Метагалактика. Мир Забвения.

3201 год. Планета Веста. Энис. — Как только спустимся, сразу же отправляйся к Эрзе, — тихо шепнул Фернандес, спускаясь по крутым широким ступенькам под землю. Гриф плелся сзади, изредка царапая длинными когтями рассыпчатый гравий, и тихо, предостерегающе порыкивал, будто готовясь в любой момент сорваться и разодрать глотку первому, кто попадется ему на пути в случае необходимости. В подземелье веял холодный, влажный ветер, заставляя Джерара кутаться в плащ еще плотнее. Если тут температура настолько низкая, то что будет, когда они спустятся еще ниже? Вспомнив о находящейся где-то в этих подземельях Эрзе, он шумно выдохнул, сжимая кулаки под тканью. Говорил же ей не высовываться за пределы Адвинции, нет же, она его ослушалась и последовала за Фулбастером, в итоге подвергла опасности не только собственную жизнь, но и поспособствовала намечавшемуся заговору. Осталось лишь выяснить, для чего именно Дреяру понадобилась Эрза, а так же постараться предотвратить последующие события. Он прикрыл глаза, спускаясь по последним ступеням, пытаясь унять внутреннее раздражение, вызванное легкомысленным непослушанием строптивой кицунэ — они с ней разберутся позже, сейчас же надо сосредоточиться. Болезненный протяжный вскрик глухим эхом достиг слуха вервольфа, который тут же замер и вскинул голову, всматриваясь вдаль коридора. Гриф гулко зарычал, яростно лягнув Джерара в плечо клювом, который рефлекторно уклонился, дабы ненароком не быть разодранным в клочья и метнулся в темноту коридора. Высший выругался, как только уловил новый мучительный, женский крик, ударил ладонью по каменной стене и, оттолкнувшись от грунта, стремительно побежал следом. Он двигался быстро, с трудом рассматривая во тьме повороты. Легкие сводило от быстрого бега и тяжелого дыхания, горло жутко саднило, а непривычное волнение и чувство ответственности, так не вовремя отягощающие его душу, затрудняли трезво и собрано мыслить, заставляли сжиматься быстро бьющееся в грудной клетке сердце. Быстрее. Ярость. Как гремучая змея ползет внутри, по сосудам, по извилистой нервной системе, душит. Бешенство — в первую очередь именно на себя за то, что после того, как дал волю своей собственной страсти, чувствам, он все же искал причин, чтобы как можно реже видеться с Эрзой, хотя сам этого исступленно не желал. Яростно не хотел, чтобы собственные эмоции выходили из-под его контроля — ведь самолюбие и гордость не позволяли предстать перед посторонними таким уязвимым. Резче. Злость. Только ее нельзя было допускать, потому что слишком не вовремя — она затмевает разум, въедается в мысли. Она колит внутренние органы ледяной крошкой, распространяясь по позвоночнику, и собирается в области затылка, жестко давя, и кажется, что барабанные перепонки скоро лопнут от напряжения, не дает проникать этим мучительным звуковым колебаниям. Она толкает всех на совершение необдуманных, недостойных поступков. Уже не крик — визг, тяжелый, протяжный, звонкий, давящий на слух, казалось, что еще немного, и женский голос сорвется на беспомощный хрип. Выбежав на долгожданный свет, он зажмурил глаза, уперев руки в колени, чувствуя, как не хватает свежего воздуха, кислорода, пытаясь разомкнуть веки, чтобы эта ненавистная яркость не резала взор, не мешала осматриваться. Она неестественно выгибалась, распластавшись на холодном камне, прикованная к тому жесткими цепями, то и дело сжимаясь в судорогах, надрывая горло. Грифон метался из стороны в сторону, обходя алтарь по кругу, пытаясь дотронуться до Эрзы, словить мимолетный взгляд своей хозяйки, однако у той веки были плотно сжаты, а по вискам стекали слезы, вызванные дикой болью приживающейся в ее теле магии. Внутри нее — пустота, внутри она уже не чувствовала ничего, будто все органы отказали, а собственное тело перестало подчиняться ее воле. Не хотела, но извивалась от пронзающей ее грудную клетку колкой рези, разъедающий все внутри; не желала, однако от собственных стенаний закладывало уши, давило на виски; на спине чувствовались открытые раны от трения кожи о жесткий, раздирающий камень; губы искусаны до крови, а волосы алыми грязными прядями спадали вниз, доставая до напольного мрамора. Собственные ноги будто вросли в пол, он смотрел на нее с уже нескрываемым ужасом — сколько бы смертей, мучительных казней и пыток он не повидал за все время своего существования, то, что он лицезрел в данный момент, не сравниться с теми уже приевшимися, обыденными наказаниями за нарушенный закон. Потом словно опомнился, вынырнул из секундного забвения, бросился к ней, пытаясь схватить Эрзу за руки, успокоить и, наконец, прекратить эту невыносимую пытку. Джерар остановился сзади, у изголовья, плотно зажмурил глаза, сосредотачиваясь, призывая необходимую сейчас магию, тревожа бесившегося внутреннего зверя. Знакомое тепло окутало все тело, пуская по сосудам волшебную энергетику, которая стремительно распространялась по всему организму, позволяя тем самым управлять собой, внутренней, теперь уже усмирившейся сущностью. Сводящееся в судорогах тело девушки медленно успокоилось, когда он коснулся кончиками пальцев ее висков, спуская свою магию, делясь с ней. Эрза тяжело выдохнула, после чего начала судорожно втягивать необходимый ей кислород, разжала плотно сжатые пальцы, расслабляя напряженные мышцы всего тела, так же неторопливо утихомириваясь, позволяя себе погрузиться в легкую дрему, исчезнуть на время из этого мира. Не сдержав облегченный вздох и смахнув рукой мокрые от пота пряди волос набок, правитель бессильно опустился на пол, опираясь спиной о алтарь, устало прикрыв глаза, слушая собственные судорожные, рваные вздохи. Гриф процокал по полу когтями, подходя ближе к Эрзе и наклоняясь над ней, слегка утыкаясь клювом ей в живот, но, не получив желаемого ответа, перевел благодарный взгляд на Джерара, растягиваясь рядом с ним на холодном полу, положив голову тому на колени.

***

Ее разбудило чье-то присутствие. С трудом разлепив тяжелые веки, Эрза проморгалась, пытаясь развеять туманную дымку; попыталась пошевелиться, но не почувствовала собственных конечностей, и только потом наткнулась на такие знакомые и такие родные изумрудные глаза. — Джерар… Она произнесла это без единого звука, с трудом шевеля одними губами, и слабо улыбнулась, когда почувствовала слабый толчок в бок и уловила мягкое, утробное рычание грифона. — Я рядом, — тихо проговорил парень, наклоняясь ниже и нежно касаясь губами лба девушки, поддаваясь легкой слабости, отчего та на мгновенье прикрыла глаза. Фернандес отстранился, внимательно всматриваясь в уже заученные черты лица, затем усмехнулся, качнув головой в сторону, и насмешливо выдохнул: — Ты же понимаешь, что за непослушание наказывают? Эрза усмехнулась, внутренне благодаря Всевышнего за то, что Джерар на нее не так сильно злится, а потом сразу вспомнила ту боль, которую ощущала на протяжении нескольких долгих часов подряд. Она бурлила внутри, в ней, но не являлась физической — Эрза ощущала исключительно душевную, моральную боль, что являлось еще более постижимым, еще более чудовищным, чем внешняя, однако которую удалось утихомирить, вытянуть из нее. И теперь она чувствовала вину за то, что пошла против его воли, не предала значения его предостережениям, подвергая опасности не только себя, но и его, Джерара. Она просто-напросто отмахнулась от его беспочвенных опасений, а он все же пришел за ней, помог выдержать адскую муку. — Это же ты сделал? — практически беззвучно спросила Эрза, морщась от тянущей боли в разодранном горле. — Естественно, — насмешливо отозвался Джерар, убирая с ее лица мешающие пряди волос, вымученно улыбнувшись. — Послушавшись ты меня, сейчас мы бы не находились неизвестно где. — Не надо упрекать меня в совершенных необдуманных поступках, они на то и мои, имею право, — хрипло отозвалась девушка, попытавшись недовольно скривиться. Чувство вины растворилось сразу же, как только он укорил ее в содеянном, ехидно кривя четко очерченные губы, осуждающе сверкая глазами, смотря на нее с неким превосходством, наклоняясь над ней так, чтобы видеть ее глаза, в которых плещется негодование и недовольство. — Сомневаюсь, — хмыкнул Фернандес, задумчиво поднимая голову вверх, затем тряхнул головой и отрешенно добавил: — Чувствую легкое онемение. — И что это должно значит? — недоуменно протянула Эрза, прожигая фиалковым взглядом вервольфа. — Теперь легкое замешательство, смятение, раздражение, — отчужденно проговорил Фернандес, подняв тонкую бровь и вновь переведя взгляд на девушку, которая непонимающе глядела на его лукавое выражение лица, а затем глубоко рассмеялся, зарывшись тонкими пальцами в синие волосы, чуть оттянув их. Эрза хотела вновь задать вопрос, однако вздрогнула всем телом, из-за чего цепи звякнули, когда послышались тяжелые шаги и хриплый, уже давно приевшийся ей голос: — За вами так забавно наблюдать. Смотришь, как вы пристрастно препираетесь друг с другом, и умиляешься. Надменно, заученно Дреяр протягивал слова, осматривая просторную светлую залу и сложа мускулистые руки на груди, видел, как напрягся Джерар, оборвав свой смех, напряженно уставился на него, блеснув яркими очами. Гриф, до этого лежавший рядом, рвано вскинул голову и поднялся на лапы, обходя алтарь и вставая сбоку от Эрзы, готовясь в любой момент ринуться на вервольфа. — Неужели сводная родня настолько не рада мне? — притворно удивился Лексус, растягивая уголок губ в намеке на ухмылку. — Что ты несешь? — предостерегающе прорычал Джерар, мельком глянув на замершую Эрзу, которая, казалось, совершенно перестала дышать, вслушиваясь в слова вервольфа. Она помнит, верно, впитывает в себя все слова, словно губка, взволнованно воплощает в памяти все, что он сказал ей пару часов назад, только тогда на раздумья, на размышления не было ни сил, ни времени. Когда тебя пожирает собственная магия, грозясь и вовсе уничтожить тебя, ты только и можешь, как бороться за возможность существовать в этом мире. — А тебе отец не рассказывал, нет? — вновь удивился мужчина, картинно вздохнув и с немым вызовом смотря на растерявшегося парня, который судорожно прокручивал в сознании разговоры с покойным отцом. — Хотя, сомневаюсь. Расскажи он тебе, лишился бы власти, — Лексус прошелся вдоль стены, медленно проведя по ней ладонью, потом вновь повернулся к Фернандесу: — Я не думаю, что вы настолько глупы, что простейших фактов сопоставить не в силах. Понимаете, когда мои родители оказалась вовсе не таким уж и родными, а после я узнал еще и о том, что являюсь отбросом, которому просто-напросто нет места в Мире Забвения, мне даже опомниться не дали, как изгнали, выбросили, как надоедливого домашнего зверька. Вервольф говорил тихо, хрипло, однако Эрза смогла разобрать слабые отголоски презрения, некой обиды. Он не выплевывал каждое слово, яростно прожигая всех колким взглядом, будто уже смирился с неудавшимся прошлым, и теперь остался лишь неприятный горький осадок от него. — Но знаете, если жить давно завершенным, давно забытым, не будет смысла существовать, не будет причины на то, чтобы вставать каждое новое утро и начинать совершенствовать себя, находить себе новые цели. И, естественно, самое приятное — это осознавать, что ты все преодолел, добился того, чего жаждал столько времени, на протяжении стольких поганых лет. — Какой резон тебе рассказывать свое прошлое, которое никак не касается ни меня, ни Эрзы? — Джерар поморщился, словно брезговал. Брезговал тем, что находился тут, стоял перед главнокомандующим Департамента, который спокойно ведал им незначительную историю неудачного детства, будто считал себя одним таким — несчастным, преданным счастливой и легкой судьбой. — Не касается? — Дреяр на мгновенье замер, повернул голову в его сторону и неожиданно для всех рассмеялся, чувствуя недоуменные взгляды. Глубокий смех прекратился так же быстро, и теперь его голубые глаза смотрели на правителя с хорошо читаемым презрением:  — Ошибаешься. Какое право ты имеешь зваться Владыкой всего Мира Забвения, если даже тот мерзкий ублюдок, Энидар, не просветил своего законного сынишку в том, что он вовсе не единственный? Папочка никогда не говорил, что не единожды является отцом, верно? Увы, именно настолько он жалок, брат, настолько прогнила память о нем. Джерар отрешенно отступил назад, опираясь плечом о стену, используя все силы, чтобы вышить до конца это самое полотно, петли которого так заумно и до безумия забавно сплетались друг с другом. А после усмехнулся, только в этой усмешке не было и намека на прежние задор и веселье — одна лишь горечь, а в стеклянных изумрудных глазах — лишь еще большая жесткость, пренебрежение и брезгливость к своему покойному отцу, что дал жизнь двум таким разным вервольфам, который даже не нашел в себе сил, смелости признать собственную ошибку, проступок и хотя бы попытаться если и не исправить, то хотя бы не так глубоко пасть перед ними же. В груди все сжалось, когда перед ее взором предстало лицо молодого, светловолосого, улыбающегося парня с такими яркими и чистыми голубыми глазами, что затрагивают каждые нерв; когда в памяти вдруг вырисовались давно забытые воспоминания. Такие родные, такие близкие, однако все новые для ее восприятия. Она вспомнила, наконец, того человека, что так часто снился ей ночью, чей образ тогда она никак не могла запомнить, по той просто причине, что он был размытым, нечетким, потому что думала, что не имела ни малейшего понятия о его личности, не была знакома. Эрза была совсем малышкой, когда Лаксус Скарлет перестал скитаться по особняку, когда ее брат вдруг прекратил участвовать в мелких авантюрах неугомонной принцессы; что так искренне смеялся вместе с ней, забавлялся, игриво подшучивал; скрашивал каждую скудную минуту ее размеренной жизнью своим участием; кого так искренне любила она, и почему-то так поверхностно относились к нему ее родители, в особенности — Аверилл Скарлет, каждый день встречаясь за семейными завтраками и обмениваясь с тем равнодушными взглядами, будто его заставляли, принуждали находиться рядом с молодым принцем, словно тот являлся не тем, не похожим на него. Помнила, что в какой-то момент он просто перестал появляться в ее жизни, поняла, почему же в это время так погрустнела мать, будто отняли у нее что-то родное, лишили чего-то столь ценного. Тихо всхлипывала, и не понимала, каким образом она могла забыть то, что никогда не должна была. Вот, что действительно являлось душевной болью. Понимание собственного бессилия, безучастия и глубокой, неизменной горечи от того, что уже ничего невозможно исправить. Моменты из прошлого вырисовывались, изображались в сознании, Эрза судорожно смаргивала слезы с длинных ресниц, пытаясь избавиться от ненужных слез, а сознание тихо, размеренно, почти нежно шептало такое дорогое ей имя. — Лакс…