Метагалактика. Мир Забвения.

3201 год. Планета Веста. Особняк Адвинция. Чертов Фулбастер. Какого черта он приперся именно в тот момент, когда Джерар решил наконец разобраться с Эрзой насчет всех этих непонятных чувств, которые испытывает не только он один, но и сама девушка? Эти самые эмоции терзают, а чувства поглощают все сильнее. С того самого случая у него в кабинете они лишь изредка встречались в коридорах Адвинции, или тогда, когда приходило время ужина, пересекаясь теперь не у нее в комнате, а в общей столовой. Между ними нарастало напряжение после двух брошенных фраз; Эрза постоянно отводила взгляд и будто специально избегала встреч с ним — будто усмирила свою нахальную сущность лисы. Кицунэ — он знал это — постоянно проводила время либо в библиотеке, либо у себя в покоях, не показываясь ему на глаза. Это его напрягало. И совершенно не нравилось ему. Джерар уже, похоже, даже смирился с тем, что рядом с ней он ведет себя несколько иначе — даже Драгнил заметил разительные перемены в поведении друга, — Фернандес даже сам себе признался в том, что его волновало то напряжение и неловкость между ними после той незабываемой ночи в его покоях. Но как только правитель решил поговорить с ней на эту тему, явился Зереф Фулбастер — то-то он удивился, когда так шумно в особняке и на улицах города стало. Фулбастер вновь предстал перед девушкой во всем своем природном великолепии, сияя своей улыбкой и бросая на нее быстрые взгляды, словно вновь облизывая ее своими черными очами. Как там, на балу. Черт. Он в который раз бесится, особенно после их с Эрзой разговора насчет того, чтобы она держалась от того придурка подальше — нет же, она буквально умоляла его отпустить ее в Департамент в сопровождением этого наглого, ухмыляющегося брюнета, пожирающего ее глазами. Да ни за что, черт побери, он этого не допустит. Эти разъедающие душу эмоции, заставляющие неприятно сжиматься грудную клетку он всегда воспринимал только как собственнические замашки внутреннего волка. Однако сейчас он в этом сомневается — нашел, наконец, силы признаться в этом хотя бы самому себе. Эти чувства были ему незнакомы, ранее никогда прежде не испытывал такого, да и вообще понятия не имел об их существовании. Поглощают твою душу, зарождаясь где-то в районе солнечного сплетения, и неприятно обволакивают всю сущность. Не будь этих бесполезных разъедающих эмоций, все было бы привычно, как обычно, без всяких волнений — так же скучно. Это обыкновенная, мать его, ревность. И теперь он вновь быстро несся по коридору в поисках Грея, чтобы он отвадил своего братца подальше от Эрзы, сам он мог это сделать только лишь изгнанием — да он и не против, только нужны веские основания для этого, а таковых, увы, нет. — Фулбастер, какого черта твой обожаемый братец караулит Эрзу в коридорах Адвинции? — спокойно проговорил Фернандес, отворяя двери кабинета. Фулбастер, разбиравший документы, вздрогнул от пронзающего глубокого голоса правителя и непонимающе взглянул на него. — Они же уже улетели… — Куда улетели? — раздраженно бросил правитель, яростно сверкнув глазами в стража, который смотрел на него с легким испугом, и сложив крепкие руки на груди. — Я тебе велел следить за ней. — Слушай, ну она же сама решает куда, где, с кем… — Ты издеваешься? — неожиданно рыкнул Фернандес, сжав челюсти, отчего на высоких скулах заиграли желваки, выдавая плохо сдерживаемую ярость. — Эрза предупредила меня, что она отправляется с Зерефом в Департамент, сказав, что тебя не должно касаться, чем она занимается в свободное время. — быстро проговорил Грей, выпрямляя спину и вытягиваясь во весь рост, затем непонимающе добавил: — Откуда я-то знаю, может у них сложится? Неплохо же ладят друг с другом… Фернандес угрожающе рыкнул, призывая Грея захлопнуть рот и вытаращить на него глаза, не до конца понимая, в чем он провинился. Высший вылетел за дверь и гулко зарычал уже в коридоре, после чего брюнет заметил слабое синеватое свечение и услышал стук когтей по мраморному полу. Интересно, какие эмоции взяли верх, вынудив Фернандеса обратиться? На самом деле, он и не собирался издеваться — собственная жизнь дороже. Последнее, что он хотел — быть разодранным в клочья зубами и когтями правителя Весты — собственными глазами видел, на что тот способен. Нацу недавно что-то говорил про сдвиг характера и поведения великого и всемогущего, что Фулбастер просто проигнорировал. Теперь же он, похоже, понимает, что именно имел ввиду страж. Он вообще когда-нибудь так бесился? Не припоминает, вряд ли. Брюнет еще некоторое время таращился в открытую дверь, после пожал плечами, задорно ухмыльнулся и вновь открыл застекленный шкаф в поисках нужных документов. Да, все же и хладнокровные правители оттаивают.

***

Планета Веста. Энис. Не сметь пошевелиться пока чувствуешь, как холодная шершавая сталь впивается в плоть. Это трение ржавых цепей Эрза уже как-то ощущала, когда ее пытались выследить после побега из башни, ставшей такой родной на протяжении всех тех ужасающих событий, когда вервольфы все же выследили истоки магии кровных кицунэ — ее матери и нескольких слуг — единственных, кто остались в живых после кровопролитной бойни на Юноне. Тогда она радовалась, увидев блеск облегчения и радости в светлых очах матери, когда им доложили о том, что все-таки удалось подавить ведущие силы оборотней. Но, как оказалось, напрасно кицунэ расслабились, уничтожив те шаттлы: на смену им на их планету стремительно прибывали другие, заряженные более мощной энергетикой источника — и не известно, как они распоряжались энергией Врат Забвения — они не щадили никого и ничего, сжигая все живое и неживое, превращая окружающее в пепел, наслаждаясь видом полуразрушенной, ныне процветающей и великой планеты, мольбами обессиленных духов и вкушая этот тошнотворный, мерзкий запах сгоревшей и разложившейся плоти — словно именно эта атмосфера позволяла им чувствовать себя властителями. На протяжении сотен лет после Волны Эрза корила себя за то, что тогда была настолько глупа, понимая, что теперь от ее имени остались лишь буквы, напечатанные в книгах и все еще запечатленные в историю архива Забвения. Когда бежала из той прогнившей башни — являвшейся на тот момент единственным спокойным и безопасным местом, которое не затрагивает магия — по велению своей матери, она даже не соображала, что предает не только кицунэ, свою родную семью, но и, что самое главное, саму себя. Сейчас бы она отдала все, лишь бы не видеть, как заваливается та черствая башня, а под этими грудами слышится протяжный, болезненный вой лис, одной из которых была ее мать; лишь бы забыть те чувства, которые она испытала, бросившись на край обрыва — туда, куда с гулом свалились те самые груды булыжников, забирая навсегда тело ее матери, все воспоминания о ней, кицунэ, и той невыносимой боли, когда жгучие слезы текли по перепачканному в пепле лицу девочки от вида поднимающегося жаркого пламени, охватившего всю безопасную территорию, пожирая все на своем пути — даже сам пепел тогда рассыпался и исчезал в языках огня. Тогда не было видно ничего, помимо алого цвета: смешались густая кровь кровных духов и поглощающее пламя. Теперь же она поняла, откуда те воспоминания, иногда всплывавшие в ее памяти, и вспомнила все — так отчетливо, что, казалось, будто прямо сейчас ты переживаешь тоже самое, что и тогда, в тот извращенный момент, затмивший мечты о легкой, светлой жизни — именно тогда она почувствовала в первый раз, как ее хрупкое тело сковывают в тисках ржавые цепи, въедаясь и разрезая ее кожу.Только тогда это было воображением ее собственного разума, не как сейчас — теперь же она сдерживается, чтобы самой не взвыть от этой тупой боли. Тело отказывалось слушаться, когда она проявляла попытки дернуть прикованными руками; веки не поднимались, да и не за чем было — чувствовала, что погружена в непроглядную темень; улавливала лишь слабый металлический запах крови и затхлого, тяжелого воздуха. Под спиной ощущалась неровная поверхность, будто осколками въедаясь во все тело, а шею, запястья и щиколотки обхватывал холодный металл. Голова слабо болела, но в остальном ощущалась подозрительная легкость: словно перестала чувствовать любые эмоции и ощущать что-либо — даже разум сейчас соглашался со всем, толком не анализируя происходящее. Чертов Фулбастер. Прав был все-таки Фернандес. Скарлет сама не послушалась его, когда он, не имея на то обоснований, рассвирепел, как только заметил рядом с Эрзой дружелюбного Зерефа, находившегося слишком — по мнению того же Фернандеса — близко к ней и затмевавшего все вокруг своей ослепительной улыбкой, а после ее безуспешных просьб отпустить ее с бывшим стражем в Департамент, и вовсе грубо оборвал ее и наставил не высовываться из Адвинции ни при каких обстоятельствах, а после, яростно испепелив брюнета изумрудными глазами, удалился по делам государственным. Но ей же на месте не сиделось, скучно стало одинокой сущности лисы, не хватало приключений, вот и отправилась с Фулбастером, наплевав на предостережения Джерара. Сквозь прикрытые веки прорезался слабый свет, а после слух уловил тяжелые шаги. Чувства невесомости и какой-то пустоты так и не испарились из всего тела, и создавалось впечатление, будто ее напоили самым действенным парализующим ядом: она не в состоянии даже глаза открыть. — Как твои дела, милая? — глубокий голос главнокомандующего стражей медленно эхом пронесся по залу. Дреяр усмехнулся открывшемуся зрелищу. Кицунэ бессильно распласталась на каменном алтаре, тело оплетала серебряная толстая цепь, еще больше придавливая безвольную девушку к каменистой поверхности, длинные алые волосы запутались и раскинулись по алтарю, а кожа была слишком бледна. Вероятно, она еще ничего не сообразила, раз не делает попыток вырваться, и, видимо, ничего не чувствует. Фулбастер явно перестарался с дозой. — Надо же, никак не ожидал тебя увидеть такой — бессильной, не такой язвительной и наглой. Помнишь нашу первую встречу? Нет, самую первую. Хотя, вероятно твой мерзкий отец постарался, и подправил память, — Эрза слушала грубый голос, совершенно не воспринимая слов Дреяра, а тот уже не говорил — рычал, буквально выплевывая слова. — Пожалуй, я просвещу тебя несколькими фактами о нем, милая. Знаешь ли ты, что значит быть изгнанными? Вероятно, ты понимаешь это отвратное чувство одиночества, преданности. Когда тебя бросает собственный отец на произвол судьбы, зная, что его отпрыск может не выжить там, за прочными стенами королевского особняка. Так же поступил и он, этот гнусный ублюдок, со мной, со своим сыном. Она слышит, как он двигается в ее сторону, как тяжело дышит, ощущает силу, исходящую от его мускулистых рук, когда он кладет их по обе стороны от ее головы и слегка наклонятся, посылая тень на ее лицо и так же яростно рычит, буквально шипит ей в лицо. Эрза медленно чувствовала, как к ней возвращалась сила, тонко тянулась по всему телу энергия, наполняя ее пока что едва ощутимой силой. — Этот подонок решил, что нет смысла тратить время на меня, полностью погрузившись в воспитание своей маленькой дочурки. Но знаешь, я не питаю зла на кицунэ, на ваш род, потому во мне самом запечатана их магия, не полностью, но все же она присутствует. Я не страдаю, с тех пор все изменилось, я тогда поставил перед собой цель найти кровного отца, того, который помог твоей чертовой мамаше зачать меня, грубо взяв ее силой — хотя, кто знает, может она сама отдалась, как думаешь? Меня всегда считали мерзким отродьем из-за моей чертовой сводной сестренки, из-за настоящего папочки, который после этого всего вышел чистым из всего этого дерьма — даже ни разу не навестил меня после рождения, оставил на произвол гребаной судьбы, представляешь? А ведь этой самой судьбы даже не существует, понимаешь? Она не в праве распоряжаться нашей жизнью, ни в коем случае, лишь ты можешь решать, как поступить правильнее, как взять лучшее. — О чем ты? — хрипло спросила девушка, открыв затуманенные глаза, почувствовав, что силы восстанавливаются. Все это медленно проникало ей в голову, но пока что не до конца усваивалось, не воспринималось. Зачем он рассказывает ей, как она поняла, о своем прошлом? Откуда он знает о кицунэ? По какой причине она лежит тут на холодном камне, прикованная к какому-то выступу? Разум совершенно противился анализировать, затмеваясь дымкой тумана все больше. — Надо же, какая сильная девочка. А я гадал, сколько ты тут еще проваляешься в таком состоянии, а то я даже соскучился по твоему прирожденному нраву и нахальству, — он смотрел на нее голубыми глазами насмешливо, нависая сверху, с ехидным оскалом на тонких губах. — Простите за неудобства, принцесса. Потерпите, Ваше Высочесво, совсем скоро я поведаю о твоем прошлом, ты же жаждала узнать о себе, о кицунэ, о Волне, так? Не трать силы, тебе они понадобятся еще, — он низко рассмеялся, окинул голубыми глазами прикованную девушку, оттолкнулся руками от алтаря и направился к выходу. — Зачем я тебе? — тихо произнесла Эрза, тратя последние силы, и вновь прикрыла глаза, уже не надеясь получить ответ. — Не волнуйся, милая, я не причиню вреда тебе. Я всего лишь желаю возродить могущественный род кицунэ, ту власть, принадлежащую лишь им, — смех достиг ушей девушки, после последовал звук закрывшихся тяжелых дверей.