TAEMIN (태민) — Soldier
Тэхен врывается в аудиторию небольшим смерчем прямо посреди пары, даже не думая извиняться за опоздание. — Молодой человек, извольте объясниться! — преподавательница недобро смотрит поверх очков, но кому на нее не плевать, Господи? Тэхен мимо нее несется к их с Чимином парте — у сидящих рядом студентов от порыва ветра взметываются вверх тетрадные листы — и на лице ровным почерком «убью любого, кто встанет на пути». — ТэТэ? — ахает тот, но младший только закидывает на плечо свою сумку и так же стремительно разворачивается на выход. — Ким Тэхен, что за цирк вы тут устроили? Ким Тэхен! — Тэхен! Но тот уже вылетает из аудитории, хлопнув дверью. — Пак Чимин, а вы куда собрались?! — Простите, моему другу нехорошо, ему нужна помощь. Мы отработаем материал, честно! — обещает Чимин, на ходу кидая вещи в рюкзак и одновременно пытаясь уважительно поклониться, а после припускает следом. — Тэхен! Тэхен, да подожди же! — он с трудом нагоняет друга у главной лестницы и тормозит за рукав рубашки. — Что произошло? Тэхен оборачивается, и сердце Чимина предательски пропускает удар: лицо младшего белее мела, губы припухли и горят неприлично алым, а на дне расширенных зрачков плещется безумие. Тэхен выглядит абсолютно невменяемым, и весь его вид кричит о желании бежать сломя голову — куда-нибудь, лишь бы не стоять на месте — словно стоит ему остановиться хоть на миг, и он сломается. Переломится тонким стебельком и замертво упадет на землю. Чимин внутренне обмирает от страха: он впервые видит своего ТэТэ таким — достигшим внутренних пределов — и от одной мысли, что он может быть причастен к его нынешнему состоянию, хочется жалобно заскулить. И ежу понятно, что разговор с Чонгуком прошел совсем не так, как планировалось ими изначально (и чего уж там, Чимин все-таки верил, что после признания Чонгука эти двое будут счастливы). И именно он — тот, кто подтолкнул мелкого к этому разговору, он вмешался в их историю, услышав ее лишь с одной стороны, и возомнил, что может давать советы. А теперь его лучший друг, тот, кто столько лет неотступно был рядом и защищал его, тот, кто ближе брата, смотрит непроглядно-черными глазами и выглядит выцветшей тенью самого себя. Чимин с силой сжимает Тэхена в объятиях, прижимает к себе, зарывается носом в волосы. — Тэ, боже, прости меня, это я сказал ему, что вам нужно поговорить именно сейчас. Скажи мне, пожалуйста, что между вами произошло? Он обидел тебя? Тэхен застывает холодным мрамором, словно окаменев изнутри, и Чимин обнимает его еще крепче, почти лишая дыхания. — Если только он обидел тебя, я ему голову откручу, обещаю… да скажи же хоть что-нибудь! Тэхен оживает, медленно, словно во сне, хватается за рубашку на спине Чимина, цепляется с силой, будто это последняя опора в его жизни. Плечи вздрагивают, а из горла вырывается задушенный звук, и Тэхена сотрясает тихим истерическим смехом. — Он меня не обидел, Чимини, — смех становится громче, жестче, горше. — Он признался мне в любви. Чимин слушает этот больной, пропитанный безнадежностью смех и думает, что лучше бы Тэхен плакал. Собственные глаза застилает влажная пелена. Чимин смаргивает непрошенные слезы и гладит друга по спине, беспрерывно шепча на ухо успокаивающие слова. От неподвижного положения затекают спина и ноги — он понятия не имеет, сколько они стоят так, сцепившись в пустом университетском коридоре, пока наконец Тэхен не затихает, напоследок до боли сжимая Чимина в объятиях. Когда он отстраняется, в его глазах уже нет прежней черноты: в его лице больше нет ничего — только губы продолжают алеть напоминанием о том, что что-то было. — Идем, Чимини, — выцветшим голосом произносит Тэхен и берет его за руку. — Мы задолжали друг другу серьезный разговор. Чимин кивает и безропотно идет следом. Действительно, задолжали.***
Они едут к Тэхену домой, покупают бутылку «Джека» на двоих и обосновываются на кухне до рассвета. Выкладывают на стол все карты, без утайки. Тэхен — про то, как завязались его отношения с Чонгуком, как влюбился, зная, что любят не его, как завидовал Чимину и как не мог уйти, раз за разом поддаваясь сладостной слабости, рассказывает про то, как валялся сломанной куклой после и как Хосок спас его от саморазрушения и вернул к жизни. — Я бы не справился без него. Он словно солнце, Чимини, знаешь. — Знаю, — эхом откликается тот и повествует о своем. Ему совсем не многое нужно сказать, но о важном, потому что тоже скрывал, замалчивал, любил и завидовал. Забавно, с горечью думает Чимин, глядя на то, как Тэхен подкуривает очередную сигарету — ты завидовал мне, потому что твой возлюбленный любил меня, и я завидовал тебе по той же самой причине, но в итоге ты все равно получил обоих, а я… больше не завидую. Чимин тянется через стол и треплет Тэхена по волосам с братской нежностью — зависть навсегда схлынула с его сердца черной волной, ее окончательно смыло откровенностью и сорокаградусным янтарем на дне стакана. Ему не жаль друга: жалость — отвратительно мерзкое чувство, но он искренне сострадает. Возможно, Тэхен и получил в руки оба сердца, но его собственное уже истлело в уголь и теперь бьется едва-едва. — Мы оба такие дураки, — произносит Чимин вслух. — Да. Не знаю, простишь ли ты меня теперь. — А ты меня? В глазах Тэхена теплая, расплавленная карамель. — Точно дураки. Тэхен вскоре засыпает, выпотрошенный и опустошенный, а у Чимина сна ни в одном глазу. Он сидит у кровати друга, перебирает его мягкие волосы и чувствует себя повзрослевшим на десяток лет. Каша в голове, наконец, приобретает некое подобие порядка, но легче не становится от слова совсем. Эти двое такие долбоебы, думает Чимин, и любовь у них такая же: больная, вывернутая костями наружу, цепляющая обломками за живое и бьющееся. Он должен бы злиться, что оказался втянут в этот чертов треугольник-квадрат, а на деле — прямую с двумя побочными переменными, но отчего-то не может. Прямая порвалась истлевшей красной нитью, и можно ли ее связать снова? И нужно ли? И что делать тем, кто остался за бортом их чувств? По всем законам дорам они с Хосоком, как оказавшиеся точками вне прямой Чонгук-Тэхен, должны образовать свой союз, дабы никто не ушел обиженным. Чимин хмыкает. Как жаль, что жизнь — не дорама, а он — жалкий трус. Чимин тихо выходит из комнаты в коридор и звонит Хосоку с просьбой приехать, а после одевается и неслышно прикрывает за собой дверь.***
Остаток дня для Гука проходит как в тумане. Он забивает на пары, отключает телефон, едет домой и забивается в угол один на один с собой и бутылкой виски. Внутри него гремучая смесь, тугой клубок эмоций, который он не возьмется распутать даже под дулом пистолета. Заливать боль и обиду алкоголем — трусливо и по-детски, но всего после пары стаканов неразбавленного все на удивление становится гораздо проще. Самое важное знание, что выползает к Чонгуку из его клубка — Тэхена он все еще любит. Не бог весть какое открытие, но, осознав это, он с минуту сидит, тупо пялясь прямо перед собой. Не в том плане, что у него были сомнения, а в том, что сдаваться он не намерен, несмотря на обугленную дыру в груди. Искусанные губы безбожно саднят, а на скуле наливается синяк — Тэхен заклеймил его прикосновениями, пометил, выжег на сердце свое имя и забрал с собою. А свое собственное, что прежде извалянной в пыли драгоценностью лежало в ногах Чонгука, поднял, запер на замок и выбросил ключ. Чонгук понятия не имеет, что ему делать дальше, какую стратегию разрабатывать, чтобы вновь добыть свое сокровище. Он утыкается лбом в колени и валится на бок. Мысли жужжат в голове нестройным роем, и разморенный алкоголем Чонгук засыпает, так ничего и не придумав.***
Утро пятницы проходит под эгидой «убейте меня кто-нибудь нежно» — пожалуй, не стоило пить почти на голодный желудок. Чонгук искренне удивлен, что его не вывернуло, и благодарит за это судьбу. Пользуясь случаем и дикой головной болью, он отзванивается старосте и убедительно врет про болезнь, а после весь день слоняется из угла в угол неприкаянной тенью, пока не забивает на попытки казаться личинкой человека и не ложится снова спать. Просыпается Чонгук к вечеру и на удивление огурцом. Добегает до ближайшего супермаркета, закупается всякой снедью — и похуй, что соленое, копченое и жирное — и устраивается на диване с ноутбуком и сериалом по-бабски заедать стресс — на это, к слову, тоже похуй. Телефон трезвонит примерно на середине пятой серии, когда за окном уже сгустившаяся чернота, а стрелки на часах плавно двигаются к одиннадцати. Чонгук долго раздумывает брать-не брать, лениво вытирает о джинсы жирные от чипсов пальцы и наконец смотрит на горящий дисплей. Вся расслабленность слетает с него моментально. «Тэхен» Чонгук быстро жмет кнопку «Ответить» и прижимает телефон к уху. — Алло, — он очень надеется, что голос не дрожит, хотя это маловероятно. — Прошу прощения за беспокойство, вы друг Тэхена? — голос в трубке чужой, и Чонгук внутренне напрягается. — Вроде того, — точнее, я его люблю, он меня уже нет, и между нами черте что — сойдет за дружбу? — С ним все в порядке? — Да, не считая того, что он нажрался в сопли и не может стоять на ногах. Ваш номер стоял на быстром наборе, так что я позвонил вам. Вы можете его забрать? Чонгук подрывается с дивана, рассыпая по полу чипсы. — Диктуйте адрес.***
Тэхен, действительно, в сопли и едва стоит, когда незнакомец, представившийся барменом Пак Соджуном, передает его буквально в руки Чонгука. — Спасибо, что приехали, а то я уж не знал, что делать. Он был тут один, а у меня смена в самом разгаре. — Я не мог не приехать. Надеюсь, он не причинил вам слишком много хлопот? — Нет-нет, Тэхен — милый парень, но пить вот, похоже, не особенно умеет. Вы там скажите ему, что если захочет поговорить, то пусть звонит, не стесняясь — номер я ему свой оставил, — взгляд бармена, скользящий по телу Тэхена, Гуку совершенно не нравится, но он давит вежливую лыбу. — Да, конечно, передам, — Чонгук ревностно прижимает к себе свою ношу и, наскоро попрощавшись, тащит Тэхена к ждущему их такси, мысленно делая пометку обыскать и удалить все телефонные номера всех паксоджунов, которые найдет. В такси Тэхен мирно посапывает, пристроив голову на его плече, и Гук задыхается от близости. Смешно: они не виделись всего чуть больше суток, но кажется, что уже целую вечность. Чонгук разглядывает его, не скрываясь, ласкает взглядом красивое лицо, цепляется за ранку на нижней губе и чувствует, как внизу живота против воли разливается жар. Эта ранка — дело рук Чонгука, его метка и след. От лицезрения доказательства, что вчерашнее безумие было реально, становится горько и одновременно безумно жарко. Чонгуку кажется, что он горит — поджаривается на огромном костре отчаяния и безнадежности. И почти наяву слышит треск подбрасываемых в огонь поленьев, когда на ощупь находит рукав тэхенового пальто и держится за него всю оставшуюся дорогу. Затащить Тэхена в квартиру с трудом, но все же удается. Чонгук вносит его в спальню, держа на руках, как сказочную принцессу, аккуратно опускает на кровать, укрывает покрывалом и поспешно сбегает в гостиную — пересидеть. На автомате собирает разбросанные по полу снэки, пытается продолжить просмотр сериала, но мысли то и дело возвращаются к спальне. Гук не выдерживает и получаса: наливает на кухне стакан воды, берет со стола обезболивающее, что сам пил с утра, и идет обратно. Сгружает добро на тумбочку и, аккуратно присев на край постели, смотрит. Любуется тонкими чертами, расслабленным выражением лица, пытаясь наглядеться впрок и понимая, что это невозможно. Ему всегда будет мало Тэхена, всегда. Чонгук внутренне плюет на приличия и склоняется ниже, собираясь урвать для себя хотя бы один поцелуй. Всего один. Он согревает чужие губы потяжелевшим дыханием и несмело касается своими — тонко, целомудренно. Замирает на пару секунд, собираясь отстраниться, но не выдерживает, прижимается крепче. Чонгук жмурится, умирая от собственной слабости: как же жалко и низко — целовать спящего человека, и как же непреодолимо тянет. Господи. От осознания, что Тэхен в его доме, в его постели, томление накатывает вновь, а рассудок мутнеет. Чонгук аккуратно лижет чужие безучастные губы, спускается поцелуями к подбородку, легонько прикусывает и соскальзывает ниже, к ключицам. Он опирается на локоть, другой рукой скользя вдоль тэхеновского живота ниже. Конечно, он не будет заходить далеко, он только совсем чуть-чуть, еще немножко, думает Чонгук, сдвигая на плече свитер и тут же касаясь обнажившегося местечка. Ладонь соскальзывает к паху и удобно устраивается на ширинке, поглаживая, но не надавливая. Еще совсем чуть-чуть. — Ты что, блядь, делаешь? — Тэхен шевелится и сонно щурится. Такой разомлевший со сна, горячий и податливый — он смотрит на Чонгука еще мутным взглядом из-под густых ресниц, и у того, кажется, крыша едет окончательно. — Прости, — выдыхает он в его губы и целует уже по-настоящему. Тэхен не успевает среагировать, и Чонгук с легкостью проскальзывает языком в удивленно приоткрытый рот. Вылизывает небо, скользит по ровным зубам, собирает алкогольный вкус, гладит язык — Тэхен сперва безропотно дает себя целовать, а после сдавленно стонет, стучит ослабевшими ладонями по чонгуковой спине и прикусывает его язык. Чонгук морщится от боли и послушно отрывается от желанных губ, только чтобы переключиться на не менее манящую шею. Остановиться выше его сил. — Ты ебанулся? Бля-ааадь! — Тэхена выгибает: шея всегда была его особенно чувствительным местом. И почему Гук не пользовался этим фактом раньше? Непростительное упущение — еще одно в бесконечном списке. — Расслабься, Тэ, — шепчет ему Чонгук, — я лишь хочу сделать тебе хорошо. — Ты сделаешь мне хорошо, если отъебешься от меня! — цедит тот, кусая губы. По подбородку стекает тонкая струйка крови, и Гук с готовностью слизывает ее языком, а после щедро делится вкусом с Тэхеном. Он продолжает мучительные ласки, чувствуя, как начинает твердеть под его рукой тэхеновский член, и сжимает сильнее, лаская уже целенаправленно. Тэхен дергается, сводит ноги и сгребает футболку Чонгука в ладони, то ли отталкивая, то ли притягивая ближе. — Прекрати… — жалобно всхлипывает он, когда Гук прикусывает нежную кожу между плечом и шеей. — Пожалуйста, Гуки! У Чонгука в штанах давно твердо и влажно от смазки, а от низкого, протяжного «Гуки» становится невозможно дышать. — Ты просишь прекратить, но мой номер у тебя все еще на быстром наборе, — хмыкает он. Тэхен широко распахивает глаза. — Откуда ты… — Бармен позвонил и попросил забрать тебя, иначе как бы ты оказался здесь? — Дерьмо… — с досадой. — Это ничего не значит, слышишь? Совершенно ничего, — умоляюще и совершенно неубедительно. — Только то, что ты тоже хочешь, — говорит Чонгук, — иначе давно бы оттолкнул. Тэхен весь напрягается, на миг становясь туго натянутой струной, а потом резко обмякает, словно из него вытащили батарейки. Хватка на спине ослабевает; Тэхен обвивает шею Чонгука руками и притягивает к себе невозможно близко. — Хорошо, — жарко шепчет он, глядя прямо в глаза. — Хорошо, я согласен. Младший замирает, не веря своим ушам. — Ты серьезно? — Похоже, что я шучу? — А как же… Хосок-хен? — непонятно зачем спрашивает Чонгук. — Расстались, — коротко отвечает Тэхен. — Решили, что друзья из нас лучше, чем любовники. Или ты думал, я напился из-за тебя? — Я… — Давай же, Гуки, трахни меня, как ты любишь. К тому же, сегодня пятница — самое время вспомнить старые традиции, — Тэхен отстраняется и тянет вверх свой свитер. Чонгук, как завороженный, наблюдает за обнажающейся кожей, не в силах вымолвить ни слова. Тэхен отбрасывает ненужную тряпку на другую половину кровати, откидывается обратно на подушки и, приподняв бедра, пытается расстегнуть джинсы. — Чего ждешь, помоги мне, — шипит он, безуспешно дергая пряжку ремня, и Чонгук послушно подается вперед, но не помогает — обхватывает Тэхена руками и утыкается лбом в теплый живот. Он может взять его, если захочет, стоит только протянуть руку. Он может стянуть с него мешающие джинсы, развести ноги и трахнуть. Он может трахнуть его даже не один раз, и он знает, что Тэхену понравится. Он очень, очень хочет это сделать — заполнять собой раз за разом, вылюбить до полного изнеможения, зацеловать каждый уголок, каждую родинку, каждую клетку. Очень, очень хочет. До звона в яйцах и искр перед глазами. Но не будет. — Что же ты, Гуки? — спрашивает Тэхен, пытаясь оттянуть его назад. — Давай, пятница же. Покричишь про Чимини, глядишь, мозги на место встанут. Сам же предлагаю, ну — по старой «дружбе», так сказать. — А потом? — глухо спрашивает Чонгук, стараясь унять дрожь в голосе. — Нахуй меня пошлешь? — Тебя так ебет, что будет потом? — Меня ебешь ты. — Еще ни разу на моей памяти, — отбивает Тэхен. — Тэхен. — Что, Гуки, не хочешь больше? Или не встает? Чонгук тянется вперед, касается грудью обнаженной груди и обреченно выдыхает: — Ты даже не представляешь, насколько сильно я хочу, — он проводит носом по манящей шее, впитывая в себя любимый запах, и, нежно поцеловав в висок, отстраняется. — Но не трахаться — заниматься любовью. Тэхен прекращает попытки раздеться и затихает. — Чего ты от меня хочешь? — устало выдыхает он и прикрывает глаза ладонью. — Мой ответ не изменится, Гуки. Просто оставь меня в покое. — Я бы рад, но не могу, понимаешь? — Чонгук прерывисто вздыхает. — Ты слишком во мне, Тэ. — Что за чушь ты несешь, — шепчет Тэхен одними губами. — Называй, как хочешь, просто позволь мне быть рядом с тобой. — Хочешь попробоваться на роль мальчика на побегушках? — Кого угодно, — отвечает Чонгук и понимает, что это правда — для Тэхена он готов быть кем угодно, если тот позволит ему просто быть рядом. Тэхен не отвечает, отворачивается к стене, давая понять, что разговор окончен. Чонгук со вздохом поднимается. — Оставайся сегодня у меня. Если что-то понадобится, я буду на кухне, — он аккуратно накрывает Тэхена покрывалом и выходит из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.***
Чонгук стоит возле окна, глядя на ночной город. Небо потихоньку светлеет, а сна нет ни в одном глазу. Сложно спать, когда в голове все вверх дном, а сердце рвется к Тэхену. Но нельзя. Он дал себе слово, что этот срыв был последним, он больше не прикоснется к Тэхену, пока тот сам не попросит. Но и отказаться от него тоже не может — это выше чонгуковых сил. Черт. У них с самого начала все было неправильно, а у неправильных историй не бывает хорошего конца. В их истории Тэхен поставил жирную точку, но если бы только он разрешил Чонгуку вернуться к старту и попытаться заново. Начать все сначала, давая обоим время узнать друг друга, привыкнуть к близости, начать хотя бы с дружбы. Если бы только… За спиной раздаются тихие шаги. Тэхен встает рядом — плечо к плечу, но не касаясь — и тоже смотрит в окно. — Не знал, что ты стал курить, — негромко говорит он, кивнув на лежащую на подоконнике пачку с последней оставшейся сигаретой. — Я не курю. — А это..? — Тэхен приподнимает брови, и Чонгук тушуется. — Неважно, — скомканно говорит он. — Почему не спишь? — Не привык спать в твоей постели. — Тэхен, я… — Тшшш, молчи, — Тэхен прикладывает палец к его губам. Молчит некоторое время, а потом выдыхает с усталой обреченностью. — Ничего не получится, Гуки, слишком поздно. Для нас уже слишком поздно — разбитую вазу не склеишь. — Тэхен, — Чонгук отнимает его ладонь, целует подушечку пальца. — Давай просто купим новую вазу? Какую захочешь. Давай начнем сначала. Если ты больше ничего ко мне не чувствуешь, дай мне шанс стать хотя бы твоим другом. Пожалуйста. — А если чувствую? Дыхание спирает. — Я твой, — говорит Чонгук, глядя ему в глаза. — И когда я говорил, что готов быть кем угодно, я не шутил. — Собираешься добровольно отправиться во френдзону? — Если это единственный способ быть с тобой, мне он подходит. Тэхен снова замолкает, словно обдумывая, смотрит на занимающийся за окном рассвет, и кажется, что почти не дышит. Чертит на стекле одному ему понятные символы, а потом серьезно говорит: — Ты ведь понимаешь, что значит дружить? Чонгук несмело кивает. — Я не собираюсь становиться монахом из-за тебя, — продолжает Тэхен. — У меня будут мужчины, Чонгук, и я буду с ними трахаться. Возможно, даже плакаться тебе в жилетку и просить твоих советов. А может быть, я влюблюсь в одного из них и буду с ним счастлив. Тебя серьезно это устроит? Чонгук сжимает зубы. Стоит только представить, как чьи-то грязные пальцы дотрагиваются до Тэхена, гладят и ласкают там, где совсем недавно ласкал его Чонгук, что Тэхен может влюбиться в кого-нибудь еще, как к горлу подкатывает тошнота. Но стоит только представить, что Тэхена в его жизни не будет совсем, становится во много раз хуже. Чонгук справляется с внутренним спазмом, открывает глаза и невесомо проводит по тэхеновской щеке тыльной стороной ладони. — Да, меня это устроит. Небо на востоке розовеет. (not) the end.