Без тебя ненавижу

— Знаешь, а мы баловались с ним иногда оборотным, — Джордж хмыкает, отпивая внушительный глоток огневиски. — Ну, как иногда. Очень часто, если начистоту. Он прикончил уже почти что бутылку, но взгляд по-прежнему ясный, и даже язык заплетаться не начал. Гарри думает, может, какое-то трезвящее зелье? Хотя, для чего, если изначально цель только одна — напиться до потери сознания, вытравить хоть на краткий миг из души тянущую, подобно дементорам, боль. Беспрерывно, из секунду в секунды. Забыть, просто вычеркнуть из памяти на мгновение, что Фреда больше нет в этом мире. Поверить, что прямо сейчас он войдет в те вон двери, улыбнется широко и взлохматит волосы отражения-брата, рассмеется заливисто, как один он умеет и обзовет несчастными забулдыгами, что и напиться-то толком не в состоянии. — Он не любил этого, мой Фредди. Вечно ворчал, что не желает лицезреть перед собой чужое лицо, но только так и можно было сбежать к маглам, притвориться, знаешь, на день, а когда — на неделю и дольше, кем-то другим. Просто быть вместе, не боясь каждый раз наткнуться на кого из знакомых... Мечтательно жмурится, и Гарри может поклясться, что прямо сейчас Джордж возвращается в мыслях туда — на неприметную улочку не_волшебного Лондона, где у них наверняка была крошечная квартирка. И, может быть, даже соседи их знали в лицо — двух братьев-балагуров одинаковых, как две капли воды. Не только лицом, это ведь еще и мимика, жесты, походка. Как отражение в зеркале, как одна сущность, разделенная на два тела. — А мы ведь любили, Гарри. Вот как ты любишь своего прилизанного Малфоя. Не дергайся ты так, не думаю, что другим это видно. Первым, кстати, Фредди заметил. У вас ведь оно тоже такое — что даже смерть не станет концом. Другие, они не заметят, они слишком погрязли в беготне, суете, и некогда остановиться, подумать. Чувствовать тоже некогда, знаешь? Так, чтобы насквозь, отдавая себя без остатка. А ведь только так и правильно, Гарри. Я тебя напугал? Расслабься, говорю же, выпей лучше еще. Он какой-то ненормально-оживленный сегодня. Глаза сияют, как прожекторы маглов. Ходит туда-сюда и зачем-то чемодан собирает. Такой же, как тот рюкзачок в их с Роном и Гермионой походе — вместит все-все-все, что захочешь, а потом еще столько же бесконечное число раз. — Думаешь, зачем я позвал тебя этим вечером, Гарри? Ты не такой, как другие, ты слушаешь, когда с тобой говорят. Даже слышишь. С тобой я не могу не проститься. Ну, вот опять подскочил. Чего испугался? Решил, что я на тот свет собрался? Смешной. Рано мне, Гарри. Рано еще умирать... Говорит загадками, и опять в этих глазах можно увидеть тот лукавый отблеск — Гарри такой не раз замечал, когда близнецы затевали какую-то шалость. Но разве он может сейчас, когда остался один, без извечного напарника, наперсника, любовника, брата? Когда не с кем будет разделить удовольствие от проказы? — Я тебя озадачил? А ведь на самом деле все просто. Ты правда думал, что я смог бы хоть на миг остаться живым, если бы моего Фредди не стало? Мы — маги, понимаешь. Считаем себя следующей ступенью эволюции, венцом творения. Но мы не смогли бы спасти его жизнь после тех страшных ранений, полученных в битве, а вот маглы и их технологии... Вот в чем разгадка. И его живого, не потухшего взора, и чрезмерной веселости, и вообще... того, что Джордж Уизли до сих пор дышит. — Одна проблема только, он больше не вспомнит. Сказали, повреждения мозга были слишком серьезны, на него же стена рухнула, почти погребла под собой. Но он идет на поправку и даже меня узнает. Знаешь, Гарри, ведь я — единственный из всей прошлой жизни, кого его разум смог сохранить. И ты не думай, он не инвалид, не калека. Полноценный, почти полностью уж выздоровевший парень. Вот только прошлое — белый лист, и колдовать он больше не сможет. Может, это даже было бы вредно. Но какая разница, правда? Правда, Гарри, если Фред — мой Фредди — живой. Допивает торопливо прямо из горлышка, вытирает рукавом с губ и подбородка горькие капли. Улыбается. Улыбается лучезарно. Как будто долгий ливень закончился, и тучи разошлись, являя миру горячее солнце. Рыжее, как братья Уизли. И правда ведь — единое целое, иначе никак. — Нам придется, правда, квартиру сменить, оборотка ведь не спасет больше, и соседи удивятся совсем другим близнецам. Палочку я свою пока приберегу, мало ли. На жизнь зарабатывать как-то надо, но я успел, подкопил. Ты нашим в Норе не говори ничего, не хочу, чтобы искали, тревожили Фредди. Ты же знаешь, от них шума так много, а ему сейчас надо много покоя. Я буду писать... путешествия, все дела. Вспоминай иногда добрым словом. Знаешь, мы как устроимся, я письмо пришлю на адрес твоих дяди и тети, будешь знать, где можно нас навестить. Верю, что не выдашь убежище, и Фреду ничего такого не ляпнешь. Ладно, Гарри, бывай, еще столько дел. Уже через пару дней выпишут Фреда. Понимаешь, я ведь на все пойду, чтобы его уберечь. Обнимет торопливо и скомкано, ткнется холодными губами куда-то в висок, шепнет едва различимо: "А то, что у вас с Малфоем, ты береги, оно настоящее, Гарри, я вижу. И Фред, он тоже видел всегда". Расцепит руки и аппарирует без предупреждения. Только звякнут на столе пустые стаканы, да взметнется серыми вихрями в углах осевшая пыль. И Гарри, он без проблем может представить уютную квартирку на окраине Лондона или крошечный домик с красной черепицей на зеленой лужайке где-нибудь в Хэмшире. Тихий, неспешный быт, двух рыжих котов на окошке и непременно блинчики к завтраку, и омлет с ветчиной. Большой, старый вяз во дворе с самодельными качелями. И смех, много смеха и солнца, что поцеловало близнецов при рождении. Что навсегда предназначило их только друг другу. У них не будет больше сарая для метел и суетливых гномов, которых нужно выдворять из сада каждый вторник. Не будет квиддичных матчей и Всевозможных волшебных вредилок, не будет магии и волшебства, не будет большой, такой дружной и шумной семьи. Зато будут Фред и Джордж, и рука в руке, и тихий выдох в самые любимые губы на свете. Засыпать каждую ночь, чувствуя его дыхание на лице, сплетаться руками, ногами, телами. Не отпускать уже никогда, не разлучаться. Просто жить. Просто вдвоем.