Something about Klaroline

Of Monsters and Men–Thousand Eyes

— Наслаждаешься моментом всевластия и отсчитываешь время до судного дня ведьмовского рода? Она станет погибелью не только для всех нас, Клаус. Проклятие коснется и вашей семьи.       Кажется, тогда он хотел вырвать язык провидицы вместе с гландами, лишь бы она заткнулась, произнося эту ересь. А потом, когда его дочь впервые зашевелилась в чреве матери, на тот свет отправилась Эстер.       Никлаус никогда не жалел о смерти древней сумасшедшей ведьмы, повернутой на уничтожении своих детей ради прощения грехов, порожденных вместе с кровожадными монстрами, в которых они превратились после обращения, ставшего началом конца для этого мира. Более того, он даже сам убивал свою мать несколько раз. Но тогда впервые в его сердце зародился страх, связанный с появлением на свет нежданной наследницы первородного престола.       Затем, каким бы мрачно-забавным это не казалось, следующей жертвой его проклятого семени стал Майкл. Клаус готов был хохотать до слез от такого стечения обстоятельств, когда жестокий отчим почил с миром во время рождения Хоуп, но веселье быстро сменилось мрачным предчувствием неминуемого.       За первым шагом ушел недавно воскреснувший Финн. После первого «мама» семья попрощалась с Колом. И наступило затишье. Пугающее. Темное. Тягучее своей угрозой, обволакивающей Никлауса с каждым часом промедления. Кто должен стать следующим? Это лишь вопрос времени, если он не спасет свою семью.       Всегда и навечно. Они клялись друг другу и пронесли клятву сквозь века. Сейчас же ему предстояло выбрать, кто для него дороже и кто заслуживает жить. Проклятое семя пекла, появившееся на свет, чтобы свести в могилу всех, кто был так близок Клаусу. Или сестры и брат, пока остававшиеся с ним. Надолго ли?       Сжимая в руках потертого плюшевого зайца, он раскачивался из стороны в сторону, желая провалиться в тартарары вместо всех своих близких, разом заплатив дань за Майклсонов, которым еще предстояло умереть. А ведь Хоуп — одна из них.       Очевидное решение проблемы жгло мысли, словно тавро греха и проклятия, свалившегося на плечи первородного в миг, когда он подумал, что заслужил негаданный подарок судьбы в виде ребенка, отцом которого никогда не должен был стать. Бережно оставив игрушку на столе, он набрал номер Хейли, намереваясь назначить ей встречу в порту. — Ты не посмеешь! Она же твоя дочь! — вопила волчица, упав на пол, в истерике вырывая себе волосы, пытаясь безумием оправдать боль от выбора, сделанного гибридом. — Может, тебе плевать на меня, на Фрею или Бекку, но следующим может стать Элайджа. Она убьет нас всех, как же ты не понимаешь. Мы обречены, пока она жива.       Закрыв тяжелую металлическую дверь контейнера, в который он заключил Хейли, Клаус, прислонившись к ней спиной, судорожно вздохнул. Только бы не оступиться и не отступить. Это все ради семьи. Пожалуй, впервые за множество веков не ради власти. Наверное, от того так холодно на сердце, колотившемся в первородной груди.       Сестры и брат с недавних пор спали в гробах. И теперь ему предстояло лишь отдать судьбоносный приказ прислуге. И нейтрализовать себя, чтобы не суметь помешать исполнению приговора, что он вынес невинной безгрешной девчушке, будто заключившей в своей душе всю силу ада и благодаря ей появившейся на свет именно в его семье. Иначе как еще объяснить рождение дочери, ведь Клаус был мертв без возможности продления своего рода?       Чтобы не сорваться и не забрать предназначенный для Хоуп отравленный горячий шоколад, что девочка так любила пить перед сном, первородному самому требовалось умереть на время, поэтому он отправился к тому, кто мог удержать Никлауса. — Давай. Сделай это, — подзадоривал он Марселя, ощущает горечь желчи на языке, приравнивая ее к привкусу миндаля, который сегодня почувствует его девочка, попробовав свой напиток.       Жерар колебался лишь мгновение, но не в силах больше устоять перед соблазном и уговорами Майклсона, свернул тому шею, заставляя замолкнуть. Если бы он только знал, какому преступлению позволил свершиться…       Хотя Клаус делал это и ради Ребекки.       Находясь без сознания на грани жизни и смерти, первородный вновь очутился на Той стороне. Изредка он приходил туда, желая проведать младшего брата. Сегодня же Никлаус явился за утешением. И прощением. А еще оправданием греха детоубийства. — Не волнуйся, Ник. Мы давно ждем ее. Мать даже претендует на роль заботливой бабушки, — усмехнулся возникший перед ним Кол. — Не подпускай Эстер к моей дочери. — А ту блондиночку из Мистик-Фоллс можно? Она кажется способной нянькой. Да и умерла при родах. Ее магические дети высосали из нее всю жизненную силу. Странно говорить такое о вампире, но все же. — Ты лжешь. — Если бы.       И рухнув на колени, впервые после своего решения Клаус закричал. Громко, протяжно, надрывно. И обреченно.       Кэролайн была тем якорем, за который он держался, вынося приговор собственному темному семени. Светловолосая девушка, зацепившая его своим упрямством, позволяла первородному оставаться на плаву, не утонув в скорби, заранее заполнившей душу еще до убийства Хоуп. А теперь он узнал, что она умерла, и окончательно потерял надежду, свою человечность и способность чувствовать, несмотря на неимение такой роскоши, как отключение эмоций. Спасая свою семью, Клаус отрекся от счастья и собственноручно сжег мост к искуплению. Чтобы вернуть Кэролайн, требовалось разрушить Ту сторону, позволив перейти в настоящее всем, кто только ждал этого момента дабы вновь оказаться живыми. А через мгновение здесь должна была появиться его смертоносная дикая розочка, прелестная своей юностью, отныне оставшаяся таковой навсегда.       Желая перехитрить злой рок, нависший над Майклсонами, Клаус проклял сам себя, наказав за преступление невыносимой утратой и невозможностью что-либо исправить. Ради семьи он пожертвовал Хоуп. И из-за Кэролайн не мог вновь подвергнуть опасности брата и сестер. Оставшись в живых, первородный был казнен, будучи сломленным отныне и навек, неся груз своего непоправимого греха, следуя данной когда-то клятве…