Без тебя ненавижу

На вершину Астрономической башни они оба приходят курить перед сном. Каждый сам по себе. Каждый день. Как-то постепенно это стало обязательным ритуалом. После Сектумсемпры и затянувшегося лечения Малфоя в больничном крыле, ежевечерних дежурств Поттера у постели больного. Он прятался под мантией-невидимкой, конечно, но так шумно и виновато вздыхал, что шансов оказаться незамеченным и неузнанным не оставалось. Впрочем, вида, что он что-то заметил, слизеринец не подал ни разу. Ни тогда, ни потом. Ни сейчас — на этой продуваемой всеми ветрами площадке. Он кутается в мантию, подбитую серебристым горностаевым мехом, привалившись к холодным и шатким с виду перилам. Курит, затягиваясь. Гарри видит, как на каждой затяжке дергается острый кадык. Поттер громко глотает и отходит на другой край площадки, прикуривая свою сигарету. Затягивается. Пальцы дрожат, а дым на языке горчит и отдает прелой тиной со дна Черного озера. Малфой не реагирует на его присутствие. Как и всегда. Он смотрит куда-то, и серебристый задумчивый взор затягивает дымкой тумана. Он будто не здесь, не сейчас. Он где-то во вне. Гарри кашляет в кулак и шмыгает носом. Переступает с ноги на ногу. Одергивает рукава. Он сам себе кажется нелепым и неуклюжим. И никак не может перестать наблюдать за таким красивым, изящным и тонким Малфоем. В эти секунды, которые принадлежат только им, он жадно пытается впитать в себя его облик. Запечатлеть в подкорке, выжечь изнутри на сетчатке. Сам, наверное, даже не знает, зачем. Он понимает только, что если однажды поднимется сюда, а площадка будет пуста... — Ну что ты, Поттер, вздыхаешь, как провинившийся домовик? На самом деле, тот же провинившийся Добби обычно колотит лбом стену и пытается прижечь свои длинные уши утюгом или щипцами для завивки волос. Но это сейчас, наверное, совершенно неважно, потому что Драко Малфой почему-то говорит с ним, с Гарри Поттером, совершенно нормально. С ним — своим самым страшным врагом. — Я... не знаю. Хотел извиниться... За многое. Не только за распластанную в лохмотья белую грудь. За все их школьные обиды и драки. За подозрения и обвинения. И, в первую очередь, за руку, которую надменно отказался пожать. И этим положил начало смертельной обиде Малфоя, вылившейся в их вражду. — Мы могли бы сейчас... — пытается начать робко Поттер. — Нет, Гарри... — хрипло перебивает Малфой. И от звуков своего имени, впервые сорвавшихся с аристократических губ, у него вдоль хребта разбегается стадо сдуревших мурашек. Почему-то немеет язык. — Ни единого шанса?.. — кровь бросается в голову и пульсирует в висках, оглушая. Перед глазами расплывается тьма. И Гарри трясет головой, пытается проморгаться. — Ни единого, Поттер... — Малфой шагает к нему. Его дыхание на лице ощущается ветром. Теплым, как вечером в мае. — Никто не может дважды шагнуть в одну воду. Но можно рискнуть перевернуть страницу. Или выбросить к Мордреду книгу и начать писать новый роман. На своих условиях, Гарри. Исключительно на своих. — М-можно?.. — он кажется себе полным придурком тупоголовым ослом, повторяя за Драко обрывки слов и совершенно не понимая, к чему тот клонит и что вообще говорит. Ночной ветер пробирается под одежду. Наверное, это от него бесстрашный герой Гарри Поттер так сильно дрожит. — Ну ты, как всегда, — кажется, он даже слышит, как Драко закатывает глаза и делает еще один шаг. Наклоняется. Близко. И удивительно мягкие теплые губы осторожно, трепетно даже, касаются его рта. Сердце в груди делает кульбит и замирает. Мысли взрываются и распадаются миллионом осколков. Не остается вообще ничего. Никого. Гарри жмурится и раскрывает губы навстречу.