Ночь перед боем

- Вот, мы и добрались до темы, которую ты вряд ли решился бы обсуждать, - Тиг нарочито громко опустил на стол пустую кружку, думая, что сын задремал, блуждая в непролазных дебрях своих воспоминаний. - Эсмиральда стала Бароном, а ты в скором времени из-за своей беспечности и доверчивости стал изгоем. - Эсмиральда стала Бароном очень ненадолго, а если бы ты относился ко мне не как к беспомощному младенцу, я не совершил бы того, что совершил, - Джек медленно поднял голову, словно действительно успел задремать. - Но я искупил свою вину перед тобой и перед Советом Братства. - Искупил. Но позволь тебе напомнить, что пиратское клеймо и твое последующее злоключение сделки с Джонсом - это все следствия твоего почти детского непослушания! - Кристоф де Рапье был моим другом. Точнее, я так думал тогда... - Джек попытался вклиниться со своей репликой в гневную тираду отца, но последний оборвал своего великовозрастного сына суровым взглядом. - По тавернам ты с ним таскался, ром хлестал да девок распутных тискал, вот и вся дружба. Гаденыш де Рапье был предателем, который сдал нас испанцам за полсотни золотых дублонов! - внешне Тиг был спокоен, но темные глаза метали молнии и походили на два уголька, сверкающих в непроглядной тьме. Джек сглотнул и с выражением лица под названием "зараза" опасливо покосился по сторонам, ища на всякий случай пути к отступлению, но Эдвард держал себя в руках и даже не дернулся с места, продолжая расслабленно полулежать в своем потертом кресле, лишь руки, до вздувшихся вен впившиеся в подлокотники, говорили о том, что Тиг не так спокоен, как могло бы показаться на первый взгляд. - Что ты ерзаешь, как таракан? Тебе далеко за тридцать. Поздно уже воспитывать, - Тиг не скрывал легкого раздражения от паясничества сына, который, кажется, продолжал играть перед отцом одному ему ведомую роль. - Я тогда не знал, что по возвращении в Бухту ты упрятал Кристофа де Рапье в камеру за предательство. Ты мне не сказал, - лицо Джека сделалось серьезным и каким-то непроницаемым. Эдварду, пожалуй, впервые было сложно читать эмоции сына, которые по сути для капитана обычно не были тайной. - А я должен был отчитываться перед тобой, семнадцатилетним юнцом, обо всех своих действиях? - Тиг грохнул о стол кулаком, но тут же расслабился, как ни в чем не бывало, и раскурил кривую самшитовую трубку. - А вот твоя жизнь, возможно, была бы иной, если бы не украденные у меня ключи от камеры и не выпущенный на свободу предатель, - совершенно спокойно добавил он. - Да, я так и остался бы в твоей тени. Был бы матросом на Трубадуре, ну, в самом лучшем случае твоим старпомом. Не больше. Ты никогда не признал бы меня равным себе. Пиратом. Капитаном. Бароном. Ты слишком высокого мнения о себе. Ты видишь равным себе только себя самого, отец. Другого не дано, а ведь я какой-никакой, но тоже капитан. Живу по Кодексу и по совести, - слукавил Джек. - Я не хуже тебя. Я всегда хотел видеть себя равным именно в твоих глазах, но, боюсь, гордыня, застлавшая тебе глаза, не позволит тебе увидеть, кто я на самом деле, - капитан Воробей подался вперед, практически ложась грудью на стол и пристально глядя отцу в глаза. - А чего ты добился? За что мне считать равным себе тебя, горе-капитана неудачника, который последние пятнадцать лет только и делает, что пытается вернуть себе свой корабль, крича в каждом портовом кабаке, что он едва ли не самый великий пиратский капитан? Джек хотел было что-то возразить отцу, но, открыв рот, так и захлопнул его, стоило Тигу всего лишь жестом остановить сына. - Я не закончил, - с фальшивым спокойствием произнес Эдвард, не повышая голоса. - Благодаря тебе и твоему уговору с Джонсом армада Беккета стоит у порога твоего дома! Бухта Погибших кораблей - последний оплот пиратства на Карибском море. - Тиг перевел дыхание, хотя и попытался скрыть от сына свою усталость. Ночь без сна и возраст потихоньку давали о себе знать. Тиг уже давно не был тем юнцом, который мог ночей не спать, а потом чувствовать себя прекрасно. Уж время не жалеет никого, даже тех, кто до последнего остаются бойцами. - Я признаю тебя равным себе и сниму перед тобой шляпу, если ты расхлебаешь кашу, которую заварил, с минимальными потерями для Бухты и Берегового братства. - Приму к сведению, - хмуро бросил Джек, пытаясь до конца поверить в собственный безрассудный план относительно завтрашнего предприятия. Хотя почему-то именно сейчас Джеку как-то вдруг совсем расхотелось становиться бессмертным капитаном Летучего Голландца и уж тем более отращивать себе щупальца, постепенно превращаясь в страшную сказку, которую жены моряков рассказывают своим детишкам перед сном. Почему-то, глядя на то, во что превратился Джонс, капитану все больше хотелось бросить эту затею. Да, сколько, в конце концов, ещё есть этих способов добыть себе бессмертие. Но Воробей решил отбросить эти мысли и встряхнул головой, дабы полностью развеять сомнения, и хотя прежде Джек и не задумывался об этом, но, пожалуй, сейчас он готов был признать, что именно смерть дона Рафаэля и двойное предательство де Рапье положили начало изменениям в его собственной жизни. Прошло почти пятнадцать лет, но сейчас, сидя в крепости Погибших кораблей напротив отца, Джек снова видел себя тем семнадцатилетним, ещё таким наивным мальчишкой в съехавшей набекрень треуголке Моргана, растрепанным и чумазым, стоящим на пристани Бухты с украденными у отца ключами от камеры и смотрящим вслед идущей на всех парусах к горизонту "Гадюке". Путь к свободе которой открыл он, сын Тига. Кристоф де Рапье - выходец из некогда знатного, но обнищавшего французкого рода, был на десять лет старше Джека и уже больше семи лет как плавал капитаном на корабле, доставшемся ему от его покойного папаши плюсом к непомерному карточному долгу. Изворотливый и скользкий, де Рапье снискал себе славу везунчика, умеющего выбираться из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций посредством обманов и интриг. Своими прекрасными серыми глазами он мог растопить сердце любой красотки и заставить её думать, что она единственная на свете, его сокровище, но французский сердцеед лишь отвечал соблазнённым девушкам хитрой ухмылкой, а на следующий день в городе его уже было не найти, а рано утром на одну красотку в Бухте могло стать меньше, либо родители, прознавшие о позоре, прогоняли бестыдницу прочь из дома. Старший Тиг не единожды подозревал Кристофа в делишках, сопряженных с предательством и идущих вразрез с понятиями Кодекса берегового братства, но доказать причастость французишки не мог до тех пор, пока тот сам так открыто не прокололся, расчитывая, что испанцы перебьют всех на борту "Трубадура". На другой исход де Рапье не расчитывал, а уж то, что Тиг догадается допросить пленных офицеров, которые его и сдадут, и помыслить не мог. Оказавшись осужденным Береговым братством на смертную казнь за предательсво, Кристоф де Рапье, сидя за решеткой в ожидании исполнения приговора, умудрился убедить доверчивого парнишку Джека в своей невиновности и уговорить украсть у отца ключи и открыть решетку в обмен на место в команде "Гадюки", которая, по словам Кристофа, отправится в Филадельфию и Бостон. Где-то там, по наивному мнению юного Джека, и должна была находиться индейская деревенька. Эдвард Тиг был в бешенстве. Пожалуй, впервые за многие годы хранитель Кодекса позволил себе повысить голос настолько, что на центральную площадь Бухты сбежались не только матросы с пришвартованных в гавани судов, но и жители со всей пиратской деревеньки. Джек, так толком и не успевший сообразить, что же он такого натворил и чем так разгневал отца, стоял рядом с Тигом и пытался вникнуть в те высокопарные речи, которые гневно произносилего отец. - За пособничество пирату-изгою, приговоренному к смертной казни за предательство, повлекшее за собой смерть одного из пиратских баронов!.. - в ушах Джека зазвенело. Лишь сейчас юный Тиг до конца осознал, что Кристоф де Рапье его просто-напросто обманул, развел как наивного и глупого ребенка, использовал, чтобы избежать смертной казни, а после удавшегося побега попросту бросил одного на суд разгневанного отца! - Приговорить к пяти десяткам ударов плетью на центральной площади! - Кого приговорить?! - вдруг до конца осознав происходящее, жалко пропищал Джек, пытаясь отступить назад за спины собравшихся на площади людей. - Меня? Плеткой? Пятьдесят раз?! Но, не успел Джекки и шага сделать, как два суровых матроса из команды "Трубадура" остановили его, положив свои огромные ладони на плечи юного Тига. - Веди себя достойно! - сурово рявкнул Тиг, и два его сподручных по одному только кивку головы своего капитана разорвали на спине задергавшегося вдруг Джека рубаху. В сознании парнишки всплыл эпизод из детства, когда отец бил хлыстом привязанных к вантам матросов, а он сам, будучи пятилетним малышом, вступился за несчастных, несмотря на то, что они едва не отправили его самого на корм рыбам. - Чёрт! - Джек попытался скинуть с себя ладони двух амбалов, крепко держащих его за руки, но те лишь сильнее скрутили запястья юному Тигу, не давая возможности шевельнуться или дернуться, и поволокли его к колонне в центре площади. Джек, поняв, что его ожидает, стал вырываться. Один из матросов что-то резко сказал и, стиснув его запястья, связал кожаным ремнем, а потом вытянул руки юноши вверх и привязал ремень к вбитому в колонну крюку, вынуждая пленника встать на носочки. Джек прикрыл глаза, борясь с нахлынувшим ужасом. До этого дня никто не бил его кнутом. И вот теперь он висит на колонне, бессильный, беспомощный. Идиот, безмозглый идиот! Мальчишка неистово тряхнул головой, прижался щекой к колонне и стиснул зубы, выжидая. Тиг направился к сыну, сжимая в руках плеть и чувствуя, как на лбу выступают крупные капли пота. - Зверь, - прошептал Джек и впервые за все это время увидел, как в глазах отца промелькнуло что-то странное. Сожаление? - Ненавижу тебя, - глухо пробормотал он, отворачиваясь. Юный Тиг затаил дыхание, ожидая первого удара. «О, мама, не дай мне опозориться!» Послышалось мягкое шипение, и Джек дернулся, скорее от удивления, нежели от боли, когда кнут опустился ему на спину. Тяжелая напряженная тишина окружала юношу; единственным звуком было его частое дыхание. Безумная мысль пронзила Джека: что, если отец, орудующий кнутом, ощущает исходящий от него запах страха? Неожиданно громкий треск разорвал воздух, и жало кнута обвилось вокруг ребер. Перед глазами Джека взорвались мириады искр. Снова и снова обжигал его кнут. Кожа лопнула, и из ранок выступили алые капельки крови. Боль рвала его на части, сводила с ума. Джек безуспешно дергал путы, пытаясь освободиться. Эдвард невольно охнул, когда кончик кнута задел шею сына совсем рядом с артерией, высекая кровь. Он старался сдерживать свою недюжинную силу, но у юногого Джека была не столь грубая кожа, как у взрослых мужчин. Однако он не издал ни звука. - Ты щадишь своего сучонка! - прохрипел из толпы чей-то голос. - Исполосуй предателя хорошенько! Наконец Джек обмяк, уже не думая о сопротивлении. Сил оставалось лишь на то, чтобы удержаться от криков. Боль… Боже, неужели на свете существует подобная пытка! Тихий стон сорвался с губ, когда кнут снова опустился. Откуда-то донесся хриплый прерывающийся голос Эсмиральды: - Довольно! Довольно, мистер Тиг, остановитесь! Больше ему не вынести! В два прыжка девушка очутилась рядом с Джеком, растолкав толпу и морщась при виде кровавых рубцов на загорелой коже друга. Багряные капли медленно стекали по спине юноши, падая на землю. Тиг обошел колонну, чтобы увидеть лицо Джека. Почувствовав его присутствие, парень с трудом разлепил веки и взглянул на него. Джек открыл пересохший рот и плюнул отцу в лицо. - Шакал, - прошептал он и скорчился от невыносимой боли, а спустя секунду благословенная тьма окутала его. Все еще паря на грани сознания, Джек услышал тихий голос отца, кажется, он сказал, что ему жаль...