Мы рождены, даже если нас никогда не было.
Нас спасут, даже если мы погибнем.
Мы воплотимся в реальность и станем ею,
даже если никогда не существовали.
Мы будем жить, даже когда умрёт тот, кто нас создал.
Отторгнутые жизнью, обручённые со смертью,
принявшие и победившие её, восставшие из пепла.
Потому что мы любим друг друга. И я люблю стоящих рядом.
И это вечная любовь, и это её цвет.
Чёрное. Медное. Золотое…
Свет. Он изливался отовсюду. Жгучий свет. И изнуряющее пекло. Свет невесом. Жар тоже не имеет массы. Но они давили. На тело, на сознание. Точнее, на его отсутствие. Всё тяжелее, всё жёстче, всё яростнее. В чужом небе над чужой землёй стоял чужой огненный шар, и его убийственные лучи стремились выжечь всё вокруг, на что только ни падали. Небо горело, растеряв свою обычную голубизну, его белесое марево тоже источало свет и потоки раскалённого воздуха. Вблизи шумело море, но прохлады, обычно ассоциирующейся с водой, не было и в помине: огромная зелёная чаша искрилась на своей поверхности мириадами солнечных бликов и, источая душные влажные испарения, не несла ничего, кроме изнуряющей дурноты. Всего хуже дело обстояло на твёрдой поверхности: никакой возможности укрыться под крохотными звёздочками от теней чахлых пальм не было, и раскалённый песок впивался тысячью острых иголок в стремительно обезвоживающуюся кожу. Пекло царило всевластно, обступало со всех сторон и убивало быстро. Это было лето на Терре. Шёл июль 2015 года, самый жаркий за всю историю метеонаблюдений на этой чумной планете месяц… Под лучами безжалостного светила, ногами к морю, головой к тонким пальмам и жалкой низенькой растительности в десятке метров за ними, на горячем песке лежало безжизненное, казалось, тело, опутанное золотыми лианами, в тёмной, покрытой копотью, пылью и грязью одежде. Сознание возвращалось медленно. Между опущенными веками и глазами поплыли неправильные яркие круги, тело непроизвольно дёрнулось, песчинки впились в правую щёку, левая ощутила на себе жаркое дыхание палящих лучей. Не спастись от них, невозможно спрятаться, нет сил даже прикрыться рукой. Но — вот чудо! — голову и глаза накрывает мягкая тень, светящиеся круги темнеют и истаивают, становится легче, намного легче, настолько легче, что уже, наверное, можно попытаться подумать и о чём-то вспомнить. И это что-то, нет, не что-то, а кто-то, вспоминается, и надо выдохнуть короткое — четыре буквы, пять звуков — слово, но силы по-прежнему слабы, и с еле разлепившихся губ слетают всего два стона-всхлипа: — Сс… оо… Не удалось. Но он должен это сделать, надо попробовать ещё раз. — Ясон… — Как ты, Рики? Невозможно не ожить от этого голоса, невозможно не раскрыть глаз, нельзя не дёрнуться, уже осознанно, влево-вверх к склонившемуся над ним лицу. Да, теперь он осознаёт: он на песке, под чужой звездой, недалеко от моря и далеко от смерти, золотые лианы, оплетающие его торс, — это волосы Ясона, одного он не понимает: возможно ли? это действительно? это сон? это рай? — и Рики кидается на полуприкрытые изодранной одеждой плечи и орёт: — Ясон? Живой? Живой? Живой? Люблю… Боже… Люблю… Это жизнь? Это смерть? Это посмертье? Это рай? Это сон? Это ты? Это ты… Я… тебя… люблю… — и, давясь в рыданиях, заходясь в плаче, путаясь в вопросах, ответы на которые ему не нужны, покрывает бесчисленными поцелуями то, с чем распрощался, казалось, навсегда пять минут назад, и слышит ответ: — Люблю… живой… мой Рики. Ясон, очнувшийся за минуту до Рики, в первую же секунду подумал о своём мальчике. Сам он продолжает существовать, это ясно, но Рики… Его, Ясона, болевой порог, возможности самосохранения, выживаемости, приспособления, адаптации несоизмеримы с Рикиными, а парень и до этого был измотан и операцией, и ощущениями, и необходимостью сделать выбор, и этим выбором смерти, выбором небытия, но рядом с Ясоном. Перенёс ли он всё это? Так или иначе, но медлить нельзя — он должен открыть глаза и убедиться… Господи, помоги! Вот она, голая истина, сейчас встанет перед ним. Иду судьбе навстречу. Ясон открыл глаза. Рики лежит рядом. Живой, нет? Несколько мгновений мучительных сомнений, растянувшихся на века. Ясон кладёт руку на голову Рики, чтобы защитить его от палящих лучей, хотя знает, что это ничего не изменит, если… Но вот исстрадавшиеся губы с трудом разлепляются, и с них срывается «сс…оо…» Слава богу! Он жив и с его именем на устах. Впрочем, это неважно. Вернее, важно, но только после. Самое главное — жив. Живой. Его Рики. Они покрывали друг друга жадными, наивными, невинными, не нёсшими в себе никакого плотского вожделения — поцелуями долго, очень долго, прежде чем вернулась способность соображать. — Ноги… ноги… — опомнился Рики. — Ноги не болят? — и потупил взгляд. — То, что от них осталось? — улыбнулся Ясон, уточняя вопрос. — Нет, я купировал ощущения, я же пока ещё блонди. Не думай об этом, не бери в голову. Лучше скажи мне, у тебя не болит… здесь? — и легко провёл ладонью по месту, всего несколько дней назад ещё украшенному предметом столь долгих лет вожделения. Источник наслаждения. «Я свинья. Зачем я не разрешал ему к себе прикасаться?» — Нет, только немного тянет. — Ладно, пока потерпим. А теперь вспоминай хорошо, очень хорошо. Сколько затяжек ты успел сделать? Рики сморщил лоб. — Не больше одной, я думаю. А ты боишься за действие? Но если ещё ничего… Сам-то сколько? — Тоже лишь раз. Будем считать, что доза оказалась неопасной. — Но потом… Что случилось потом? Как? Мы вообще где? — Насчёт «потом» и «как»… — Ясон задумался. — Лучше танцевать от «где». Я хорошо знаю центр Галактики. Такого, — и он поднял глаза на небо, — там нет. Это периферийная звезда. До неё, как, впрочем, и до любой другой, добраться перелётом за несколько минут… Нет, невозможно. Значит, был червячный переход. Временно-пространственная транспортация. И нас провели по коридору сюда. Но как и кто? Временно-пространственное перемещение давно перестало быть уникальным экспериментом, но в то же время и рядовым событием не являлось. Процесс в целом считался безопасным, но не все побочные эффекты были досконально изучены. Гидеона, который этим занимался, всё время беспокоили какие-то каверны, ячеистость структур, взаимодействия с реликтовым излучением и тёмной энергией, и к переходу прибегали раз-два в год — когда обострялась политическая напряжённость или, наоборот, устраивались пышные съезды Верховного Совета. Ясон никогда не любил толкать с трибуны пафосные речи о свободе, равенстве, торжестве демократии и верховенстве права. Свобода, по его мнению, гнездилась в головах, а не в мифической возможности выбора, и никогда не являлась исторически осознанной необходимостью; равенство и его атрибуты имели смысл только в задачах, примерах и уравнениях; бредни о демократии он считал проституткой на службе у тех, чья сила обеспечивала их право. Он осознавал себя не равным многим и, предоставляя прочим свободу думать то, что им хочется, оставлял за собой право поступать так, как ему угодно. То же самое он распространял и на Амои: она была его родиной, здесь была его вотчина, великолепные научные достижения делали непробиваемым оборонный щит планеты — и на ней могло твориться то, что считали правильным Юпитер и элита. Провинциалы могли требовать многое и кричать о попрании достоинства: голос слабых мало что значил в высоких сферах; Верховный Совет раздавал им обещания, которые никогда не собирался выполнять, и предпочитал закрывать глаза и не обращать внимания на то, что происходит на Амои. И потому, что представлявшие этот самый Совет ничего противопоставить планете не могли, и потому, что у многих представлявших и самих рыльце было в пуху, и потому, что быть другом и деловым партнёром Амои было просто, спокойно, приятно и выгодно. Ясон, любя свою планету и удовлетворяясь своим местом на ней, решил, что может не зевать на помпезных тошнотворно долгих заседаниях, а с большей пользой тратить своё время, пожаловался Гидеону на то, что после червячного перехода плохо спит, и передоверил представительские функции лицу рангом пониже. Верховному Совету ничего не оставалось, кроме как проглотить очередной плевок от гордой Амои, памятуя о том, что высокомерная элита Танагуры никогда не обращала ни малейшего внимания ни на межпланетное, ни на межзвёздное общественное мнение. А Ясон, встретив Рики, порадовался тому, как прекрасно устроился: не надо было отлучаться с планеты подолгу и можно было всё время находиться рядом с чернооким монгрелом. Итак, временно-пространственное перемещение функционировало, но редко и по особым случаям. Бразды правления переходом были в руках Гидеона. Физик, гениальный в своей области, как и каждый из блонди был талантлив в своей, довольно равнодушно реагировал на слухи о похождениях Ясона. Снисходительность в его отношении к Первому консулу объяснялась просто: ему часто приходилось отдыхать от зубодробительных формул и бозонов Хиггса в комнате своего фурнитура или в мидасском борделе; признавая это за собой, он не исключал наличия аналогичных грешков и под другими златокудрыми гривами. Ам всё время глазеет на Ясона, как кролик на удава, и, в свою очередь, как удав на кролика, смотрит на Катце; Зави на последнем приёме и не думал отстраняться от липнувшего к нему сильвера; Розен, напиваясь, опускается до того, что лапает женщин и живописует другим планы возможных (а, может, уже и состоявшихся) извращённых домогательств — так пусть же Ясон трахает своего монгрела. Безусловно, Гидеон был демократом, и Ясон это знал. Но ещё лучше Ясон знал, что, несмотря на весь свой пофигизм, Гидеон никогда не забудется и не пойдёт против Юпитер. Однако переход открылся — и это значило… Это могло значить многое. Можно было допустить, что Гидеон просто увлёкся, что-то проверяя, что-то попробовал, сделав жертвой своих исследований Дана-Бан. Пустые, никому не нужные развалины — кто будет о них плакать, если что-то пойдёт не так и они придут в более печальное, чем то, в котором пребывают, состояние? А если всё пойдёт так и они исчезнут — ему лишь спасибо скажут за то, что избавил окрестности от мрачного напоминания о том, что кто-то когда-то дерзнул и осмелился на бунт. Кроме того, Гидеон мог зазеваться, ввести в компьютер неправильные данные, система могла зависнуть — да мало ли что? Значит, переход мог состояться случайно — во-первых. Во-вторых… Это было уже сложнее, но правдоподобнее. Портал открыли намеренно. Опять-таки: кто и как? Кто вообще знал, что Ясон понёсся за Рики (формально — на встречу с Гаем, но по существу — за Рики) в Дана-Бан? Только один человек. Катце. И только он наверняка знал, что Дана-Бан взорвётся, более того: присутствовал рядом, когда последовали первые взрывы. «Предположим, он захотел меня спасти. Несмотря на то, что я сделал с его лицом. Несмотря на появление в моей жизни Рики, разрушившее всё, что было между нами. Или благодаря этому: боль роднит и привязывает. А ещё крепче привязывает твоя любовь. Кончилась ли она? Ты был так скрытен и непроницаем все последние годы… Но одно я знаю точно: твоя преданность безгранична. Катце предан мне беззаветно. Он мог, даже должен был попытаться спасти. Меня и, следовательно, Рики. Потому что, несмотря на ревность, он очень хорошо знал, что влюблённый не может существовать без своей второй половины. Катце не Гай. Он благороден». Всё это промелькнуло в мозгах Ясона за несколько секунд: он же блонди, а блонди могут за считанные мгновения перерабатывать огромное количество информации. Даже такие воспоминания. Личные. Дорогие. Нельзя расслабляться. Нельзя терять время. Ни минуты: кто знает, что их ждёт впереди, ещё так много неясного там, за горизонтом. «Теперь думать», — приказал себе Ясон. Он отвечает за двоих. За себя. И за этого мальчика, который так доверчиво прижимается к его плечу. Его Рики… «Катце мне предан. Катце меня любит, и самым первым, что могло прийти ему, — даже не в голову, а в сердце, в душу — конечно, было желание принять смерть вместе со мной и, не дав Рики опомниться, отшвырнуть его и устремиться ко мне, в это адское пекло. Слава богу, что у него хватило ума не сделать этого. Нет, не так: ум его не действовал, и он позволил Рики занять место рядом со мной, просто почуя, что я желал именно этого. Катце отказался от последней награды за служение мне — смерти подле. И когда остался один, опять-таки слава богу, сумел услышать голос разума. Спасти. Любой ценой. Но как? Что мог сделать Катце, простой человек, в ужасающе короткий промежуток времени до финального, последнего взрыва? Понять, что на Амои для меня всё равно всё потеряно и, даже если мне удастся выбраться живым из Дана-Бан, от лап Юпитер мне всё равно не ускользнуть. Вывод — вывести меня за пределы планеты. Средство — переход. Но как Катце мог его включить? Запуск системы можно было осуществить только с терминала, находящегося в Эос, никакие хакерские таланты не могли подключить Катце к компьютеру Гидеона. Ему нужен был сообщник. И им не мог стать Гидеон: Катце его не знал и знал, что я с ним не контактирую, что у меня с ним нет ничего общего, что меня с ним ничто не связывает. Как, впрочем, и с другими, кроме… Катце мог выйти только на одного представителя высшей касты в Танагуре. На Рауля. И, судя по тому, что я с Рики здесь, Рауль его услышал. Пошёл на преступление. Взломал, руководствуясь указаниями Катце, защиту, ввёл пароли (о, в компьютере любопытного Катце хранилось много чего интересного — так, на всякий случай, — и, как оказалось, пригодилось) и активировал переход. То, что мы оказались здесь, на этом раскалённом песке, а не в милом уютном особнячке с джакузи, кондиционером и набитым до отказа холодильником (господи, вода… глоток воды) или, на худой конец, в какой-нибудь вшивой больничке, объясняется просто авралом: времени у них оставалось в обрез, только бы успеть выкинуть, куда — разберёмся потом. Да, именно так. Именно Катце. Именно Рауль. Катце — ладно, разумеется, понятно. Но Рауль… Кто бы мог подумать! После того, как в моей жизни появился Рики, после тысячи недоговорённостей, накапливавшихся у нас годами, после всех этих недомолвок, изящных пируэтов, выписываемых вокруг друг друга, многозначительных взглядов, игры слов, притяжения в одном и неприятия в другом, готовности, бесстрашия и безрассудности во мне и нерешительности пополам со страстным желанием в нём. Он так часто готов был просто нож мне в спину всадить и сделал бы это с большим удовольствием: я читал его мысли по бешенству в изумрудных глазах… "О, мой застенчивый герой!.." Прости, я не мог иначе…» Как ни были кратки секунды, затраченные Ясоном на уразумение ситуации, Рики всё-таки удалось, хоть и изрядно покряхтев, оттащить своё сокровище под жалкую, но дававшую относительно большую тень пальмовую крону. Ясон помогал парню руками, по-прежнему сильными. Отказываясь поначалу, он вскоре махнул рукой на испытываемые унижение, осознание беспомощности, стеснительность: к чёрту стыд и достоинство, сейчас не до сантиментов, главное — выжить. — Ещё один червячный переход. В буквальном смысле. — Ясон посмотрел на Рики, усевшегося подле. — Тебе больно и стыдно за то, чем я стал? Рики вздрогнул и, замотав отрицательно головой, подвёл левую руку под затылок Ясона, приблизив его к себе, и ладонью правой накрыл его губы. Глаза лучились завораживающим сиянием. — Люблю, только люблю, — рассыпались словами и упали в сердце возлюбленного чёрные агаты. — Какая боль, какой стыд? Да посмотри, всмотрись внимательней: во мне же ни капли сострадания, тоски, боли — только любовь к тебе, только гордость за тебя. Ты лучше всех, ты… не знаю, просто нет слов… Мы выживем и выберемся! И ты это сделаешь! А не сможешь — так снова умрём вместе. Нам не привыкать. Стыдно… Ещё чего! Глупый Ясон… Рики немного повозился на песке, пристроился поудобнее к плечу Ясона и развесил на своей голове платиновую гриву любовника. Ясон вздохнул с облегчением, но тут же напрягся: Рики ещё не вспомнил о воде, он думает, что море перед ним — то, что можно пить, он уверен в том, что воды вдоволь. Сколько он сможет выдержать? — Мы остановились на «кто и как»… — Кто и как, — эхом отозвался Рики. — Первое. Переход мог быть открыт случайно. — Ты в это веришь? — Нет: слишком многое должно было совпасть, а множественная синхронизация практически невозможна. Сотая процента вероятности — просто фикция. Второе. Это сделали намеренно, и исполнителями стали Катце и Рауль, пусть второго ты и ненавидишь. — Уже нет: я благодарен ему за то, что он тебя спас… что бы им ни руководило. — Без всяких на то причин с моей стороны. — Пусть так. Пусть даже они и были… Ясон, я слишком тебя люблю, я слишком счастлив, чтобы ревновать тебя к кому бы то ни было. — Тем более без оснований. Ясон убрал свои волосы с головы Рики и поцеловал его. Почти что по-отечески. Рики задрожал. Память любви и тела смела желание ощущения защиты и заботы. Ответил. Губы распахнуты. Глаза распахнуты. «Не время, мой мальчик, пока ещё не время. Я не скажу тебе о третьем варианте, не скажу, что Юпитер могла исторгнуть нас сюда, превратить в пешки в своих дьявольских планах, потому что угадать её действия я не способен и боюсь представить последствия жестокости, если она начнёт мстить. Она не отпустит так просто, не отпустит равнодушно, она может причинить такую боль — тебе и мне — по сравнению с которой померкнет всё, испытанное нами прежде…» — А теперь слушай меня внимательно, — тон Ясона становится резким, строгим, отстранённым, не терпящим возражения («И это для тебя, во имя тебя, твоего спасения»). — Я попытаюсь выяснить, где мы, что это за звезда и планета, обитаема ли она, на какой степени развития находятся флора и фауна, на материке или острове мы сейчас оказались, — это моя задача. Теперь ты. — Глаза Ясона завораживают, гипнотизируют, высекают требование, приказ. — Ты должен найти воду и еду. Главное — воду. Не смотри туда. — И рука Ясона разворачивает голову Рики, бросившего недоумевающий взгляд на гладь океана, обратно к себе. — Это не вода — это смерть: её нельзя пить, она солёная и запах соли витает в воздухе, мы будем просто мучиться, если попробуем. Ты должен найти пресную воду, хотя бы мутную, хотя бы лужицу. Понял? — Рики вмиг стал серьёзным, беззвучно кивает. — Иди. И найди её, НАЙДИ. Если встретятся люди… прячься, избегай: мы не в том состоянии, чтобы отдаваться в лапы неведомого. Иди, Рики, иди! — А… если не найду? — Рики не поднимает глаз. — Будешь пить мою кровь. — Ясон срывается и кричит: — И не устраивать сцен! Я без тебя себе не нужен, — и успокаивается: — Насколько хватит… Несколько дней протянем. — Я найду, Ясон, я постараюсь. — Монгрел оглаживает плечи блонди, несколько раз легко целует его в лицо и встаёт. — Иди, Рики, иди. «Ну вот. Он исчез за моей спиной. Теперь за дело». Ясон провёл рукой по левому уху. Серьга на месте. Теперь активировать. Связи с Юпитер нет. Это хорошо: он и Рики вне зоны поражения её карающим мечом… или любящей дланью… Разве женщина, пусть она даже и компьютер, отличит в себе одно от другого? Значит, они вне доступа, и Юпитер не причастна к их транспортировке: куда-куда, а за границы пространства, покрываемого её всевидящим оком, она бы их не выпустила. Они ушли от наказания своими, а как обойдутся с ними чужие, есть ли они вообще и что это: динозавры с диплодоками, мокрицы с тараканами, нечто среднее между обезьяной и неандертальцем или последняя, их самая дерьмовая производная? От конечного и надо отсекать. Сузить радиус приёма до локального. Электромагнитные колебания. Теле, радио. Другие системы связи? Есть, и это называется интернет. Теперь к энциклопедиям. Через минуту картина прояснилась. Да, предположения Ясона оправдались: они на периферии, на окраине Галактики, не входящей в глобальную информационную сеть. Солнечная система, третья планета — Земля. Семь миллиардов населения… Ну и расплодились, ублюдки… Разделились на четыре части, каждая назвала бога своим именем и орёт, что именно она — истина в последней инстанции. Не только орёт: есть и более ретивые. А они где? Дата, высота Солнца… Так, клочок суши в сотне километров восточнее Фарики и севернее экватора. Гм… ретивые не так далеко. Хорошо, что остров необитаем: досталось бы Ясону за его дивную платину… Три миллиметра осадков в год. Мало что Рики здесь найдёт. Как местные повязаны на компьютерах!.. Банки, магазины, биржи… Ну, а теперь простите, господа империалисты!.. Призвав на помощь хватку императора чёрного рынка, легко взламывая защиту («Да, Катце: блонди монгрела не тупее!»), Ясон открывал счета, виртуозно обрубая следы, переводя на них банковские активы предвыборных кампаний, меняя часть их на евровалюту. United… State… Aremica… Количество букв… 6, 5, 7… или 6 6 6. «Они ещё и тупы: до сих пор не разобрались, что скрывается за апокалиптическим зверем. Закроем дверь изящно — надежда умирает последней: ждите, авось и вернусь». Под стерильными нулями сияет аккуратное пояснение: «Ваш госдолг увеличился немного быстрее. Ищите сокровища в складах с химическим оружием Ддасама Сухейна. Возможно, кое-что и верну. Блонди». И последнее: интернет-продажи, широкий ассортимент. «Лёгкий вертолёт, топлива под завязку, вода, еда, продукты, одежда, лекарства, шприцы, кровь, плазма, глюкоза, ноутбук, два мобильника, инвалидная коляска, два миллиона евро наличными: пусть снимут со счёта, перевожу. Отмечаем крестиком место посадки. Пересылаем карту. Градусы, минуты, секунды. И ориентир — вот эти пальмы. Деньги переведены. Сообщите о сроках исполнения. Долговато. 1% от суммы сделки за каждый сэкономленный час. На острове никого не разыскивать, в противном случае деньги будут забраны обратно: мне известны ваши пароли». Ввёл. «После сообщения о получении заказа улетайте на втором вертолёте». А особняк в Регмании он снимет, когда Рики поднимет их в воздух. И выяснит, сколько дозаправок потребуется и где их можно будет сделать. Ясон вздохнул свободнее и продолжил просчитывать варианты. Напрасно он послал Рики за водой, да ещё с таким зверским выражением на роже. Зря на солнце испечётся парень, ничего не найдёт и ещё больше пить захочет. Кабы знать… Когда прилетит этот злосчастный вертолёт? Бюрократии здесь не меньше, чем на Амои, — пока будут подмахивать всякие бумажки… а возможные нелётные условия? Ясон посмотрел на небо. Ни облачка. По крайней мере, в пункте назначения метеопрогноз благоприятный. Как пересекать государственные границы? Без документов, без лицензии, без ног? Можно вгонять в их компьютеры фикцию. Или выводить систему из строя. Но, помимо системы, остаются люди: диспетчеры, пограничники, полиция. Ладно, Ясон придумает что-нибудь. На худой конец, если задержат и посадят, блеснёт интеллектом и покажет пару фокусов, от которых у них глаза на лоб полезут. Массовик-затейник… Занесут в Красную книгу и будут носиться, как… как же это у них? А, ну да: как дурень с писаной торбой. Всё лучше, чем на этом пекле. «Рики, Рики, зачем же я тебя послал? Только бы дождаться… Тебя и вертолёта. С водой». Фигура Рики замаячила метрах в двадцати через полчаса. Мнётся. Не решается приблизиться. Дурачок… — Рики! Подходит ближе, в глазах вселенская тоска. Обвивает шею Ясона рукой. О, этот обсидиан! Остановись, мгновенье, — ты прекрасно!.. Прижимается лбом к груди, прячет глаза. — Яа… ссон… я ничего не нашёл… даже пересохшего русла ручейка, даже лужицы… — Ничего. Всё лучше, чем смотреть, как Первый консул жадно хлебает мутную жижу из твоего башмака, глотать слёзы и отводить взгляд. Первый консул. До завтрашнего дня. Завтра Рауль — ио. Через неделю будет утверждён официально. Получит прямой доступ к Юпитер. И будет слушать бесконечные пени старой матушки: не уберёг братца. Хотя на самом деле спас. И от смерти, и от коррекции. Успел ли Катце надёжно замести следы? Робко поднимает глаза. «Что ты со мной сделаешь?» — «Что ты хочешь, чтоб я с тобой сделал?» — Я ни на что не гожусь, да? Я ничтожество. Теперь ты погибнешь из-за меня? — Успокойся. Ничего страшного не случилось, а у тебя такой вид, как будто ты сломал Келу руку или, ещё чего похуже, укусил Рауля за палец. «О, Рауль! Дай только встретиться — и я тебе воздам. И Катце тоже. Вы ещё будете стонать в моих объятиях!.. Мы так близки с Рики, что он поймёт: эти две измены ничего не изменят. Простите за тавтологию. Ничего не изменят, даже если в отместку начавшему станут обоюдными. Смотрит уже не с выражением вины, а озадаченно: удивлён моим спокойным тоном. Что же я тяну? Надо быстрее успокоить». — Не волнуйся: я тут кое-что попытался организовать, пока ты плутал. Если получится, задержимся здесь не более, чем на сутки. Ещё не верит. Всё так же робко: — Правда? Не сердишься? «Ох, тебя бы сейчас!..» — Да нет же. Садись и слушай. «Он так часто называет меня по имени… теперь. Словно пытается удержать этими двумя слогами меня здесь, рядом с собой, словно боится потерять, словно убеждая себя… и меня в том, что, если он назовёт меня и увидит, я, он, мы никуда не исчезнем, не провалимся в ту пропасть, на грани которой стояли, которой уже заглянули в глаза. Такая слабая попытка. Робкая, почти безнадёжная, но она есть. И я не имею права предать её, не спасти нас, не вызволить отсюда, с этого выжженного клочка земли».