Ночь перед боем

Я не знаю, что меня пугает больше: сила, которая подавляет нас, или бесконечное терпение, с которым мы к этому относимся... Джек пришел в себя на рассвете. С потолка маленькой камеры в подземелье форта, куда, по всей видимости, оттащили пирата после экзекуции, капала вода. Монотонный звук сводил с ума. Воробей встал на четвереньки и, качаясь из стороны в сторону, подполз к покрытой мхом и слизью стене. - Зараза... - Джек по-детски всхлипнул, пытаясь разлепить слипшиеся от засохшей крови веки. - В таких царских условиях я прежде не бывал. Решив поберечь силы, Воробей снова лег на пол и попытался расслабить истерзанное тело, а вместе с ним заставить замолчать внутренний голос, который, не уставая и не затыкаясь ни на мгновение, упрекал горе-капитана во всех совершенных промахах. Отбитая голова гудела, словно колокол, в который бьют набат, а сводящее с ума капание с потолка подливало масла в огонь. Джек попытался подумать о чем-то отвлеченном и, возможно, даже приятном, но мысли его всякий раз возвращались к страшному приговору Бэккета. С самого детства Тиг внушил своему сыну ненависть к рабству в любом проявлении и бесконечную любовь к свободе, а теперь по скверному стечению обстоятельств выходило так, что Джек вот-вот сам станет рабом на плантациях сахарного тростника. Воробей прежде никогда сам не бывал на плантациях, но ему еще в детстве не единожды доводилось видеть в Бухте освобожденных отцом рабов. Те охотно рассказывали о своих злоключениях в рабстве, пугая собравшихся поглазеть на них пиратских детишек. Джек, будучи ребенком впечатлительным и даже ранимым, прекрасно запомнил жестокие рассказы бывших рабов о чудовищных условиях жизни, о скудном питании, каторжной работе и бесконечных наказаниях. Но больше всего маленького Джека тогда впечатлили и испугали уродливые ожоги на теле рабов, оставленные кипящим соком тростника. Один из бывших каторжников как-то раз в таверне красочно рассказывал о самом процессе получения сахара и о том, какие эта зараза оставляет чудовищные увечья на теле во время варки, выедая кожу до мяса, а то и до костей. Джек поморщился, вспоминая белые, похожие на оспины, выпуклые следы, оставленные травмами, полученными во время рабства, на телах несчастных людей. Сжав зубы, Воробей застонал и отвернулся к стене. Солнце через маленькое зарешеченное окно освещало крохотную камеру и в сочетании с дикой влажностью создавало невыносимую духоту. Джек чувствовал, что раны на его теле воспалились и загноились, а бороться с полчищами мух, слетевшихся на запах крови, просто не было сил. От хвори, попавшей в кровь, температура тела повысилась. Джек чувствовал дикую слабость и жжение в глазах; сердце учащенно билось, а дыхание было поверхностным и частым и иногда переходило в слабый непроизвольный стон. Воробей понимал, что не протянет так долго; он умирал от голода и инфекции, осознав вдруг, что это, пожалуй, один из самых жестоких способов убийства. Находясь на грани беспамятства, словно сквозь толщу воды, сквозь шум крови, клокотавшей у него в ушах, Джек услышал голоса солдат и попытался открыть глаза. Надзиратели тюрьмы форта совещались, как с ним поступить. Они, по всей видимости, так сильно избили юного пиратского капитана, что сами испугались. Они понимали, что зашли слишком далеко и боялись докладывать об этом вышестоящему начальству. Чтобы выйти сухими из воды и не получить взбучку, солдаты приказали одному из осужденных из этой же тюрьмы смыть кровь с разодранного тела Джека водой с мылом. Заключенный с вполне понятным отвращением принялся отказываться, и тогда бравые солдаты, не жалея дюжей силушки, приложили его головой о решетку, заставив тем самым приняться за работу, причем, к счастью Джека, выполнил этот незнакомец ее довольно тщательно. Джек впоследствии часто вспоминал этого заключенного, понимая, что по сути в тот момент был обязан ему своей жизнью. Воробей был уверен, что мытье теплой водой с мылом спасло его тогда от смерти, потому как раны на его теле так загрязнились и нагноились, а зараза настолько пропитала его организм, что он уже просто был не в состоянии двигаться. Инфекция медленно убивала его. Этот человек - Джек так и не узнал его имени - так хорошо выполнил свою работу, промыв все бесчисленные нагноения, что Воробей сразу почувствовал облегчение и не смог сдержать искренних слез благодарности, мешавшихся с кровью, стекавшей на каменный пол. Колотившая Джека лихорадка уменьшилась до легкой дрожи, а он сам, пусть и с трудом, но смог встать на ноги, когда один из солдат отдал ему короткий приказ подняться. Воробей стоял, покачиваясь из стороны в сторону, словно после сильного возлияния, и смотрел замутненными глазами на заполнивших тесную камеру солдат. - На выход! - скомандовал один из надзирателей и выплеснул на жалкого пирата остатки мыльной воды. Джек замотал головой и сжал зубы, чувствуя жуткое жжение во всем теле - сотни вопящих ран отозвались непереносимой болью. Когда же наконец Воробей смог дышать ровнее и перестал сжимать челюсти, надзиратель, помня о выходке Воробья и нагоняе за учиненное пиратом день назад, надел на арестанта кандалы и вывел его под конвоем из камеры. Джека повели через пустые дворы форта по тщательно подметенным дорожкам между аккуратными прямоугольниками цветочных клумб, пока не доставили на пристань. Воробей, до этого момента глядевший себе под ноги, вдруг дернулся и натянул цепь стягивающих запястья оков - всего в нескольких сотнях метров от него на волнах качалась его "Распутница ". Джек видел только ее, не замечая ничего вокруг себя. Еще вчера гордое, легкое и неуловимое судно сейчас казалось каким-то жалким и взъерошенным. "Распутница" живо напомнила Джеку его самого в детстве, когда он, такой же жалкий и несчастный, потерял мать и оказался на попечении отца. Чувство жгучей горечи наполнило душу пирата, и он едва смог сдержать полный боли и отчаяния крик. - Ваше корыто, мистер Воробей, отправится к морскому дьяволу у вас на глазах, ибо, как я уже говорил, вы и ваша посудина - это две части одной и той же проблемы. Джек с трудом оторвал взгляд от оборванных парусов и печально раскачивающегося на ветру бегучего такелажа, чтобы взглянуть на прохаживающегося по пирсу Катлера Бэккета. Бэккет окинул пирата уничижительным взглядом и сел в установленное прямо на причале резное епископское кресло. Пятеро охранников, помня о проворстве пирата, тут же окружили своего хозяина так, что Джек почти не видел его лица. - Я не привык начинать воскресное утро подобным образом, - произнес Катлер, прикрыв зевок тонкой ладонью. - Но... - Долг зовет угодить вышестоящим служителям короны и наказать пирата, - усмехнулся Воробей разбитыми губами. - Глядишь, так и до лорда дотянешь, коротышка. Бэккет снова поморщился - избитый пират в лохмотьях, которые едва прикрывали грязное тело, вызывал у будущего лорда один приступ тошноты за другим. Повисла гнетущая тишина, которую спустя мгновение нарушило пение проснувшихся после недолгой дрёмы соловьев. Солнце уже взошло достаточно высоко, его золотой свет пробивался сквозь утренний туман, рассеиваясь множеством огоньков в капельках росы. Джек почувствовал утренний бриз всей тысячей своих ран и порезов, саднивших и кровоточащих при каждом движении. Пират вдохнул полной грудью воздух моря, который любил всем сердцем... - И что же дальше?! - видимо, Джек слишком долго молчал, вспоминая нечаянное волшебство того утра. Море, солнце и легкий соленый бриз пробудили тогда в нем жгучую жажду жить и быть свободным. - Дальше? - Джек открыл глаза и посмотрел на отца. Вокруг по-прежнему громоздились водруженные друг на друга в хаотичном порядке суда разных мастей и эпох, складывая из себя неприступную крепость в Бухте Погибших кораблей. - Дальше я увидел, как солдаты по приказу Бэккета подожгли мой корабль. Я стоял и смотрел, как огонь лижет мачты моей "Распутницы", как стонет и обугливается дерево, как скручиваются и исчезают объятые пламенем паруса. Черный дым от пропитанного смолой дерева затянул причал, и я ничего уже не мог разглядеть. Я не видел, как она пошла ко дну. Но я чувствовал это сердцем и душой, если, конечно, таковая имеется во мне. Но тогда я точно знал - душа существует, она горела, корчась в предсмертной агонии вместе с моим кораблем, - Джек перевел дыхание. - Помнишь, как вы собирали совет Берегового братства, когда я был совсем еще мальчонкой? Борис Палачник нарушил тогда Кодекс. Ты запретил мне в тот день подходить к крепости, но я не смог сдержать своего природного любопытства даже под страхом розги. Еще тогда в детстве я узнал, как призвать Дэйви Джонса, но я не верил в эти сказочки про морского дьявола, а потому воззвал к нему скорее от безысходности, когда сквозь рассеивающийся дым увидел, что моего корабля больше нет. - И? - Тиг уже знал, что скажет ему сын, но все же задал вопрос. - И он вернул мне свободу и корабль, который отныне стал черным, словно обугленным в огне самой преисподней, но от этого не менее любимым. Я дал кораблю другое имя. Черное дерево, словно редкий морской драгоценный камень... моя Жемчужина... - Джек встал с неудобного стула и дьявольски привлекательно улыбнулся вошедшей в Зал советов чуть заспанной мисс Суон. Вокруг уже суетились пираты, готовясь к войне с армадой Бэккета. - Я должен был плавать капитаном на моем корабле тринадцать лет, а потом поступить на вечную службу в команду Летучего Голандца, но там ведь уже есть капитан, а на меньшее я не согласен, - все ещё поглядывая на мисс Суон, прошептал Джек, наклонившись к уху отца. - Значит, ты решил избежать выплаты долга Джонсу. Решил стать бессмертным и занять его пост, м? Думаешь, это легкое бремя? - Этот слизняк предложил мне обменять мою свободу на сотню душ, смекаешь, да? - Джек улыбнулся, блеснув золотыми зубами. - Я спас сотню индейских рабов, а он, черт морской, словно знал об этом и потребовал возместить ему долг сотней душ. Где мне набрать столько ходячего гнилья? - Джек снял шляпу, отвесив отцу поклон. - До встречи, отец, надеюсь ты тоже снимешь однажды свою шляпу и признаешь меня равным себе... - и Воробей вразвалочку направился к выходу из зала советов в надежде догнать мисс Суон. - А что потом? - Тиг набил табаком очередную трубку и прикурил, лукаво глядя на сына. - А потом я либо стану бессмертным капитаном легендарного Голандца, либо найду другой источник бессмертия, но на сегодняшний день это последняя глава моего рассказа, отец, - Джек похлопал себя по груди, где под рубахой лежала украденная еще накануне карта Сяо-Феня. - И в чем же бессмертие, сынок? - крикнул Тиг, уходящему Джеку. - Возможно, Эсмиральда была права, - Джек заглянул в дверь и подмигнул отцу. - Тогда, когда я спас рабов, я дал одной из них обещание... Возможно, если дело с сердцем Джонса не выгорит, я отправлюсь в индейские леса и сдержу данное слово... Тиг выпустил струйку сизого дыма, и она устремилась к потолку, теряясь между невидимыми в сумраке балками. Эдвард смеялся. Ночь перед боем плавно сменилась утром...