Без тебя ненавижу

Ярко. Очень ярко солнце светит сквозь листву, играет светом на изумрудных гранях, как будто высеченных из драгоценных камней. Глаза слезятся после темноты подземелий. После того, как сжимал веки до боли и губы кусал, чтоб не кричать. Чтоб не услышал никто, не узнал, не стал свидетелем падения. Позора. — Оливер? Кто это сделал? — Что? Он выбирается в реальность, как на сушу из топи. Раздвигая руками туман спутанных мыслей, образов, вкуса, что все еще на нем, на руках, на губах... Он пропитался им, будто губка. Пытается сфокусировать взгляд на ком-то, преградившем дорогу. Рыжая пакля на голове и гнутый, худой силуэт. Джордж или Фред? /различать он их до сих пор не умеет/ Опускает ладонь на плечо, чуть сжимает, а Оливер едва не орет от боли, стегнувшей сразу наотмашь. — Полегче. Больно же... Мордред тебя... убери... Отодвигается, запахивая мантию чуть плотнее. Она на нем — почти на голое тело, не считая разодранных в районе ширинки штанов. Не очень хорошо, если кто-то увидит. Если синяки по всему телу от пальцев он мог бы свалить на усиленные тренировки перед игрой с Слизерином, то все остальное... — Оливер? Это?.. Он пальцем касается чего-то под горлом, чуть жмет, и Вуд сквозь зубы шипит. Ну за что ему это все? Добрался бы сейчас потихоньку до спальни и подчистую все свел... — Как будто тебя кто-то душил. Олли... — он вздрагивает от этого слова и пятится, упираясь лопатками в стену. — С тобой сделали что-то? Скажи... "Послушный мальчик... хороший... так вот, Оливер... Ол-ли... вот так..." — Нет! Мерлин, Фред, ты себе что-то надумал. Я просто... тренировался, а после в душе упал. Хорошо? — Хорошо?.. Блять, Оливер! Кто-то что-то сделал с тобой. А ты трындишь про падение и тренировку, с которой, если ты вдруг позабыл, мы вместе ушли... И это было вчера. — Я тренировался без вас... Фред, ну серьезно. Отстань? Он в отчаянии сжимает палочку, так, что древесина едва слышно хрустит и может вот-вот разломиться. Упрямо прикусывает нижнюю губу, неосторожно задевая свежую ссадину. Ох. — Как скажешь, дружище, — Уизли кивает, должно быть, заметив в нем нечто такое... что-то, что заставляет его губы поджать и кивнуть с задумчивым, мрачным видом. Уткнуться в пергамент, похожий на карту, весь испещренный отметками, как блуждающими огоньками. Оливер... ладно, плевать... позже он придумает что-то. Позже как-то он все объяснит близнецам /Джордж ведь точно от брата узнает/ и любому, кто заметит, заподозрит хоть что-то еще. Самую толику правды постыдной. * — Значит, пришел? Молодец, — фигура в зеленой квиддичной форме, ухмыляясь, шагает из-за теплицы Помоны Спраут, попутно пиная узловатые корни, торчащие из-под земли, как наросты. Прислоняет к стенке древко метлы и пихает руки в карманы. С вызовом или опаской. Пришел. Оливер трет шею, на которой уже /спустя каких-то жалких два дня и пару десятков сводящих заклятий/ совсем не осталось следов. Румянец невольно на щеках проступает. Припекает, как жар от растопленного камина в гостиной. Он любит сидеть возле него вечерами зимой, обхватив колени руками, и смотреть, как огонь пожирает все, до чего дотянуться сумеет. Стихия, перед которой не устоит ни один. Пришел. > Разве мог я, Салазар тебя забери, не прийти? Чтобы ты растрепал всем о том, что случилось? Тем утром?.. там, в подземельях. Совершенно безлюдных, потому что слизни все собрались у ненаглядного Снейпа на что-то вроде углубленной практики по высшим зельям. Тупым гриффиндорцам такое никак не понять... Все-все-все, включая малявок, ушли на занятие к декану. И только капитаны квиддичных сборных враждующих факультетов столкнулись в гулких, пустых коридорах. Плечами — дорогу ни один не желал уступать. Тем утром. Куда-то даже Барон запропал. Оливер даже не помнит, зачем приперся в подземелья тогда. Кажется, Терренс забыл в раздевалке перчатки и полировку для рукоятки метлы. Куда Вуд их дел после того, как столкнулся с Маркусом? С Флинтом. Там, уже у самой стены, за которой — убежище главных врагов гриффиндорцев. Серпентарий, как они его меж собой называют. Не помнит. Ничего до столкновения взглядов и тел. Злость кипятком брызнула в вены. Ярость слепила белым, выжигающим светом. Злость и что-то еще. Забравшее остатки контроля. Совсем ничего до того, как грубые руки впечатали в стену, как колено вжалось между колен, раздвигая. Как втолкнул его в какой-то темный, запыленный проход, завешанный паутиной, как гобеленом. Как губы метили-стонали-кусали. Как сам он ему отвечал, оставляя укусы и лиловые метки на ключицах и шее, груди слизеринца. Прокусил ему губу. Как стонал, когда Марк упал перед ним на колени. Зарывался в волосы пальцами и тянул. И двигал бедрами все размашистей, резче. Кончал и что-то хрипел, сам не понимая ни звука. А после слизывал собственный вкус с его губ, сжимая рукою там, ниже. И... Мерлин... пальцам стало влажно и горячо... Это было заклятье, под которое попали вдвоем. Это было... "Охуительно было"... Только он не расскажет никогда. Никому. Ни одной живой душе в волшебном или магловском мире. Тошнота накрывает волной и утягивает в водоворот, как в шторм посреди озера ночью. Завтрак, которого не было, как и обеда, просится вниз, рвется ближе к земле. Не думай, Оливер. Просто не думай. — Ты прислал мне сову. Для чего? — Захотел тебя просто увидеть? Или просто... тебя захотел? — Флинт кривит губы в пародии на улыбку и нависает над ним. Пальцем цепляет его подбородок, приподнимая, и заглядывает прямо в глаза. Шепчет так, что на ногах поджимаются пальцы и сладко-больно тянет в паху. Нет. Не опять. — Будешь делать вид, что мы никогда?.. Это "мы" — как бладжером точно в грудину. Это "мы" — как из-под облаков с метлы кувырком. Это "мы" как молнией в грозу — точно в темя. Это "мы" — как под несущийся луч неумолимой Авады. — Мерлин... Флинт... замолчи. Он хочет сказать: "Я тебя ненавижу". Он хочет треснуть ему по башке и уйти. Он хочет сломать ему все до единого пальцы и вытрясти душу, бить, пока в своей же руке вместо костей не останется пыль. Он хочет стереть это выражение лица кулаком... кулаками. Он хочет сказать: "Забудь. Больше не..." Но Флинт улыбается. Он улыбается. Как нормальный. Флинт улыбается и губами касается губ. Навылет бьет... током? шаровой молнией?.. в тело вонзаются сразу тысячи игл, и чем-то раскаленным будто плеснули на живот, поясницу... Колени — точно желе. Или лед, что неумолимо плавится от жара камина. Не так. Он точно грохнулся в жерло вулкана. Летит в него кубарем, вниз головой. — Маркус, — шепчет Флинт, почти что хрипит, обветренными губами /все еще/ царапая губы. — Что? — голова, как отчищенный до блеска оловянный котел. — Меня зовут Маркус. Запомни. Еще одно легкое касание губ и еще. С каждым разом продолжительней, глубже. Оливер стискивает худые запястья. Сжать до боли, сломать, как сухой прут. Оттолкнуть. Это просто. Мерлин. Легкое движение пальцев. — Я тебя ненавижу, — и дергает ближе, зарываясь пальцами в вихры черных, жестких волос. Я тебя ненавижу. Сжимает сквозь мантию, брюки. Роняет почти на себя. Ненавижу тебя. Плавится, крошится, горит... Ненавижу тебя... приворот, ошибка, затмение. Ненавижу тебя. Пальцы рвут какие-то завязки и пряжки. Приглушенные ругательства срываются с губ и смешки. Здесь, за теплицами, не трава, а подстилка из мха. Как перина. Щекочет лопатки и ягодицы. Сухая ветка впивается в бок, сдирая слой кожи. Не больно. Ветер гладит обнаженную кожу... здесь их никто не найдет. Губы спускаются по скулам и ниже... Накрывает собою его. Ненавижу. Листья в кронах шелестят, как будто смеются. Как будто тоже не верят ему. Ни единому слову.