы. Как небо для птицы. Как воздух для всего живого. Особенная атмосфера, особенные ощущения. Тут дело не в музыке, на коей я свихнулся давно и окончательно. Дело даже не в микрофоне, что как родной сжат в ладони. Тут дело в энергетике. Когда поешь, понимая, что взлетаешь. Когда смотришь вокруг, не видя толком лиц, лишь полная вакханалия, подобная разрушительной волне. Тебя подбрасывает и уносит. Все, как сон, проносится мимо. Твой собственный голос будто в вакууме и тебе совершенно не слышен, все рвется изнутри, выливается потоком неконтролируемым. И раз это так нравится всем, то я, вероятно, все делаю правильно. Я уже не раз убедился в том, что вспомнить, как проходит сам концерт — не могу. Смотрю уже после, и порой увиденное на экране неслабо удивляет, на сцене я — не я. Или же наоборот, больший я, чем в реальной, обыденной жизни. Когда нахожусь на сцене, это как долгий, непрекращающийся экстаз. Эйфория получше наркотической. Наслаждение и удовольствие похлеще оргазма. Лишь зайдя за кулисы, выныриваю из этого ощущения. Подхожу к ребятам, которые с широкими улыбками перекидываются парочкой фраз. — Ну что, ворон ты наш, помахал крылышками вдоволь? — А ворон и клюнуть больно прямо в задницу может, — смеюсь, облокотившись о стенку напротив подсобки. — Ты? Клюнуть? В задницу? Не верю, — хохочет Пашка, трется носом о шею Макса, заставив того прикрыть глаза и чуть прогнуть шею. Как я раньше этих жестов не замечал? Спускал все, как ширмой закрываясь, отказывался видеть, наверное… Когда брюнет открывает глаза, то сталкивается с моими. В них нет злорадства, издевки, в них удовольствие, тепло, симпатия. А я и рот открыть не могу, просто смотрю и сам начинаю улыбаться. Ну, любят они друг друга, бог с ними, это не мое дело. — Клюнуть — да, а вот то, о чем ты, извращенец, додумал — не в жизнь! — смеюсь в ответ спустя пару минут молчания. Понимаю, что все как один сейчас смотрели на мою реакцию. Ожидали привычного шипения про пидарасов и ворчания, а тут я смолчал, но ясно даю понять, что незамеченным для меня ничего не осталось. — Ты не знаешь, о чем он подумал, — встревает Макс. — Догадываюсь, — хмыкаю, а после перевожу глаза в сторону, заприметив уж точно не того, кого хочу видеть здесь. Вот какого хуя эта сволочь белобрысая тут ошивается? И кто пустил вообще его сюда? И что за взгляд, полный, сука, страшных для меня образов? Малыш?! Я?! Он что, обкурился, блять? Или крыша в конец поехала? Сука… не подходи ко мне… На моем лице совсем не те эмоции, что внутри. Ну да, я смеюсь, но это скорее полу-истерика от того, что все видно ребятам, которых Тихон не заметил. Ужас, что сковывает и заставляет остаться на месте, и любопытство — что же сделает эта скотина. Подстегиваю, издеваюсь, смеюсь, как гиена. Самонадеянный, наглый, похабный. Бля… отодвинься, мать твою! Все внутри уже вопит, как сигнализация, как колокол в ночной тиши. Отойди… блять, отвали, сука, не смей! Мне реально страшно, хотя я могу оттолкнуть. Могу избежать этого, как тогда, в салоне, могу плюнуть, раз на то пошло, в лицо ему, но я, как перед коброй, тихой мышью стою. Алкоголь и табак вперемешку с его запахом кожи, гребаные апельсины… Стоит и смотрит, словно пытается под кожу влезть ко мне. Дрожь… Предвкушение или страх? А я, блять, не доктор, что это. Но по-прежнему стою. Напряжение в тысячи вольт, я почти вижу эти маленькие заряды, что скачут от моего тела к нему и от него обратно ко мне. Странно, ново. Пугающе. И как разрядить эту всю хуйню? А? Надуваю пузырь из безвкусной жвачки, что трется о зубы. Тот лопается у самого носа блондина, и в его глазах кроме такого явного желания всплывает ярость. Пха… У меня тормоза? Не, не слышал, а зря, видимо… Горькие губы сминают мои, жестко. И опомниться не успеваю, как тот вжимает меня в стену всем телом. Горячий, полубезумный. Мои глаза сталкиваются с ошарашенным взглядом Паши, и я понимаю, что только что все увидели. Пиздец, блять… Нет, сука, слов. — Иди ты нахуй, кретин, — шиплю, пытаясь, наконец, оттолкнуть, да поздно. Он, пользуясь этим, проникает в мой рот, а я не могу сказать, что это противно. — Отвали, — мычу, дергаюсь, отвожу глаза от ребят. Мне, блять, стыдно за то, что я, как девчонка, ни хрена не делаю, что моего сопротивления им не видно, не слышно… Горячее дыхание и привкус крови на губах, проворные руки под моей майкой. Это ПРИЯТНО и страшно, а еще капельку больно, из-за поврежденного пирсинга. Я должен эту тварь отлепить от себя, что-нибудь, ну хоть, мать его, что-нибудь сделать, иначе провалюсь под землю сейчас же. Подловил ведь он удачный момент — я так возбужден после сцены, что даже тело как пластилин, ему, похоже, плевать, что его пацан тискает, а не грудастая девушка. Упираюсь руками в его грудь. БЛЯТЬ! Да мне нечем дышать уже, сука… Его рука ныряет в карман, пальцы быстро рвут упаковку и капсула вкатывается в ладонь. И что это за нахуй? Минута — и его губы на моих, а таблетка толкается языком ко мне в рот. Сладкая… Сопротивляюсь, теперь куда более бурно, чем в наш «первый поцелуй». Но пилюля уже почти западает в горло, он хочет, чтобы я удавился? Черта с два я сожру какую-то херню! Сожру… блять. Глотаю, чувствуя, что оболочка уже размякла от слюны. Та с трудом просачивается лишь с помощью малого количества влаги, чудом не застряв прямо в горле. Круто че, меня чем-то накормили, а теперь отпускают с довольным взглядом. — Доволен? Теперь отъебись, — толкаю его и скорее в зал, прихватив из рук Пашки свою гарнитуру. Цепляю все на ходу на ухо, проверяю, работает ли микрофон, кашлянув, и ныряю в толпу, взлохматив волосы. Хуй знает, что творится, блять, вокруг… Я целовался с парнем. Нет, не так, он меня целовал, а я, как дебил, позволил, дважды! Это клиника, походу. Успокоиться. Заняться любимым делом. Танцевать, петь, кутежить. Отрыв… Отпускаю себя и вливаюсь в это течение. Толпа довольно принимает к себе кумира, жадные руки трогают, жадные руки гладят, кто-то пытается обнять, кто-то просто коснуться: волос, рук, губ — не важно, только бы дотянуться. Льстит, вызывает улыбку, пьянит. Легкий транс, звучащий из динамиков, — расслабляет. Волшебная атмосфера. Двигаюсь со всеми в одном потоке, мы как тягучий мед переливаемся, сливаемся. Танцую пластично, выгибаюсь эротично. Подпеваю, то едва слышно, шепотом хриплым интимным, то во все горло ору, как и в песне. Неважно, мужской вокал или женский, слова льются из меня, толпа подхватывает. Невообразимо. Так яростно, так самозабвенно. Тело все больше становится похоже на комок нервных окончаний. Каждое прикосновение отдается искрой, импульсом. Каждое заставляет выдохнуть шумно и снова потянуться за лаской. Женские тела, что окружили, сводят с ума. Сколько времени вообще прошло? Где я? Что я? Все так не важно, только желание, что разгорается внутри, сразу едва заметно, но становясь все более нестерпимым, навязчивым. Никак не избавиться. Мягкие влажные губы, липкие от помады, скользят по моей шее. Другие, не более напористые, терзают мои же губы. Прихватываю зубами язык, отдающий вкусом текилы и лайма. Скольжу руками по телам, глубокие вырезы, высокие разрезы. Я не могу уже петь, просто нет сил. Ведь изо рта вырываются полустонами-полухрипами нечленораздельные звуки. Как же мне хорошо. И я безумно хочу животного, грязного, до невозможности долгого секса. С одной или двумя, а лучше с тремя девушками сразу. Тонуть в их запахе, быть влажным от проворных жадных поцелуев, облизанным с макушки до пяток, оцарапанным острыми коготками. М-м-м… Выключаю микрофон и, притянув к себе ту, что самая активная, целую так, словно проглотить готов. Сжимаю в руках аппетитную попку, без стеснения пробираясь ладонями под короткую юбку. О да, то, что доктор прописал. Мой язык скользит во рту одной, а другая в это время шарит руками по моим плечам, целует мою шею. Хорошо, очень хорошо. И музыка так и дурманит, плещется в моей крови, как безумная. Мыслей ноль, только возбуждение, бьющее прямо по вискам. Еще немного — и я точно утащу их в подсобку и, разогнав всех, буду с упоением иметь каждую по очереди. Хочу… — Фил… Фил! Фи-и-ил… — стонами в ушах, разрядами в мозгу. Что этот сукин сын подсунул мне, что меня так штырит? Не то чтобы это хреново или неприятно, просто, бля, я же с ума сейчас, нахрен, сойду. Меня разрывает на части и в мозгу нет ничего, кроме желания секса. И я подозреваю, что одним разом тут вряд ли обойдется, мне нужно много, так, чтобы до обморока. Откидываю со стоном голову назад, позволяя ласкать себя прямо в толпе, прямо перед кучей глаз. Любой желающий, хочешь? Бери. Сейчас у меня не будет и малейшего сопротивления. — Идем-ка отсюда, — глубокий голос, мягкий, бархатистый, и сильные руки вырывают меня из этого клубка тел под возмущение их же. Обладатель охренительного голоса прижимает меня к своей груди и толкает вперед, как таран, из толпы. Я понимаю, что сзади явно не пышногрудая девушка, там парень, мужчина, как вам угодно. Довольно крепкий, а в носу уже щекочется еле слышный запах апельсинов… Позволяю вывести себя на улицу и даже более — усадить в машину. — Адрес свой говори, — толкает легонько в плечо, заставив распахнуть глаза. Ну, называю я его, пошло все в пизду, мне не до мыслительного процесса. — Ты что, в салоне спать собрался, придурок? — Я там живу, умник, — фыркаю и, откинувшись на удобном сидении, закрываю глаза. Секс… шепоток в мозгу, картинки всплывающие отнюдь не невинны. Рука сама тянется погладить вздыбленную ширинку. Секс… как же он необходим сейчас мне. Нужда нестерпимая, острая. Я даже бороться с ней не хочу. Собственное прикосновение вызывает бурю эмоций. Меня буквально выгибает, а пальцы норовят поскорее расстегнуть надоедливую ширинку, выпустить изнывающий орган, сдавленный, как в тисках, в этой гребаной одежде. Одна заклепка, другая… третья, и тут мою же руку откидывают, блять, от моего же тела! Нормально? Я, может, разрешение подрочить должен спрашивать? — Ахуел? — как я красноречив сегодня, сам в шоке. Смотрю на Тихона с неприкрытой злостью, пытаюсь вернуть руку на положенное место, а тот не дает, крепко держа за запястье. — Терпи. — А не хочу, это ты мне таблетку подсунул. Вот и любуйся, голубчик. Молчит, сдавив челюсть. Отворачивается к окну, напряженный, как струна туго натянутая. Сосредоточенный, а меня смех берет. Начинаю хохотать, запрокинув голову. Хрипло, по-сумасшедшему. Облизываю пересохшие губы. Блять, я скоро от одних мыслей кончу. От развратных картин обнаженных, переплетенных тесным клубком тел. Машина останавливается, и меня за руку тащат из нее. Подъездная дверь открыта, а я ватными ногами ступаю по лестнице, лифт… Со стоном сталкиваюсь спиной с твердой поверхностью. Глаза как шторки опущены, во рту пересохло. М-м-м… Руки по телу моему скользящие, я думал это ласка, а он ключи ищет, оказывается. Щелчок двери. Моя куртка летит на тумбочку, обувь летит вразброс. И дальше-то что? — В душ, — приходит ответ, я что, вслух спросил до этого? Ну, это вряд ли, я вообще разговаривать не могу. Я не пьян, я не обдолбан, но меня так вставило, просто пиздец. Дорожка одежды до ванной, моя, его, вперемешку. Холодная стенка душевой кабинки и теплая вода приятной лаской по коже. Хорошо, очень хорошо. Теплые горьковатые губы на моих, тогда я стоял истуканом, а теперь отвечаю. Сам приоткрываю рот, впускаю, позволяю. Стремлюсь навстречу с его языком. Борюсь за первенство в поцелуе. Я хочу этого, самого контакта тел, но не с парнем же! Отлипаю от его губ, отворачиваю голову в сторону. Тянусь за гелем, но взять тот мне не дает блондин. Перехватывает бутылочку и, выдавив содержимое мне на грудь, начинает растирать. Медленно, едва касаясь, но не менее возбуждающе, а куда сильнее-то? — Отвали, бля, — шиплю полустоном, самого всего выгибает навстречу рукам, мокрые волосы липнут к шее и плечам. Чувствую, как он играет пальцами с пирсингом в соске, заставляя меня прикусить губу, чтобы не застонать в голос. Сука… Обычно душ отрезвляет, хоть какую-то чистоту в голове наводит, но не сейчас, увы. Блять, его руки везде. Это заводит, с ума напрочь сводит, крушит остатки разума, который вопит во весь голос, что со мной в душе МУЖИК, и он, блять, меня ТРОГАЕТ, везде причем… и это приятно, что хуже всего! Но этот вопль внутри, словно предсмертный, резко замолкает, и только желание, только жажда продолжения и мучительной разрядки. Не улавливаю момент, когда он оказывается на коленях и начинает щекотать кончиком языка твердокаменный стояк. Остро. Крышесносяще. Вырывается стон. Громкий, блядский. Ударяюсь затылком, порывисто откинув голову. Вот теперь мне реально плевать, кто это делает, главное КАК. Ноги тупо подгибаются, и я бы уже осел на пол, если бы не его крепкие руки, что удерживают, если бы не плечи, в которые я упираюсь ладонями. Хорошо. Нет, не просто хорошо, это безумно, это лучший, мать его, минет, что я получал в своей никчемной жизни. Это плавит. Это заставляет извиваться, стонать, облизывать пересохшие губы, задыхаться от ощущений, двигаться навстречу. Теряюсь во времени. Только наслаждение. Только удовольствие в чистом его виде. Еще миг назад был душ, теперь кровать и солоноватые губы на моих. Тело влажное, сильное, вжимает в простыни. Что дальше? А это важно? Проблески здравых мыслей улетают, сметенные лавиной ощущений. Я понимаю, с кем я, а точнее, под кем, и что будет дальше, и я этого хочу. Сейчас, с ним, немедленно. Тело, сука, предатель. Оно тянется к нему, я уже сам притягиваю его ближе. Руки зарываются во влажные волосы, сдираю резинку, распуская их, а они оказываются длиннее, чем я думал. По плечам, по взбугрившимся мускулам. По каждому позвонку пальцами, короткими ногтями по коже. Выгнуться, потереться, подставиться. Раскрыться и принять, подмахивая, как заправская блядь. Плевать, на все абсолютно и полностью, блять, плевать. Мне хорошо. Мне настолько хорошо, что хочется не просто стонать, а выть и скулить, как сука, от восторга. Боль? Какая к черту боль? Она исчезла за считанные минуты. Тело настолько расслаблено, что почти безо всяких проблем вкупе со смазкой вобрало в себя. И это ни капли не мерзко... Это приятно, настолько, что все тело бьет дрожь, а пальцы на ногах поджимаются. — Еще… — полубредовый шепот. Дотянутся и впиться в губы, задыхаться вместе. Еще… теперь уже в мыслях скандируется. Еще… в каждом касании немая просьба. Еще… я с ума, вероятно, нахуй сошел, да? Но я не хочу, чтобы это заканчивалось как можно дольше.