Без тебя ненавижу

Странности в этот день начались еще до рассвета. Гарри вынырнул из вязкого сна, задыхаясь, будто в толще вод Черного озера, стряхнул с себя сонный морок вместе с одеялом, в котором запутался, как какой-нибудь флоббер-червь, по привычке нацепил на нос очки... И уставился в искрящийся весельем взгляд. — Т-с-с-с-с... не ори только, Гарри. Перебудишь же всех. Фред подмигнул шаловливо, заматывая плотнее полотенце на бедрах, тряхнул рыжей шевелюрой, стряхивая с волос капли воды. Мог бы и вытереться нормально или... вообще, на что ему чары? — Нашу ванную комнату полтергейст оккупировал, так что мы решили наведаться к вам, все равно же все спят. Уверен, ни ты, ни Рон, ни другие не против. — К-конечно. — А я что говорил тебе, Джорджи? Наш Гарри — мужик мировой. Вот только бледный какой-то? Снова кошмары? Сто раз тебе говорили, не бери ты у мадам Помфри это зелье-без-сновидений, не действует же совершенно, Мордред его забодай... — Гарри, и правда неважно выглядишь... и дышишь как-то... странно. Измучили эти сны? — Хороший секс ему нужен, что ни говори... лучше лекарства от... кхм... кошмаров еще не изобрели ни маглы, ни маги. Правильно, братец, я говорю? Джордж шагнул из-за плеча брата, абсолютно не стесняясь своей наготы, тронул губами плечо близнеца. — Все дело в снах, я ведь прав, Гарри? — Д-да... конечно, это все сны... Волдеморт. — Конечно же, он. Ты так стонал. Мы даже поспорили, перебудишь ты весь Гриффиндор или не сегодня? — Он-ни просто пр-ривыкли, не реагируют, — брякнул Гарри и опустил голову, понимая, что теперь уже ничто не поможет спрятать ни румянец смущения, что уже залил бордовой краской лицо, стек по шее на грудь, точно сок спелой клубники, затронул и кончики полыхающих ушей, ни шалый взгляд, ни искусанные губы. — Ты, значит, каждую ночь мучаешься этими... кошмарами? Джорджи, мы обязаны что-то придумать! Нельзя допустить, чтобы это продолжалось и дальше. — Не надо... — Разумеется, надо. Еще спасибо нам скажешь потом. — Я не... — Сегодня ты больше "не", это правда, ну, а завтра? Через неделю? Месяц? Возражения не принимаются, наш маленький друг. Сегодня, думается мне... кошмары тебя больше не потревожат, ты только.... не знаю... Очищающее может? Или душ?.. Белье наверняка все насквозь. — Братишка, я тоже сильно потею, когда мне снятся кошмары. Нормально же... — Так, а я о чем, Фредди? Он понимает. Правда ведь, Гарри? Наверное, можно было бы аппарировать прямо из спальни от греха подальше, забыв, что в Хоге это в принципе невозможно, наплевав на опасность расщепиться от невыносимого стыда, вот только для этого потребовалось бы встать, чтобы поднять свалившуюся с тумбочки палочку, а сделать это в т а к о м виде на глазах близнецов Гарри не смог бы от слова совсем. Кошмары. Конечно просто кошмары. Кошмары и только они. Душные, пульсирующие сны, в которых он из раза в раз опускается на колени перед Малфоем, а потом ложится на спину, и тонкое гибкое тело накрывает сверху так правильно, и воздуха нет и не нужно, и стоны сливаются в один, а губы горят, и мало, так мало его — его Драко. Наверное, он во сне говорил или звал даже по имени, и стонал... Мерлин великий. — Ладно, братец, пора и честь знать. Ты не смущайся так, Гарри, с каждым может случиться, сны — штука такая... непредсказуемая и опасная. Доброй ночи тебе что ли... или утра... Выскользнут из спальни бесшумными призраками. Кажется, уже за порогом возьмутся за руки, переплетая пальцы. Наверное, Гарри показалось бы это чудовищно-странным, если бы... если бы это не было таким... естественным что ли. Гарри Джеймс Поттер, это позор. Если близнецы проболтаются, если хоть одна живая душа... Мерлин, что тогда скажет Рон? А Гермиона... наверняка ее лицо исказится от отвращения, и она больше не заговорит с ним до конца его дней... Ни один человек на львином факультете. Гарри не в новинку все это, Гарри привык быть парией, изгоем... Гарри просто... просто очень устал. * * * Странно, но в Большом зале за завтраком за столом Гриффиндора ничего не меняется, Рон все также набивает рот в полудреме, Гермиона рассеянно наливает сок мимо кубка, уткнувшись носом в какой-то фолиант невероятных размеров, Дин и Симус режутся в взрывающиеся карты, забыв про еду, и только близнецы уселись где-то на отшибе и шепчутся, склонившись друг к другу так близко, что было бы неприлично, если бы это был кто-то другой, не они, что испокон веков, кажется, воспринимаются всеми единой личностью в двух телах, гармоничным организмом, никак и ни при каких обстоятельствах неразделимым. Кусок в горло все же не лезет, но через какое-то время он наберется храбрости /ты же лев, Поттер! мать твою, ты — гриффиндорец!/ и глянет украдкой на стол серебристо-зеленых. Всего только на секундочку, да. Которой хватит, чтобы заметить и нахмуренные брови и какую-то восковую бледность на аристократичном лице. Так, точно и Малфой тоже... как будто он тоже мог бы... Нет, Поттер! Не будь идиотом! Не смей и мечтать! Зажмурится до разноцветных всполохов перед глазами. Словно близнецы Уизли устроили мини-фейерверк прямо в его голове. Подавит желание треснуться изо всех сил лбом о столешницу, потому что ведь не поможет, а лишнее внимание привлекать, когда оно и так по большему счету зациклено только на нем... Гарри жмурится, а потому, наверное, пропускает хлопок аппарации прямо в зале и удивленный гул, что проносится по рядам студентов и замирает где-то в районе профессорского стола. — ...что это значит, я тебя спрашиваю?! — такой знакомый и при этом растерянный голос, что моментально забирает все посторонние думы. Приоткрыть один глаз, чтобы увидеть ошарашенного Драко Малфоя и домовиху в наволочке с эмблемой школы, практически завернувшуюся в собственные необъятные уши, с дрожащими слезами в огромных глазах. — Особое блюдо на завтрак для юного мистера Малфоя от поклонника, — пищит та, сжимаясь едва ли не вдвое. — Клубничный пудинг? И тосты с джемом? Откуда?.. — вдруг вздрагивает на полуслове, замечая, что все взоры в зале обращены на него, заломит надменно бровь и с величавым достоинством примет угощение, отпуская существо взмахом ладони. Особое от поклонника, что же... Гарри вздохнул, чувствуя, как прямо под ребрами открываются кровоточащие язвы, что на самом деле и не затягивались, наверное, полностью ни разу. Раны, что появлялись каждый раз, когда Малфой позволял Пэнси Паркинсон взять его руку или открыто, дружелюбно улыбался Блейзу Забини, а он — Гарри — думал, он представлял себе... всякое, и точно три головы цербера вгрызались разом в нутро. Все равно. Все равно, Гарри. Это пройдет. Это просто нужно пережить. Не смотреть, не смотреть по сторонам, не видеть хорька. Не наблюдать, как он прикрывает в блаженстве глаза, отправляя в рот ложку любимого, видимо, лакомства, как едва не стонет от наслаждения. Не видеть, как трепещут кончики серебристых ресниц, как его скулы чуть розовеют от удовольствия, не представлять, как он мог бы выглядеть на простынях — разомлевший, разметавший, у-дов-ле-тво-рен-ный... Уткнуться в тарелку так низко, не видеть, не знать. Не гадать, кто это, Забини или Нотт, или, может быть, тот смуглый красавчик с Равенкло. Быстро-быстро затолкать в себя остатки омлета, или что это было сегодня? На вкус, как подошва башмака дяди Вернона. Прочь из Большого зала, вдоль по коридорам, мимо лестниц и кабинетов, в неприметную нишу, где так хорошо и прохладно сидеть, где не нужно "держать лицо", где, если сорвешься, не придется отвечать на сто миллионов тревожных вопросов заботливых лучших друзей. Туда, где можно сидеть на полу, обхватив колени руками и уставившись невидяще в стену. Не думать, не думать, не слышать... такие внезапные и близкие вдруг голоса. — Дрейк, это розыгрыш какой-то. Блять, я тебя заклинаю... плохая идея. Подберется, услышав заветное имя из уст проклятого слизеринца, что улыбается белозубо и так часто позволяет себе касаться — плеч и спины, рукава... — Ты не понимаешь, Забини... Блейз, она подсунула под тарелку записку. Я его почерк из тысяч узнаю... невозможно подделать. Блейз, что, если правда? Если и он... если это не просто больная мечта Слизеринского Принца, которой никогда не суждено стать явью? Что, если он... если он тоже? Все понятно, значит, это не Блейз, кто-то другой. Кто-то, о ком Драко Малфой тайно мечтает и даже не думал, не мыслил... Зависть — плохое чувство, твердит себе Гарри, не замечая, как глубоко ногти вонзаются в ладони. Не больно. Не странно. Ведь это Малфой. Кто мог бы его не любить? Как это было б возможно? Ведь это Драко — тонкий, изящный, красивый, как грех, пленительный, точно вейла. Н е р е а л ь н ы й . — Что, если это шутка его тупоголового рыжего дружка? Или затейников из Уизли — тех, что на одно лицо? Ну, ты помнишь. Ты же знаешь, насколько эти придурки охочи до розыгрышей и низких шуточек в стиле львятни. Подсунули в прошлом семестре декану магловский шампунь... до сих пор не пойму, как он их не проклял на месте. — Ты не понимаешь, Забини... Кажется, или голос дрожит? Неуверенностью? Восторгом? Надеждой? Вот только при чем тут семейство Уизли? Впрочем, разве этих слизеринцев поймешь? — Дрейк, я как раз понимаю. Это я, между прочим, ночь напролет успокаивал Пэнс, когда ты ей выложил все и про ориентацию и про героя. Салазаром клянусь, она меня чуть в лягушку не превратила, а то, что язык до сих пор за зубами держит — это же чудо какое-то. Или что-то готовит. Какую-то подлую слизеринскую штучку. Дрейк, если Паркинсон... — Это был его почерк, Блейз! Я семь лет сидел от него через стол... слишком долго, чтоб ошибиться. — Если это розыгрыш, это сломает тебя, ты и так уже ходишь по краю. Заклинаю... — А если нет, не прощу себе никогда, что вот он шанс... был в руках, а я не поверил. И... Блейз, Малфои не ломаются, ты же знаешь. — Да, только корочкой льда обрастаете, а потом... Это же Поттер, Дрейк. Это легенда магического мира... — И все эти годы я был уверен, что шанса нет, и поверь, мне было достаточно, чтобы он жил, чтобы победил в треклятой войне, а теперь... — А теперь у тебя мозги набекрень из-за какого-то дракклова пудинга. — Не из-за пудинга, Блейз, из-за Гарри. Что он такое несет? Мерлин святой... ноги слабеют... Может, он просто здесь задремал? Может быть... не может этого быть, ни единого слова... — ...а я всегда говорил, что пропадешь с любовью этой больной. Отворот предлагал, а ты уперся, как мантикора, и только рычишь... — Нет, Блейз, не могу, я с ним сросся. Пусть даже так, даже издали, редко. Пусть сейчас это розыгрыш, но я узнаю, если он правда... я узнаю, что думает герой... А дальше все, как в тумане. Так, будто он под Империо, и тело, поступки, и слова — не его, не Гарри Поттера, не Гарри, чьи-то чужие. Чьи-то, кто не умеет бояться, кто не страшится отказа, у кого не слабеют колени и сердце не замирает в груди при одной только мысли, при взгляде... Ступает из своего убежища вперед и смотрит прямо в глаза. Серые-серые, как тучи над Хогсмидом перед вчерашней грозой. Смотрит, не отрываясь, видя, и как слабый румянец покидает лицо, и как белеют внезапно и сильно эти красивые поджатые губы. — Узнаешь, что́ я думаю, о чем, Малфой? — неожиданно тихо, интимно что ли. Так, точно здесь и сейчас больше нет никого, не только здесь, в целом Хогвартсе... в мире. — Поттер.. — Он самый. — И... давно слушаешь? — как-то отчаянно что ли. И отчего-то надежда в глазах угасает, как угли костра, что вот-вот прогорит, оставляя лишь горсточку пепла, что тут же развеет злой ветер над голыми, бесплодными скалами. — Достаточно... Драко... Зачем разговоры, на которые они потратили столько лет, но так и не поняли, не услышали главного? Зачем заклинания, магия, зелья... если вот он — он, так близко, самый волшебный и нужный. Самый. Отшатнется неверяще, заглянет в лицо, но руки героя не пустят, прижимая к себе. — Набегался уже, хватит. Ты же... ты же хотел все понять. Вот.... теперь понимай, разрешаю. И первым, неумело, несмело — в губы, что дрогнут, раскрываясь навстречу. Стон, как во сне, и руки в его волосах, и гортанное: "Поттер... ох... Гарри...", и, кажется, удаляющиеся вдоль коридора шаги Блейза Забини, и отчего-то мерещатся чьи-то смешки... Все равно. — Я и подумать не мог... Драко... ты тоже. — Если бы не твоя записка, Поттер, в этом пудинге идиотском... Пудинг? Записка? Гарри поймет, о чем он говорит, поймет обязательно, вот только потом, потому что сейчас только эти губы и тело, что льнет и дрожит, и кожа под пальцами — обжигает... Потом, все загадки он отгадает потом. * * * — Я же говорил, что сработает, братец. А ты сомневался. — Ха, готов был поклясться, что эти двое будут ходить вокруг да около еще вечность-другую... Нет, надо же, посмотри, как хороши... Блондинчик-то оказывается и не бледная моль вовсе... как голову откидывает, а губы... Джорджи, ты видишь? Ай... Мерлин, ты взбесился что ли? Или тебя гном садовый ужалил? — Гномы не жалят, дубина. А будешь пялиться на задницу Малфоя, я тебя так... ремнем... по твоей же заднице, чтоб неповадно... — Ревнуешь? Ха! Ты правда ревнуешь? — Вообще, не смешно... — Иди сюда, мой хороший. Мне же кроме тебя — никогда, никого. И больше даже не думай, Малфои там или Ли, или Поттеры или кто-то еще. Только твой, Джордж. Только ты. — Обещаешь? — А то ты не знаешь... иди сюда, в конце концов я не подарил еще тебе свой подарок. — А я тебе — свой. С днем рождения, Фредди. Шалость удалась. Это был лучший розыгрыш года. — Который оказался, кажется, очень даже добрым делом. Думаю, наш Гарри будет доволен. С днем рождения, братец. А ты знал, что у маглов сегодня День смеха? — Хорошо, что Малфой про это не знает, иначе ни за что не повелся бы на трюк с пудингом и запиской. — Кто знает, братец, кто знает. Иногда человек — будь он маг или магл, неважно, — надеется не на что-то даже, а вопреки. Потому что не может иначе.