***
TAEMIN (태민) — Soldier
Чонгук забегает в туалет, едва не снеся по дороге парочку девчонок, возмущенно взвизгнувших ему вслед, и замирает на пороге. Тэхен действительно там — это несомненный плюс, но кроме него в туалете ошивается еще трое парней, и вот это — большой минус. Гук заходит внутрь, терпеливо ждет, когда ненужная троица покинет помещение, не желая говорить при свидетелях, наблюдает за тем, как Тэхен моет руки, и впервые всерьез задумывается: а что именно говорить? Чонгук не знает, он так далеко не планировал. Думал, достаточно будет просто остаться с Тэхеном наедине, и слова польются сами собой, но вот он видит его, а в голове — полный вакуум. Пустота. Ноль. Ладони потеют; Чонгук незаметно вытирает их о джинсы. Великий соблазнитель, блядь, злится он вдруг на себя. Как трахать Тэхена, словно резиновую бабу, так он альфач и мастер, а как признаться в чувствах, так «мама, роди меня обратно». Великолепно. Тэхен тем временем закрывает вентиль, обтирает руки бумажными полотенцами и двигается прямо к Чонгуку — точнее, мимо него к двери. — Хен, нам нужно поговорить, — сквозь силу давит тот, думая, с чего лучше начать. Вряд ли Тэхен обрадуется, если он просто скажет «я тебя люблю, давай встречаться», нужно как-то помягче. Как-то более романтично. Вот только что делать, если он никогда не был силен в красивых словах? Дверь туалета открывается, но Гук захлопывает ее прямо перед носом страждущих: — Тут все занято! — и прижимается к ней спиной, не обращая внимания на возмущенные вопли с той стороны. — Пропусти меня, Чонгук-ши. Тэхен даже не смотрит на него, словно Чонгук — пустое место, и от этого ребра сдавливает от боли настолько, что становится невозможно дышать. Интересно, Тэхен чувствовал себя так же, когда Чонгук прогонял его? Ему было так же больно? — Хен. Нет, отвечает он сам себе — гораздо, гораздо больнее. — У меня пара скоро начнется, ну же, отойди с дороги. А, блядь, к черту. К черту все размышления и красивые слова — помягче, не помягче, какая нахуй разница? Пока он тут будет размышлять, Тэхен уйдет, и он потеряет его, не использовав даже призрачный шанс объясниться. — Я не задержу тебя надолго. Обещаю. Тэхен хмурится, но послушно отходит на пару шагов назад. — У тебя одна минута, — сообщает он, бросив взгляд на часы. — Время пошло. Чонгук набирает в грудь побольше воздуха. Что ж, никто не говорил, что будет легко. — Мы с Чимином расстались, — выпаливает он, глядя в глубокие глаза напротив. Тэхен даже не меняется в лице. — Оу… — он делает паузу, — я очень сочувствую тебе, Чонгук-ши, правда, но мне казалось, мы с этим давно разобрались? Если тебе нужна консультация личного психолога, обратись к профессионалу. Ну, или к кому-нибудь, у тебя ведь наверняка есть запасные варианты. — Ты не понял, Тэхен-а, — Чонгук делает шаг вперед, Тэхен — назад, и так до тех пор, пока не упирается спиной в стену. — Мы расстались из-за тебя. — Не понимаю. Чонгук делает еще один шаг, оказываясь почти вплотную, и с наслаждением вдыхает родной аромат. Ему очень хочется разбить тэхеновскую броню, и он не может придумать ничего лучше, чем: — Я назвал его твоим именем во время секса. Получается. Тэхен крупно вздрагивает, прикрывая глаза, но с места не двигается и выглядит настолько хрупким в этот миг, что Чонгуку безумно хочется обхватить его за плечи и защитить от всего мира. А потом целовать, целовать, целовать — до припухших губ и сбитого дыхания. Но он лишь несмело касается чужого предплечья. — А ты реально мудак, — Тэхен резко скидывает его руку и смотрит из-под челки: в его взгляде нет былого равнодушия, но он насквозь пропитан застарелой болью и отчаянием. Чонгук никогда не хотел бы видеть у него такой взгляд, и тем более — быть его причиной. Никогда. Никогда. Голову внезапно мотает влево, а щеку обжигает острой болью, но она — ничто по сравнению с той, что плещется в тэхеновских глазах. — Чимин этого не заслужил, мразь, — выплевывает Тэхен, глядя почти с ненавистью. — Кто угодно, только не он. Как ты… как ты вообще, блядь, посмел! Ты хоть представляешь, насколько это больно? Конечно, нет, о чем я — ты и понятия не имеешь! — его рот искривляется в горькой ухмылке. Чонгук не выдерживает: подается вперед, вжимая в холодный кафель стены, и сгребает в сильные объятия, не давая двинуться с места. Тэхен вырывается и с силой колотит его руками по спине, но Чонгук не ослабляет хватку, только утыкается носом в теплое местечко между плечом и шеей и давит в себе жгучее желание разрыдаться, как сопливый малолетка. — Ты прав. Я мразь и мудак, и если ты решишь меня избить, я не стану сопротивляться, обещаю, — сбивчиво шепчет он, выливая то, что накопилось. — Но факт остается фактом: во время секса я представлял тебя, а не его. Тэхен, ты знаешь, я не умею говорить красиво, но все эти месяцы я думал только о тебе. Пытался выкинуть из головы, убедить себя, что люблю Чимин-хена, но ничего не вышло, понимаешь? Вообще ничего. — Очень милое оправдание, Чонгук-ши, — ядовито цедит Тэхен, не прекращая попыток освободиться, — только что-то нихуя не работает. Попробуй еще раз. — Я люблю тебя, — выдыхает Чонгук, чувствуя, как падает с души огромный камень и становится легче дышать. — Не говори глупостей, — отмахивается старший. Гук немного отклоняется назад и приподнимает его лицо за подбородок, вынуждая посмотреть на себя. — Посмотри мне в глаза, Тэхен, — говорит он серьезно. — Ты знаешь меня лучше всех и знаешь, когда я вру. — Нет… — тот упрямо качает головой. — Я люблю тебя, — второй раз дается гораздо легче. — И если нужно, я повторю это хоть тысячу раз, хоть миллион — столько, сколько захочешь. Глаза Тэхена широко распахиваются, а сам он затихает в чонгуковых руках, обмякает тонкой тряпичной куклой, словно из него разом вытянули все силы. Сердце Чонгука испуганно пропускает удар: ему кажется, что Тэхен сейчас просто упадет на месте, и он обхватывает его крепче, бережно прижимая к себе. Тот прикрывает глаза и роняет голову на его плечо, бессильно утыкаясь лбом в черную ткань толстовки, длинно выдыхает и молчит. Чонгук не знает, сколько они так стоят — он готов обнимать Тэхена целую вечность и еще дольше, но ему страшно видеть его таким… сломленным. Гук в полной растерянности, он оказался не готов к настолько откровенной реакции и теперь совершенно безоружен. Он должен, просто обязан что-то сделать, но мысли в голове мечутся стайкой вспуганных птиц — от одной стенки черепа до другой — хлопают крыльями, сталкиваются друг с другом, парализуя намертво, и совершенно не помогают. И потому Чонгук более не раздумывает. Он аккуратно обхватывает голову не сопротивляющегося старшего ладонями. — Тэхен… — нежно, на выдохе. И прижимается к теплым, сухим губам в отчаянном поцелуе. — Прости, что понял все только сейчас, — в перерывах между короткими, почти невесомыми касаниями, — что заставил тебя страдать. Я такой дурак… Чонгук зацеловывает прекрасное лицо: глаза, щеки, лоб, подбородок, милую родинку на кончике носа, вновь возвращается ко рту, касается на пробу языком и чувствует, как губы под его губами дрожат и вдруг раскрываются навстречу. У него колени подкашиваются от напряжения, когда Тэхен притягивает его ближе, зарывается в волосы тонкими пальцами и сплетается своим языком с чонгуковым. — Господи, Тэхен… Тот не отвечает, лишь целует крепче — так, как может только он: отдаваясь без остатка, полностью растворяясь в Чонгуке и забирая его в ответ в безраздельное пользование, ставя свою невидимую печать, но с какой-то бессильной яростью и глухим, раздирающим в клочья отчаянием. Так, как целуют любимых, отправляясь на войну или в долгий, опасный поход. И тут до Чонгука доходит. Тэхен с ним прощается. Прощается навсегда. Чонгуку хочется упасть перед ним на колени и умолять дать ему шанс, но он подхватывает его под бедра, приподнимает, заставляет обхватить себя ногами и снова целует — так, как давно хотел — целует, пытаясь телом донести всю глубину раскаяния и своих чувств. Они оба разбиваются друг о друга, режутся острыми осколками до стекающей по подбородку крови, но не могут остановиться. Это настоящее безумие, думает Чонгук, с остервенением вгрызаясь в чужой рот и до синяков сжимая чужие бедра. Ладно, он — больной, эгоистичный мудак, но Тэхен? Какого черта он творит — с ним, с собой, с ними обоими? Почему цепляется так отчаянно, прежде чем отпустить, отбросить от себя навсегда? Нет. «Навсегда» не прокатит. Если Тэхен верит в такое «навсегда», то, видимо, успел забыть, с кем связался. Потому что Чонгука устроит только то «навсегда», которое «вместе». Тэхен отстраняется первым, соскальзывает на пол и запирает чонгуковы губы ладонью, не давая продолжить. Сердце трепыхается, грохочет в груди, грозя разодрать ребра и вырваться наружу, упасть к тэхеновым ногам. От притока крови заложило уши, а легкие горят огнем от нехватки кислорода. — Это ничего не значит, Чонгук, — голос Тэхена дрожит, когда он произносит уже известный приговор, а сам тяжело и рвано дышит, и во взгляде — сплошной туман. Прекрасный. Чонгук целует его ладонь и отнимает ото рта. — Тэхен… — Это ничего не значит, — повторяет старший, — и не меняет. Хотя бы потому что я с Хосоком не расставался. А ты, я уверен, скоро пожалеешь о своем решении, потому что на самом деле любишь Чимини. И я как никто знаю, насколько сильно. В конце концов, меня его именем ты называл бессчетное количество раз, и то, что ты однажды ошибся, ничего не доказывает. — Ты ведь и сам понимаешь, что это бред. Имя — лишь следствие. Чимин-хен, он… Я просто хотел им обладать, он был моей навязчивой идеей. С тобой все по-другому, Тэхен, я… — Чонгук запинается. — Я никогда прежде не испытывал подобного. Ты ведь знаешь, что я не вру, ты ведь почувствовал это. — Почувствовал или нет — это уже не имеет значения. С меня хватит этого дерьма, Чонгук. С меня хватит тебя. Чонгук сжимает кулаки от бессилия. Голос Тэхена звучит так устало, так вымученно, а во взгляде — твердая сталь, и младший вдруг понимает, что не сможет пойти против его решения, несмотря на громкие мысленные заявления — не имеет права. Не заслужил. Недостоин. — Я понимаю, что не могу просить тебя принять меня сейчас, — он прикрывает глаза, соглашаясь. Ногти до боли впиваются в кожу ладоней. — Просто скажи: у меня есть хотя бы шанс? У тебя остались ко мне хоть какие-нибудь чувства? — Я все сказал, Чонгук-ши, — Тэхен отводит взгляд и, отодвинув младшего, молча идет к выходу — прямой, как палка. — Тэхен! — Чонгук сбивается на крик. — Ты любишь меня? — До свидания, Чонгук-ши. Хлопок закрывшейся двери резко режет по ушам и слишком глубоко — по сердцу. Чонгук кричит в пустоту: голос эхом по помещению разносится, отскакивает от стен и опускается на плечи легким флером безнадежности. Чонгук оседает на холодный кафельный пол, прислоняется к стене затылком и, проведя рукой по щеке, с удивлением замечает, что ладонь стала влажной.