Ночь перед боем

- Скоро начнет светать, - Воробей отодвинул от себя полную кружку рома и, поднявшись из-за стола, подошел к фальшборту некогда величественной оранской шебеки, вглядываясь в темноту и пытаясь различить очертания берега вдали. - Я не был там около двадцати лет. Последний раз... - Джек закатил глаза, пытаясь вспомнить. - Да, мне было около семнадцати. Интересно, Лили все еще живет там? - Живет, - стоя спиной к отцу, Воробей почувствовал, что тот ухмыльнулся. - У нее все хорошо, Джекки. Она частенько спрашивает о тебе. - Если бы не она, я бы тогда не выжил, - Джек снова повернулся к отцу. - Скажи, что заставило тебя вернуться через месяц после того, как ты оставил меня у своей бывшей любовницы? Кажется, ты не планировал такого скорого возвращения? Тиг опустил голову. Если бы Джек знал, что стоило ему ещё раз побежать за отцом тогда, и суровый капитан бы взял его на борт, не раздумывая и впервые нарушая данное кому-то слово... - Сядь, сынок... До утра еще есть время, - Тиг только устало прикрыл глаза и надолго замолчал. Пираты давно разбрелись кто куда, и тишину нарушало лишь нетерпеливое ёрзание Джека на жестком стуле, не исчезнувшее полностью с годами. - А ты все такой же непоседливый. Воробушек... - Эдвард улыбнулся, вспоминая своего любознательного сынишку в детстве. - Я планировал вернуться в Бухту не раньше, чем года через два, а то и три, - наконец продолжил Эдвард.- Это все Амэдехи... Она пришла ко мне во сне и показала, что случится, если я не вернусь за тобой... Тиг невольно сжал морщинистой рукой тонкое горлышко бутылки с ромом, вспоминая события тридцатилетней давности. Оставив плачущего кроху сына у дома своей бывшей любовницы, Эдвард отплыл на Тортугу с тяжелым сердцем. Поселившееся в его душе чувство вины перед маленьким Джекки не давало ему покоя. Но капитан упорно продолжал убеждать себя в своей правоте. В конце концов он же отец. А отец знает, что лучше для его ребенка. Но невольно Эдвард стал замечать за собой, что скучает по смешному любопытному мальчишке с темными веснушками на носу и живыми бархатисто-карими глазами. Тигу не хватало наивных вопросов сына, его заливистого смеха и пусть и несносных, но забавных шаловливых проделок. Шумная и веселая Тортуга не принесла облегчения, на которое так расчитывал Тиг, да еще и старик Сэм наотрез отказался разговаривать со своим капитаном о чём-либо, выходящим за рамки обсуждения нужд команды и корабля, и лишь бросал на него укоризненные взгляды в ином случае, сухо и односложно отговаривался да тихо брюзжал себе под нос. День за днем просаживая деньги в кабаках вечно пьяного пиратского островка, Эдвард Тиг заливал свое горе по потерянной возлюбленной невероятным количеством рома, но ром не облегчал дикой, разрывающей сердце боли. На помощь пришла настойка лауданума*. Наркотический дурман ненадолго притупил пульсирующую, непрекращающуюся боль, лишил возможности мыслить, внушил обманчивое ощущение спокойствия, легкости и свободы. Опиум закупорил страхи и вину глубоко в сознании. Одна ложка - и Тиг плыл по мертвому морю наркотического забвения, не испытывая в парах лауданума ни горя, ни чувства вины. Вместе с опиумом, разливающимся по телу, в Эдварда входила вселенная сна, окутывающая каждый атом его естества. Спокойствие и тишина, которые в наркотическом дурмане ничего не могло нарушить, рассеивали страх, исцеляли страдание. Мысли капитана дрейфовали подобно морским водорослям и терялись вдалеке, в каком-то сером дремотном забвении. Тело отдалось во власть сладостного сна. Вязкое онемение охватило голову и конечности и погрузило в нирвану, распространяясь вниз и в глубину. Тиг уснул, соскользнув в забытие, обретя вечное и совершенное блаженство. Но за свободу и забвение, достигнутые подобным путем как и за все во вселенной всегда приходится платить. Эдвард знал, что утром боль вернется с новой силой, а сознание станет требовать лаудановой настойки снова и снова. И если поддаться этому требованию, то возникнет зависимость, а ещё, как он слышал из рассказов о таких зависимых, дикая ломка, физический голод по наркотику, сравнимый с болью во всём теле. Все еще находясь во власти дурмана и плывя по поверхности жидкости, налитой в ложку, казавшейся огромным черным озером, Эдвард увидел в парах зелья знакомое, бледное лицо Амэдехи. Любимая впервые после своей смерти явилась ему во сне. Она не была обычным видением. Нет. Сон был настолько реален, что Тигу казалось, будто можно протянуть руку и дотронуться до черных гладких волос индейской красавицы. - Эдвард... - голос Амэдехи звучал тихо и печально. Ее бледные губы едва шевелились, но каждое слово каленым железом вонзалось в сознание Тига. - Мой сын... Мой маленький Шинай... Каждый день он испытывает боль. Посмотри. Никогда прежде сны Эдварда не были настолько чёткими, почти осязаемыми. Словно это и не сон вовсе, словно Эдвард неведомым образом перенесся в Бухту и стал свидетелем того ада, в который он сам поместил своего маленького сынишку. Будто наяву Тиг увидел разъяренное, перекошенное от злобы лицо своей бывшей любовницы, а у ее ног на полу маленький грязный сжавшийся комочек - его сын. Джемма с размаху ударила ребенка толстым прутом, оставляя на посиневшем тельце кровоточащую фиолетовую отметину. Мальчишка дернулся, но против ожидания Тига не закричал, только сильно зажмурил глаза и тихо застонал, вцепившись зубами в искусанные до крови губы. Джемма ударила маленького Джека еще несколько раз, но малыш больше не издал ни звука, лишь слезы тихо текли по грязному, бледному лицу. Отбросив в сторону прут, женщина резко подняла мальчонку на ноги, не дав ему даже прийти в себя после жестоких ударов, и молча указала на ведро и тряпку. Тиг заметил, что у ребенка руки стерты до кровавых мозолей от непрекращающейся тяжелой работы. Внезапно картинка в одурманенном наркотиком сне Эдварда сменилась. Теперь он стал невольным свидетелем разговора Джеммы с неизвестным, одетым в расшитый золотом, но жутко потрепанный камзол пиратом. Узнать человека, стоящего к Тигу спиной не представлялось взможным, но голос казался отдаленно знакомым, и разговор был слышен отчетливо. - Говорят, этот индейский мальчишка, что живет у тебя, родной сынок Эдварда Тига? Я слышал, что Тиг даже признал его, - голос чужака выражал ледяное презрение. - Сочувствую тебе, Джемма, видимо, твоему Гарри ничего не светит от флота нашего Эдди. Как бы через лет пятнадцать этот индеец не стал бы самым молодым бароном совета пиратского братства. - Эдвард любил его мать. Эту индейскую потаскуху! - Джемма фыркнула, поджав тонкие кривые губы и сжав костлявые руки в кулаки. - О, что я вижу, да ты ревнуешь старину Тига, уж не влюблена ли ты часом? Ну да, ну да, красавец, бывший дворянин. Манеры и образованность... - пират рассмеялся низким гортанным смехом. - Бедный индейский мальчишка, ты его из ревности так изводишь? - Если бы Эдварда не носило по морям с этой шлюхой, если бы он вернулся в Бухту тогда, когда обещал, я смогла бы выдать еще неродившегося Гарри за сына Тига. Но он явился слишком поздно! Живот был слишком заметен! И врать о сроках было невозможно! - Ах, вот оно как. Забавно. А теперь, значит, сынок этой самой индейской шлюхи свалился на тебя? А Эдвард думает, что ты любишь несчастного сиротку и заботишься о нем, - пират запрокинул голову, сотрясаясь от беззвучного смеха. - Слушай, Джемма, а мальчишка-то расскажет папаше своему, как ты тут к нему относилась. Не боишься потерять свой бордель и отправиться на корм рыбам? Это же старина Эдвард тебе с твоим заведением помог. Глаза женщины сузились, крылья носа гневно затрепетали, делая ее похожей на чучело неведомой птицы. Она открыла было рот, но незнакомец прервал ее. - Помолчи. Я сам тебе выход предложу. Ты же знаешь, что я совсем не любитель девочек из твоего заведения. Мне по вкусу молоденькие мальчики, чем меньше, тем лучше. А их у тебя нет. Продай мне сыночка Эдварда Тига? - Ты в своем уме? Ему шесть лет. Он же не переживет этого, - по лицу Джеммы было видно, что даже для такой прогнившей насквозь женщины как она, подобные отношения с ребенком были омерзительны. - А тебе какая разница? Ну, помрет маленький Тиг, скину его в море, а Эдварду потом скажешь, что загнулся от лихорадки или от малярии, да, мало ли от каких болезней дети мрут... У тебя-то выхода нет, дорогуша, - пират протянул руку женщине, в надежде получить ее согласие. - Я заплачу тебе за мальчишку и, конечно, за молчание. При виде денег Джемма раздумывала недолго. - Идет, - алчная женщина сжала руку пирата своими костлявыми пальцами, приятнее тяжести и звона монет для неё не было ничего. К тому же Джемма поняла, что выхода у нее, и правда, нет: в издевательствах над крохой Джеком она зашла слишком далеко, и их следов, как и причин будет не скрыть. Но не убивать же мальчишку своими руками, в самом деле?! Сон начал развеиваться, теряя четкость и ясность. Эдвард снова увидел встревоженное лицо Амэдехи. Его возлюбленная плакала: - Если ты не вернешься за Шинаем, я заберу моего сына туда, где он навсегда останется маленьким мальчиком и больше никогда не испытает боли... Уже когда капитан Тиг выплывал из объятого опийными парами сна, ему предстало последнее видение. Оно было самым живым и настолько страшным, что Эдвард глухо закричал, задыхаясь от ужаса, сковавшего все его тело. Капитан увидел на смятых простынях в одной из комнат борделя Джеммы своего сына. Мальчик лежал неподвижно, его грудь не вздымалась, его бледное тело было покрыто синяками и ранами. Правая рука была неестественно вывернута и прибита к изголовью кровати ножом. Кто-то прибил ладонь ребенка, чтобы тот не сопротивлялся и не мешал. В потухающих глазах Джека отражались лучи восходящего солнца, падающие в открытое окно. А на губах застыла едва заметная улыбка, видмо, умирая, малыш увидел мать, которая пришла забрать своего любимого Воробушка. Тиг, уже расставшийся со своим недоверием к сверхъестественному, понял, что таким образом Амэдехи показала ему ближайшее будущее. Его сын - этот трогательный, забавный и неунывающий почемучка - умрет в диких мучениях, если Эдвард не поспешит в Бухту на всех парусах. Корабль был готов к отплытию меньше, чем через час. *Лауданум - опийная настойка на спирту. *Опиум (опий ) - сильнодействующий наркотик, получаемый из высушенного на солнце млечного сока, добываемого из недозрелых коробочек опийного мака (Papaver somniferum). Содержит около 20 алкалоидов.