Something about Klaroline

      Взгляд ее льдистых глаз до того холодный, что у Клауса зуб на зуб не попадает от стужи в голубых озерах, когда-то ласкавших его своей нежной лазурью. А все потому, что душа ее отныне превратилась в зеркало. Беэмоциональное. Студеное. Ровное и гладкое своим отражением, но безразличное к страданиям других.       Удобно. И страшно. Но Кэролайн это больше не волнует.       А почему волнует его? Клаус всегда был обращен во тьму. Наслаждался ею. Выискивал в светлых уголках чистейшего сердца той, что сейчас любуется снежинками, падающими на ее ладони, кажется, отчетливо видя каждую их безупречную грань, думая лишь о формах, но совершенно не заботясь о содержании, что доставляло бы ей беспокойство, будь она с включенными чувствами, но мороз в ее сердце просто-напросто свернул это реле, сорвав переключатель к чертям.       И потом явилась Сибил.       Искусила. Извратила. Заколдовала. Очаровала. Опутала сознание Кэролайн паутинками инея, сбив ее с пути, сделав ту властительницей холода подобно королеве из сказок, что так любили дети за счастливый конец, вряд ли возможный сейчас, ведь даже первородному гибриду не под силу вытащить девушку из морозного плена фантазий, в которых она застыла, превратившись в кристаллик льда. Вовсе не хрупкий. Целый, крепкий, стойкий, что к перепадам страсти, что к угрозам. Совершенный в своей холодной прелести и смертоносный вечной мерзлотой, тронувшей бессмертное сердце Клауса вместе с прикосновениями пальцев Кэролайн к его груди.       Студеный ужас быстро пробирается ему под ребра и заставляет первородного гибрида с трудом втянуть воздух ртом, пытаясь сделать хоть глоток, но чувствуя лишь как горло сковывает судорогой, бегущей по вздувшимся венам морозным удушьем. — Давай, Клаус, покажи мне свою хваленую вечность. Где же она?       Взмах рукой и все его обещания несутся по полу дуновениями ветерка, разгоняющего поземку, поблескивающую увековеченными в белоснежные хлопья фразами, навсегда застывшими там, будучи смерзшимися с болезненными поступками, что должны бы превратиться в грязную лужицу талой воды, сродни его словам, не исполненным доселе.       А ведь он так желал этого. Все оттягивал, отыскивая подходящий момент, пока придет время для следующей встречи, что возможно подарит ему признание Кэролайн, дав надежду на будущее для обоих.       Но вместо этого Клаус не может вымолвить ни слова, все так же замерзая от льдистого взгляда, не моргая, глядя Кэролайн в глаза, даже пропустив момент когда длинные пальчики властно сжимают его сердце, слабо отбивающее свой ритм, все больше застывая, превращаясь из органа, разгоняющего по его телу неуязвимость, в обычный полуфабрикат, что можно бросить на полку морозильника, на который стал похож дом Форбс.       И первородный понимает, что это конец их сказки. Что он не собрал ту самую «вечность». Что Кэролайн просто не дала ему шанса. Но поделать ничего не может, безвольно обмякнув тряпичной куколкой на ее тоненькой ручке, пробравшейся под древнюю волчью шкурку, и теперь щекотавшей его аорту ноготками с безупречным маникюром.       Чем больше она царапает кровяную ледышку, поскрипывающую под ее прикосновениями словно стекло, тем быстрее Клаус забывается. Летит в тот самый бесконечный тоннель морозного мертвого сна, в котором он оказался, закрыв глаза, кончики ресниц на которых побелели от осевшего инея, сделавшего его похожим уже не на первородного короля. На снежного принца, не имеющего ничего общего с заколдованным Каем, нашедшим свое спасение во всепрощающей, но беспощадной вечности, у которой для Клауса нет финала. Лишь глыба льда вместо гроба да морозная пустота безразличия, царящего в душе Кэролайн.