***
Лаксус Дреяр знал, что жажда самоутвердиться перед посторонними, желание поднять свое нелегкое положение выше когда-нибудь поглотит его самого, но никогда не предполагал, что это будет настолько унизительно. Гораздо ниже, чем полукровная сущность. Настолько изощренно, что у него более нет ни сил, ни терпения выносить душащее влияние на собственный разум. Он всегда к чему-то стремился, перед его мудрым взором всегда стояла цель. И ему каждый раз не хватало этого ничтожного уважения, которое излучалось от народа, служащих, как только он поднялся до звания главнокомандующего Департамента. Лаксус жил именно ради всеобщего внимания, быть может некого почтения, потому что с самого раннего детства ничего из этого он не чувствовал, не испытывал на собственной шкуре. Как-то повелось, что с самого раннего детства он был этим обделен. Ни разу за свою никчемную жизнь он не имел понятия о родственной привязанности, даже в те моменты, когда Сорра — его родная мать — прикасалась к нему или просто вела со своим сыном душевные беседы, а особенно — когда он стремился увидеть признание и одобрения в вечно равнодушных глазах собственного отца, однако получал лишь очередные хладные, бесстрастные взгляды. И каждый раз негодовал, злился на самого себя, корил, но все же пытался понять, подобраться хоть немного ближе к причине этого самого отношения к себе. Почему? И как бы ему не хотелось признавать этого, он действительно не имел понятия, что же окружающие подразумевают под кровным родством, ведь тот, кому он являлся родным сыном, казалось, вовсе и не думал о его существовании, не задумывался об интересах и об успехах отпрыска — нет, никакой агрессии или презрения с его стороны он не наблюдал, Аверилл не являлся деспотом, не относился к Лаксусу брезгливо, зато просто-напросто не замечал. А это гораздо больнее, это въедается в память еще не познавшего окружающий мир и страхи ребенка. Безразличие собственных родителей оказало сильное влияние на психику молодого принца, пошатнув все ранее воспринимаемые устои и обыденности. Равнодушие губит, задевает самые сокровенные участки еще не прижившейся души, которые после практически невозможно восстановить. Он перестал верить в то, о чем треплются вокруг него, воспринимал отныне, как ложь и неправду. И он основательно страдал, да. Лаксус терзался этим, а иногда к нему закрадывались мысли о том, что ему другого не дано, просто судьба так распорядилась, однако он не поддался на ее провокации и продолжал упорствовать, добиваться изо всех сил, что тогда были подвластны маленькому, еще неспособному к магии мальчишке. Он тогда с некой печалью в глубине своих голубых глаз наблюдал, как на улицах планеты, за стенами особняка резвятся дети, а с ними — их родители, потому что сам не имел понятия о беспокойстве, о покровительстве близких, и тем более — об их заботе, такой, которой могут научить лишь предки. Горечь все скапливалась в сердце, внутри его взрослеющего тела, давила на него, заставляя все нутро сжиматься в судорогах именно от осознания того, что этому его и не научили, об этом он никогда более не узнает, потому что жизнь одна, пусть и настолько продолжительная. Его просто не приучили испытывать нечто, что окружающие называют любовью, связью, преданностью. Возможно, именно поэтому наследник Юнона замкнулся в себе, стал все больше и больше отдаляться от всего, что его тогда окружало — растратил все свои желания чего-либо добиваться или становиться выше в глазах родных. А потом молодой наследник узнал, что он и вовсе не имеет права претендовать на трон. И что тот, кого он уважал, кем стремился стать, вовсе и не является его биологическим отцом. Тогда ему даже смешно стало — над самим собой, над своими безрезультатными стремлениями, ведь желаемого было не достичь, однако он не отступал: не с его упорством. И его внутренний смех был настолько безумный, что периодически он забывался, становился еще большим изгоем, еще изнурительнее он презирал сам себя. Но Лаксус и после этого продолжал усиленно совершенствовать свою магическую энергетику, усиленно изучал девятихвостых духов и добивался контроля над лисьей сущностью, только теперь не ради одобрения правителя Юнона, а ради самого себя, себе во благо. Но именно на этой стадии, жизнь Лаксуса разделилась на «до» и «после». Когда пришло время для высвобождения своей второй сущности лисьего духа, его энергетика внезапно дала всплеск, а собственная аура перестала быть читаемой, прекратила подчиняться и вместо энергетики девятихвостого лиса, он обрел нечто недоступное — силу оборотней, а в то время контроль над энергетикой и их политических недоброжелателей. И именно в тот момент, когда он не мог взять контроль над неожиданно обретенной сущностью вервольфа, в его жизни внезапно появилась взбалмошная девчонка, которая везде таскалась за ним, всегда раздражала его вопросами и желанием разузнать всё об этом чудесном и неизведанном мире. Эрза Скарлет — его новоявленная сестрица — действовала молодому вервольфу на нервы, постоянно была рядом и просто так чисто и искренне его любила, настолько чистой и яркой была эта добродушная девчонка, что он невольно начал сам поджидать ее каждое новое утро в ее обожаемой оранжерее. И тогда он обрел того, к кому крепко-накрепко привязался по-настоящему. Тогда он захотел, чтобы эта самая любовь в ее светлых фиолетовых омутах никогда не исчезала, а становилась сильнее и непреодолимее. Однако всему присущ конец; пока Эрза взрослела, набиралась опыта в контроле над сущностью, а Аверилл Скарлет готовил кровную дочь и наследницу к будущему правлению Юноном, про Лаксуса забывали — считай, тот просто исчез из Забвения. Его изгнали, дабы не подставлять под удар планету — о, он до сих пор помнит, как тот мерзкий ублюдок, Аверилл Скарлет, вальяжно развалившись на своем драгоценном троне, все так же высокомерно ведал ему о неблагоприятных отношениях между ними и Вестой — а он и не сопротивлялся: знал, что в какой-то момент сможет отстоять свою честь, просто не может быть иначе. А насчет Аверилла он более не вспоминал, подобный поступок равноценен трусости и мнительности, да какой там из него Владыка Забвения? Вновь обретенная цель помогала ему существовать после неожиданного и мучительного расставания с маленькой кицунэ, его бесценной сестрой — он поклялся себе достичь той силы, той власти, которой добился его настоящий, биологический отец — Энидар Фернандес. Лаксус отправился на Весту и затесался в отряд новообращенных стражей, а за всей рутиной не заметил, как забыл собственное имя, а уже немного позже, после изнурительных тренировок под командованием собственного опекуна — Макарова Дреяра, кто взял на себя ответственность за жизнь новоявленного вервольфа, он обрел товарища — Зерефа Фулбастера, который зацепил его небывалым упрямством: возможно, именно из-за того, что двое были похожи, они нашли общий язык за довольно короткое время. И вроде бы все стало налаживаться, Лаксус обрел больше, чем потерял когда-то, однако он же обещал, что преодолеет все непреодолимое и достигнет всего недостижимого, верно?***
3201 год. Энис. — И что ты получишь после? — хрипло спросила Эрза, совладав с собственными мыслями, дернувшись всем онемевшим телом, из-за чего туго натянутые цепи звякнули о каменный алтарь. — Не думаю, что это настолько важно. Я поставил себе цель, которая вот-вот станет материальной, и я смогу, наконец, почувствовать это самое превосходство и уважение, коими меня обделили в раннем детстве, — Лаксус усмехнулся и под прожигающим, тяжелым взглядом Фернандеса двинулся в сторону кицунэ, распластанной на жестком камне. — Знаешь, все это по большей части для тебя, только подумай, мы возродим род девятихвостых, а после и былую власть кицунэ обретем. — Отпусти меня для начала. — Ты всегда была норовистой, милая, — Дреяр коротко рассмеялся, кинув насмешливый взгляд на настороженного Джерара, который уже дернулся, оттолкнувшись плечом от стены и преградил ему путь, предупреждающе сверкая изумрудными глазами. — Не смей ее трогать, — прорычал правитель, сжимая холодные пальцы в кулаки, чувствуя, как зверь внутри закипает от ярости и рвется наружу, стремясь дать достойный отпор. — О, Ваше Величество, прошу прощения, но сегодня я буду вынужден Вас ослушаться. Мощный энергетический поток, норовящий задеть противника, вырвался наружу, однако Фернандес среагировал моментально, сплетя защитную сеть из собственной ауры. Дреяр вновь снисходительно усмехнулся — да, все именно так, как он и думал, Фернандес бы не позволил задеть себя столь смешным выпадом, однако именно на его предусмотрительность и молниеносные рефлексы он и полагался. Когда электрические волны энергетики Лаксуса поглотила сплетенная правителем сеть, две ауры сцепились, полностью окутывая тело вервольфа, через мгновенье оставляя после себя лишь слабые крупицы магии и слабый свет. — Ты что натворил, Лаксус? — беспокойно воскликнула девушка, начиная яростно дергаться в крепких цепях, вовсе позабыв о боли и разодранной коже на спине. — Сколько же волнения в твоем голосе, — протянул вервольф, опираясь руками о поверхность алтаря, наклоняясь над ней и всматриваясь в укоризненное выражение лица кицунэ, которая шипела и извивалась на камне, стремясь освободиться от уже порядком раздражающего сковывания. — Не беспокойся, с твоим дражайшим правителем все в порядке. — Заткнись и разорви эти чертовы цепи, — угрожающе прорычала Эрза, замерев и смотря в некогда родные глаза мужчины. Ее сущность внутри взвилась, девушка выдыхала часто и шумно от накатившей ярости и возмущения — в данный момент ей было наплевать на мотивы собственного брата, лисья сущность требовала расправы, внутри все клокотало от возмущения и легкой паники за Джерара — в последнее время она слишком часто беспокоится о нем, что ее не слишком устраивает, однако со своими чувствами Эрза разберется позже. — Конечно, милая. Времени мало, твоя магия практически прижилась, осталось лишь приручить ее.***
3201 год. Врата Забвения. — Какого черта, Фулбастер? — Ты же не думал, что лишь тебе достанется Забвение, верно? — тонкие губы растянулись в предвкушающей ухмылке, пока страж расслаблено стоял, сунув руки в карман темных джинсов и снисходительно глядел на блондина. — Тебе следовало быть осмотрительнее, когда давал согласие на чтения собственных воспоминаний, а после и проникновения в твой разум. Мы же товарищи, а с товарищами следует делиться, правда, Лаксус? Фулбастер свернул окно голограммы и беспрепятственно шагнул сквозь стену белого света, что ярким столбом растворялась в синеве небес, затем разжал тонкие пальцы, невольно засматриваясь на скопление белоснежных песчинок за стеклянными, матовыми стенками шара, что сейчас так беспорядочно кружились внутри, после чего расслабленно и торжествующе улыбнулся, представляя, как сотрет с памяти источника этого назойливого вервольфа: последнего ублюдка из рода Фернандесов — ох, как же давно он этого желал, жаждал. У него практически получилось: он обязан завершить все, что задумал еще до смерти предыдущего правителя Весты, он так долго мечтал о превосходстве. Зереф должен, наконец, обрести все, а Фернандеса опустить до самых низов, закопать там, где его законное место, ради собственного удовлетворения.