***
— То есть, я правильно понимаю, что ты любил — то есть думал, что любишь — меня, но все это время трахался с ТэТэ? А потом ему надоело быть жилеткой для слез, и он кинул тебя ради солнышка Хосок-хена? — чуть заплетаясь, уточняет Чимин полчаса спустя, когда бутылка вина пустеет окончательно, и на смену ей приходит бутылка виски. Чонгук удивлен, что из его долгих и путаных объяснений с частыми перерывами на «промочить горло» тот сумел четко ухватить самую суть. — Формально не кинул, мы ведь не встреча… — Чонгук. — Да, — едва слышно вздыхает младший. — Ты все правильно понял, хен. — Пиздец, — подытоживает Чимин. — Оказывается, тут такая драма хард разыгрывалась со мной в главных ролях, а я и не ебу. Пиздец, — повторяет он. — Знаешь, на месте ТэТэ я бы тоже тебя кинул. — Угу. — И что, ты теперь типа понял, что Тэхени — любовь всей твоей жизни? А где гарантия, что с ним не так, как со мной? Может, тебя просто задело, что он съебал от тебя и счастлив с другим, а, Чонгуки? Чонгук молчит, вертя в руках почти пустой стакан. Он и сам думал об этом бессонными ночами, пытался построить логическую цепочку, создать сравнительную таблицу чувств и ощущений, чтобы разложить все по полкам и хоть немного распутать клубок внутри себя. Распутать-то он распутал, но гордость, самолюбие и мерзкое ощущение собственного проигрыша не давали признать сделанные выводы верными. «Ерунда какая-то», — со злостью думал Чонгук и сматывал клубок обратно в надежде, что новый виток размышлений даст иной результат. Вот только от себя не скроешься, как ни старайся, а после сегодняшнего сокрушительного фиаско обманываться дальше стало и вовсе невозможно. Держать глаза открытыми непривычно, но отвести взгляд уже не выходит; приходится признать, что ошибался с самого начала, спутав одно с другим. То, что Чонгук испытывал к Чимину, с самого начала не было любовью. Он чувствовал глубокое восхищение, какое испытывают дети при виде дорогой и красивой игрушки в магазине — из тех, о которых мечтают все друзья-знакомые, а значит, буду мечтать и я, ведь она такая классная и наверняка сделает меня счастливым. Они думают о ней круглыми сутками — не спят ночами, ведут себя примерно, даже ищут мелкую подработку, только чтобы получить желаемое. Но когда получают, оказывается, что желание было надуманным, и игрушка — всего лишь кусок неживой материи. Чонгук неистово хотел добиться Чимина, возвел его в ранг почти что божества и назвал своей целью, но он никогда не хотел по-настоящему быть с ним, старший был для него словно коллекционный музейный экспонат — ты можешь долго любоваться, можешь бережно сдувать пылинки, можешь хвалиться им и выставлять на всеобщее обозрение, но ты не сделаешь его частью своей жизни. Он останется трофеем, глядя на который, ты будешь гордо думать «я смог», но никогда не произнесешь «мы». С Тэхеном по-другому. Это совершенно иной уровень, иная глубина, куда Чонгук прежде никогда не погружался — даже не думал, что бывает так. Тэхеном тоже можно любоваться бесконечно, но не как красивой картинкой, а как живым и настоящим, кого хочется неустанно держать в руках, обнимать, целовать. Ощущать. Тэхена хочется сделать счастливым, выполнять все его прихоти — хоть весь мир к ногам положить, если тот захочет — и видеть улыбку в глазах. Тэхена не хочется иметь, как редкую безделушку, ему хочется принадлежать. Когда Чонгук воображал себе победу над Чимином — именно победу, и никак иначе — он не единожды представлял, как сможет наконец-то взять его за руку и торжествующе объявить: «Ты мой». Когда он думает о Тэхене, ему хочется опуститься на колени и с трепетом склонить голову. «Я твой». Возьми меня и сделай своим. И это открытие — самое страшное, что когда-либо приходилось испытывать Чонгуку. Он стоит посреди развалин своего хлипкого внутреннего мирка и совершенно не знает, что ему делать. Растерянность и страх затапливают его, мешая здраво мыслить. Впрочем, возможно, — он очень надеется — это всего лишь алкоголь. Хорошо бы. Чонгук думает, что бы сказать Чимину, как облечь в слова все то, что скопилось в душе, чтобы донести до старшего весь спектр своих чувств, но в итоге с губ слетает лишь до ужаса простое: — Я люблю его, хен. Чимин смотрит испытующе, словно стараясь заглянуть в черепную коробку и отыскать двойное дно, а после взгляд его смягчается, и он кивает — понимает. Они долгое время молчат, но спустя два стакана Чимин вновь поднимает взгляд. — Скажи, а… — он делает паузу, — с ним в постели ты тоже выкрикивал чужое имя? М-мое имя? — Да. Какой смысл скрывать? — Блядь. Ты реально мудак, Чонгуки. — Да, я знаю, — Чонгук смотрит на подоконник и, привстав, тянется к пачке сигарет. — Знал бы ты, как я жалею. — О чем конкретно? — Обо всем, — он щелкает зажигалкой. — А что насчет тебя, хен? — Меня? — Ты ведь не от большой любви согласился встречаться со мной. Хотя… как раз наоборот, верно? — он невесело хмыкает. — Любовь не ко мне, конечно. — Решил отыграться, Чонгуки? — Чимин возвращает усмешку, но выглядит по-детски уязвимым и до невозможного трогательным. Он наконец перестает быть желанным экспонатом и становится вдруг обычным парнем, из плоти и крови, со своими тревогами и чувствами. Это… ошеломляет Чонгука, словно бы кто-то отвел с глаз длинную черную челку, и он прозрел: а что, так можно было? Чонгук все еще терпеть не может чувствовать себя лохом, но это странное ощущение отчего-то даже приносит удовольствие. — Нет, — он качает головой, пытаясь свыкнуться с новой мыслью. — В конечном итоге, думаю, никто не поймет тебя сейчас лучше, чем я. И если хочешь, завтра сделаем вид, что этого разговора не было. Чонгук вдыхает заполняющий кухню резкий запах табака и, не удержавшись, прикрывает глаза. На миг ему чудятся теплые ладони, скользящие по плечам, и он думает мимолетом, что будь Тэхен сейчас рядом, наверняка бы придвинулся поближе и уложил голову к нему на плечо, как делал давным-давно, когда они еще не спали вместе и были просто друзьями. Он резко открывает глаза, пытаясь стряхнуть сладкое наваждение: не придвинулся и не уложил бы, потому что Чонгук самолично отучил его от этого. Осознание собственных сволочизма и глупости с каждым новым воспоминанием заставляет чувствовать нестерпимую боль в груди и падать все глубже в бездну. На самое дно. — Здесь просто не о чем говорить, — едва слышно говорит Чимин, глядя на улетающий под потолок сизый дым. — Сомневаюсь, что он когда-нибудь видел во мне кого-то, кроме забавного тонсена. И что когда-нибудь увидит, — он усмехается. — Сначала я думал, что оно как-нибудь само, что нужно просто быть рядом, а потом… — Потом? — Потом он попросил познакомить его с Тэхеном. — А ты не пробовал, ну, признаться? — Не пробовал, — отрезает Чимин. — И не буду. Не спрашивай — есть причины. И давай закроем тему. Чонгук кивает и, потянувшись к нему, несмело обнимает — не как возлюбленного, но как друга. Чимин позволяет.***
Рассвет они встречают вместе — там же на кухне — как когда-то мечтал Чонгук, только совершенно не так. Свет не горит — выключили давным-давно, виски болтается янтарной лужицей на самом дне бутылки, а в воздухе витает почти выветрившийся запах табака — окурок валяется в мусорке под раковиной. — Что ты собираешься делать со всем этим дерьмом, Чонгуки? — голова Чимина мирно покоится на плече Чонгука — ощущения схожи и одновременно совсем не такие. — Пока не знаю. — На месте ТэТэ я бы послал тебя подальше. — Я не собираюсь сдаваться, даже не попробовав. И тебе не советую, хен, кто-то же должен будет утешить Хосок-хена, когда Тэхен бросит его ради меня. — Ты чрезвычайно самоуверенный пиздюк, знаешь ли. Чонгук только хмыкает, глядя на розовеющее за окном небо. — Знаешь, — продолжает Чимин, — может, это все действительно было нужно. Ну, в смысле, эта твоя тупая влюбленность в меня, и ваши недоотношения с ТэТэ, и даже наша попытка — может, если б не это, ты бы так ничего и не понял. Так бы и бегал за мной хвостом до конца жизни. — А ты тоже самоуверенный, хен, — усмехается Чонгук. — Не знаю, может, ты и прав. Я только надеюсь, что еще не слишком поздно, — добавляет он совсем тихо. — Я все еще дико зол на тебя и не расстроюсь, если ты провалишься, — Чимин изворачивается и щелкает его по носу. — Попытайся, — добавляет он серьезно. — Может, и получится. — Попытаюсь. И, ах, черт, совсем забыл. — М? — Мы расстаемся, Чимин-хен. Прости, но я люблю другого и не могу быть с тобой. Чимин заливисто смеется и вновь откидывает голову на его плечо. За окном продолжает заниматься рассвет.