Без тебя ненавижу

Он видит это опять и опять, как будто кто-то в тот день сделал колдо и теперь демонстрирует снова и снова, стоит лишь прикрыть на мгновение глаза. Или просто лежать, смотря в потолок, вспоминая... И опять он чувствует запах крови и смерти. Частички пепла путаются в волосах, скрипят на зубах. Пальцы немеют, не в силах прикоснуться к тем, кто не встанет уже никогда. Кутающиеся в черное фигуры здесь и вон там, что разжимают бледные пальцы, швыряя под ноги победителям палочки. Ему бы вглядеться в их лица, ему бы просто узнать... Но ужас слишком силен, он не дает, не пускает. На нем слой сажи и грязи, чьей-то уже подсыхающей крови. Оттирает с остервенением ладони, не глядя по сторонам, чтобы не увидеть случайно... Шум, грохот, и фигура в черном плаще спрыгнет с метлы посреди превратившегося в руины Большого зала. Прижмет на мгновение к себе измученного героя, и тут же найдет глазами кого-то в редкой толпе. Среди скорбных фигур, что бродят меж неподвижных тел туда и обратно, по кругу, пытаясь разглядеть что-то в мертвых лицах. Быть может, найти. — Блейз ищет его. Гарри, я должен. — Ты знаешь, что́ на кону. Впрочем, решать только тебе. Речь о твоих друзьях, не моих. Оливер сглотнет насухую, борясь с глупым желанием зажать уши и зажмуриться одновременно. Не знать и не слышать. Не видеть, как через весь зал метнется один слизеринец к другому, как схватит за мантию и встряхнет, как Малфой медленно, с сожалением качнет головой и стиснет в объятиях будто враз уменьшившегося друга. Голова к голове, и руки плечи сжимают, подбадривая, точно делятся силой, которой у Малфоя теперь, должно быть, в достатке, ведь национальный герой стоит за спиной. Гарри Поттер за ним всюду следует тенью. "Блейз, мне так жаль", — читает Оливер по губам, и все внутри обмирает. Неправда. Неправда, Малфой, замолчи! Ты не смеешь! "Блейз, мне жаль, но Маркус не выжил", — не надо, не надо, заткнись, ты не можешь вот так. Ты не можешь отбирать надежду сейчас, когда все могло стать иначе. Ты не смеешь, подлый проклятый Малфой, не ты, который отхватил себе Гарри и счастлив. Не надо. Не надо. Не надо. Не так. Пожалуйста, я не хочу. ...я так много ему не сказал. не пытался. Нечеловеческий вой бьет по перепонкам, как плетью. И он бы уши зажал, он бы скорчился где-то в углу жалкой кучей рядом с трусливо забившимся боггартом или кем-то из пикси. Он бы исчез отсюда прямо сейчас, только не слышать, не слышать вытягивающего жилы леденящего крика. Так, как он сам никогда не смог бы кричать, оплакивая павших. — Вуд? Оливер? Что?.. Что такое? Кто-то опускается рядом так близко, зачем-то обхватив скулы руками. Кто-то кричит о чем-то прямо в лицо, да все равно вот только не слышно. Все этот выматывающий, безжизненный вопль, уже мертвый. Все он. Заставьте его заткнуться, ради Мерлина. Сколько же можно. Пощечина обжигает лицо, и голова откинется, встречаясь затылком с полуразрушенной стеною. Та, что погребла под собою Фреда Уизли, после чего тот бесследно исчез? Или другая? Щека горит, будто кожу содрали. Почему-то становится легче. И крик, наконец, замолкает. Хоть что-то. — Вуд? Тебе плохо? Оливер, кто?.. — Гарри гладит по волосам, почти причитает. Малфой у него за спиной все еще возле Забини, но смотрит вперед — на него. Смотрит... до безумия странно. "Блейз, мне так жаль, но Маркус не выжил"... Ох, лучше бы Флинт сейчас стоял здесь вместе с Забини — запускал бы руки в буйные черные кудри, касался б легонько щеки и целовал, и шептал б очень громко, как же здорово, что все позади, и сейчас все получится, все у них будет, наконец, хорошо. Все-все-все, о чем за войну намечтали. Он отдал бы ему Марка с концами и задушил бы ревность шарфом цветов Гриффиндора. Он ни разу бы больше не глянул, сгреб бы постыдные чувства в кулак, распихал по карманам отчаяние вместе со злостью, в дальний ящик засунул бы тоску и влечение, что ночами спать не дает, что напитывает чресла жаром и негой. Он затянул б потуже ремень, уехал б куда-нибудь на континент или дальше, чтобы не видеть, не знать, не мешать даже вдохом... Лишь только бы жил. Но теперь... — Оливер? Вуд? Ты меня слышишь? Олли... Вздрогнет, отшатнувшись. Не надо, Гарри, не так. Только не это имя, что о н хрипло шептал в ванной комнате старост опять и опять в тот их самый первый и единственный раз. Ладони и губы скользили по мокрой коже, на которой цветами распускались засосы, и спертого воздуха двоим не хватало. — Оливер, что ты?.. — Поттер, не лезь к человеку. Ты разве не понял? Тут сейчас не поможешь, — рука Малфоя, ободряя, сжимает плечо. Рука Малфоя? Сжимает плечо? Ободряя? Наверное, он мог бы ужаснуться или удивиться хотя бы. Наверное, мог бы стряхнуть с себя клешню этого скользкого гада. Вот только Гарри как-то грустно кивает и сплетает свои пальцы с его. Вот только с Флинтом они, вроде, дружили. Вот только какое все это сейчас имеет значение? * Тогда он прождал до заката, с каждой секундой теряя по крупице надежды. Его звали в Нору оглушенные горем Уизли. Чего вам печалиться, право? Ведь Фред не погиб, он просто куда-то пропал, как и Маркус. Нет тела — нет повода оплакать пропажу, ведь правда? Сейчас вспоминать это не горько даже, а странно. Как солнце сползало к закату, как лучи бросали последние отблески на оставшиеся целыми стекла, будто омывая в алой крови. Директор МакГонаггал подходила, наверное, раз восемь. Все спрашивала что-то, касалась до отвращения сочувственно и учтиво. А ему хотелось отталкивать и кричать: не надо, не надо, меня не жалейте. Я просто потерял, но обязательно найду его снова. Я снова найду. Я найду. И ведь никто тогда — ни один ничего так толком даже не понял. Ни тогда, ни сейчас. Возможно, решили, он из-за Колина Криви или Фреда, с которым так крепко дружили. Может, назвали этим новым словом: посттравматический шок. Подумали и забыли, наверное. Ушли по домам и делам, оставили одного оплакивать тех, кого больше не будет. Он так и не вспомнил потом, как добирался до дома — аппарировал или просто шел по ночным улицам, залитым дождями и кровью погибших. Как будто небо плакало вместе с теми, кто победил, кто остался. Небо рыдало, а Оливер не проронил ни слезы. Как будто их — слез, совсем не осталось с той ночи, когда понял все до конца, когда в последний раз позволил себе последнюю слабость. * Он просто шел туда смыть с себя пот после матча с Равенкло. Мечтал опуститься на самое дно, под белоснежную шапку пены и охапку пузырей, переливающихся то голубым, то лиловым, пурпурным. Задержать дыхание и лежать, вспоминая, как два дня назад оба тонули здесь снова и снова, как сплетались воедино тела, как былые враги хрипели имена друг друга, как один держался руками за бортик, пока второй нырял перед ним и там, в глубине, вытворял ртом и губами такое... как менялись местами, как это начиналось опять, не успев закончиться даже. Шепнул у входа: "Сосновая свежесть" и тут же окунулся в пар и приглушенные голоса, один из которых узнал б где угодно. Наверное, стоило поздороваться, что-то громко сказать, но он лишь стоял, как дурак, таращился в туманную завесу и слушал. Как двое дурачились и хохотали, топили друг друга, ныряли, а после вылезали обсохнуть. Он слышал что-то похожее на влажный шлепок и едва слышный смешок. Звон стекла и хихиканье, плеск жидкости, которую наливали, должно быть, в стаканы. Пауза, глотки, тихий выдох, и голос: — Даже не думал, что так бывает, Забини. Один поцелуй, и снесло к боггарту все тормоза. И все остальные — а ты знаешь, их было немало — могут толпой отправляться к дементору в глотку. И я сразу, как первокурсник, салага. Не знаю, что делать и что говорить. Молчанье. Молчанье длиной в целую вечность, и неуверенный выдох охреневшего, как видно, Забини: — Говори то, что чувствуешь, Маркус. — Люблю... А дольше Оливер просто не слушал. Хорошо, что до выпуска только неделя. Хорошо, что он уже договорился с директором отбыть пораньше, чтобы уладить дела с поместьем, с наследством. Хорошо, что он больше его не увидит. Никогда... никогда... никогда. * Ты думал, Оливер, что так просто забудешь? Ты решил, что получится выжить, помня каждый миг, что его больше нет? Уж лучше б в ночь битвы сам нарвался грудью на зеленый луч или попал под какой-то обвал, оказался разорванным великаном, просто рухнул на камни с моста, ломаясь, как деревянная кукла... Ты и так ведь весь искалечен, поломан. "Пусть ты остался бы с ним, но живой, невредимый. Пусть ты любил лишь его и однажды развлекся со мной. Мне было б достаточно знать, что ты где-то дышишь. Потому что жизнь из меня без тебя утекает по капле. Потому что я влюбился, дурак, как маленький, глупый мальчишка..." — Ты здесь не превратился еще в полтергейст? Незваный гость щелкнет пальцами перед глазами, привлекая внимание, и тут же опустится в кресло, довольно кивнув, забросит ногу на ногу и выжидающе замолчит, задрав надменную бровь. Как он вообще мог здесь оказаться? Ведь Оливер точно... в ночь после битвы сразу заблокировал камин ото всех и дом запечатал от сов, а еще случайных (и не очень) гостей. А прямо сейчас перед ним восседает Малфой и не выглядит так, словно часами продирался сквозь наложенную хозяином защиту. — Ты не мог попасть сюда, я перекрыл все пути и каналы. — Но оставил вход и выход домовикам. А они тоже живые и беспокоятся, знаешь. Между прочим, как и твои друзья, что за каким-то дементором решили позволить тебе подольше побыть одному и подумать... не удосужились, придурки благородные, даже спросить о причине. — А ты, значит, надумал себе, что что-то там знаешь? Малфой, я не звал тебя, уходи. — Ну уж нет, думаешь, зря мои домовики почти воевали с твоими, пока не убедили, что хозяин их благополучно отдаст тут концы в обнимку с ящиком огневиски и своей беспробудной печалью? Вот только сидел, а уже нависает над гостем, трясет за грудки и орет что-то нечеловеческим криком. И лишь обрывки разобрать удается хоть как-то — о том, что Малфой совсем охуел, и это проникновение со взломом, и надо вызвать авроров; о том, что он не понимает и доли того, что Оливеру пришлось пережить; о том, что думает лишь о себе, а самомнение его можно черпать ложкой из бочки столетие без перерыва,и там за это время не убудет ни капли... — Я знаю, Вуд. Я понял, пусть и не сразу. Я понял и сразу стал искать доступ к тебе. Кто ж виноват, что ты даже сов к себе не пускаешь, гриффиндорский придурок. Ты решил, я не знаю, не в состоянии понять? Думаешь, я смог бы дышать хоть минуту, если бы Поттер в той битве не выжил, если бы Лор... Волдеморт вдруг смог одолеть? Мы с тобой не друзья и никогда ими не станем, но, поверь мне, я знаю. И потому я сейчас здесь. Спокойно, как будто это не его вот только что болтали, как куклу, трясли и орали в лицо, кажется, отборным магловским матом. Ну, что же... — Я не пойму, о чем ты толкуешь, Малфой, и мне все равно. — Все равно, говоришь? — ухмыльнется болезненно, сочувственно даже, и добавит, как с обрыва столкнет, — он жив, Оливер. Маркус Флинт не погиб. И мгновенно будто выключит свет и все звуки. Только сердце громко-громко лупит о ребра, срывается и куда-то летит, глубоко. Как с вершины Астрономической башни. Почему же вокруг так до безумия тихо?