Габриэль

— Тепло? Согрелся, наконец? Марк открыл глаза: солнечный свет - яркий, летний - ослепил на мгновение, заставляя плотно сжать ресницы. Этот запах — до боли знакомый воздух родного города. Привыкнув к ощущениям, он снова попытался настроить фокус — получилось. Лежа на спине понимать, что ты смотришь в небо, нежный, лазурный оттенок которого ни с каким другим перепутать не в силах — ты дома и ты счастлив, хотя не должен, потому что снова чувствуешь эту противоречивую свободу своего детства. Свободу не со знаком плюс, а со знаком минус. Присмотрелся: рисунок облаков напомнил перья разорванной подушки, той самой, которую с братом однажды не поделили, и навернулись слезы, но, скорее, это от облегчения, чем от привычной волны страха, потому что услышал: — Просыпайся, — его голос раздался совсем близко. — Эй, хватит валяться, вставай. Под спиной ощущение травы, теплой и жесткой. Марк приподнялся на локтях и, уже не щурясь от света, окинул взглядом пространство вокруг. Они были в городском парке, том самом, рядом со «Старым городом» в квартале от интерната. Тео сжал его коленку и, колыхнув, отпустил: — Что ты так вырубился? На солнце разморило? Марк посмотрел на брата, который сидел рядом с ним на коротко стриженом, темно-зеленом газоне и курил. — А есть еще? — спросил он с надеждой и удивлением. Тео лег на траву и, зажав сигарету губами, полез в карман тугих джинсов, достав пачку «Мальборо», бросил ее Марку. — На, кури. — Откуда? — искренне обрадовался тот, понимая, что никаким законным путем Тео такое «богатство» достаться не могло. — Не важно, — брат загадочно улыбнулся, переводя взгляд на играющих детей и их родителей, сидящих на скамейках. Марк прикурил, о чем-то раздумывая, долго смотрел, как солнце складывается радугой в брызгах фонтана напротив, пока не почувствовал на себе пристальный взгляд. — Что? Тео улыбнулся: — Ничего, просто настроение хорошее. — А мне показалось, ты хочешь что-то сказать. — Может и так, только немного позже. — Почему не сейчас? — Я очень скучаю по тебе. Марк не понял, что брат снова имеет в виду, ведь они вместе каждый день, хоть и в этом чертовом интернате, но вместе же. — Ты хотел сказать, что скучаешь по нашей прежней жизни? По маме и нашему дому? — И это тоже, — затягиваясь в очередной раз, задумчиво ответил Тео. — Я скучаю по бабушке, очень… — Когда в глазах защипало, должно быть, от солнца, Марк добавил: — И зачем только ты начал эту тему, ведь сам говорил, что нельзя раскисать, нужно быть готовым ко всему… Иначе здесь нельзя. — Я хотел сказать… Знаешь, я всегда был жестким с тобой, а ты этого не заслуживал… — Ты старше всего на восемь минут, а говоришь, как мой несостоявшийся отец, — забыв о тлеющей между пальцами сигарете Марк нервно усмехнулся — брат, и правда, говорил странные вещи, смысл которых понимать не хотелось. — Я всегда чувствовал, что несу за тебя ответственность. — Просто мама постоянно напоминала, что ты старше и должен за мной приглядывать, а у нас вся жизнь — сплошные траблы, и поэтому у тебя комплекс, — Марк попытался разрядить обстановку. — И все же… — Так, вот теперь остановись, — «младший» немного повысил голос, — и скажи нормально, что происходит? Ты будто прощаешься. — Ты же знаешь, мы всегда вместе, что бы ни случилось. Марк вглядывался в какое-то слишком взрослое лицо брата, пытаясь понять, что же здесь не так, и наконец начало доходить — не таким было абсолютно всё: начиная с этого слишком людного, но почему-то напрочь лишенного иного звука, кроме их голосов, места, заканчивая тем, что Тео выглядит намного старше их четырнадцати, а он, Марк, все тот же вчерашний интернатовский подросток. — Что происходит? — тревожно и перепугано произнес он, поднимаясь на ноги. — Где мы? — Ты спишь, и все это тебе снится. Я попытался выбрать подходящие декорации, но, видишь, все сам испортил, ты догадался. Просто опыта мало еще. — Что ты несешь? Какие декорации? Какой нахрен опыт?! — Я снюсь тебе, Марк, потому что иначе не могу с тобой поговорить. — Я не понимаю… Перепуганный вид четырнадцатилетнего брата доводил до слез, а от мысли, что придется его еще и оставить здесь одного, накатывало негодование, но нужно было продолжать, ведь даже после смерти у человека есть задачи, которые, кроме него, не сможет выполнить никто другой. — Я пришел, чтобы сказать, — Тео тоже поднялся и, склоняясь над мальчиком-подростком, взял его за плечи, пытаясь поймать перепуганный взгляд. — Марк, я прошу прощения за многие вещи… — Хватит! Если это сон, то я хочу проснуться, скажи мне все там, в реальности, дома! — он попытался убрать с плеч сильные руки, но ничего не вышло, Тео держал крепко, его взгляд сквозил непреклонной решимостью и еще какой-то непривычной, незнакомой силой взрослого человека. — Посмотри на меня, просто послушай. Ты сам знаешь мои ошибки, как я поступал с тобой и… Я обижал тебя. — Бред! Все братья ссорятся, хватит говорить так, я не держу зла. Я люблю тебя. — В этом и есть самая большая проблема. Прости, что все так получилось: что ты пережил все это, а я нет, — Тео замер, когда лицо Марка озарилось пониманием, он начал вспоминать. — Да, теперь все будет по-другому для тебя, но это не значит, что ты один. Я всегда рядом, и я буду тебе помогать. Ты не должен ничего бояться, ты должен быть сильным и верить в себя. Теперь ты будешь строить только свою жизнь и только за себя будешь в ответе. Пришло твое время, Марк, и ты должен стать счастливым, даже… Даже несмотря на то что сейчас ты чувствуешь себя одиноким, разбитым и все вокруг кажется чужим без меня. Но это пройдет, знай, что все будет хорошо… — Но как же: «Я — это ты, и наоборот»? Тео печально улыбнулся их придуманному еще в детстве девизу: — Все так и есть. Ты — это я, и наоборот. Но то, что мое время истекло, не значит, что и твое тоже закончилось, более того, это совсем не значит, что ты не можешь со мной разговаривать или чувствовать меня, я всегда тебя слышу, я всегда найду способ с тобой связаться, я всегда дам знак, как правильно поступить. Но Марк, не дыша, повторил: — Как твоё время закончилось, почему? — Мое время истекло здесь, видишь, часы остановились, — на запястье брата Марк увидел «отцовские часы», как называла их мама. Она говорила, что это единственный ценный подарок от второго родителя, отец подарил их на рождение сыновей. И Марк злился, отказываясь верить этой семейной легенде, но еще больше его злило то, что Тео продолжал, даже после ее смерти, поддерживать эту ложь. — Откуда они у тебя? Я думал, мы давно их потеряли. — Они всегда были у меня, просто ты не замечал. — Не важно, если они стали, давай отнесем их в мастерскую и поменяем батарейку - или что там сломалось? — Там, где я сейчас, нет часовых мастерских, потому что там нет времени. — Я не понимаю. — Мое время закончилось здесь, рядом с тобой, но я продолжаюсь в других мирах, без времени, все, кого мы любим, продолжаются там: мама, бабушка, отец. — Отец? — Да. Я встретил их, и теперь мы вместе. Помнишь, я говорил, что боюсь, потому что не знаю, есть ли это «там». Оно есть, Марк, и мне больше не страшно. Мы все еще живы только немного иначе, и ты будешь с нами, когда придет и твое время, и, если честно, относительно твоего мира это случится не слишком скоро. У тебя будет долгая, интересная и счастливая жизнь, о которой ты мечтал, если ты сам все не испортишь. Просто позволь себе быть счастливым, поверь в то, что все плохое позади, впусти новых людей и отпусти меня. — Но мне никто не нужен, кроме тебя. — Это не правда. Я знаю, ты любишь меня, но любовь бывает такой разной, ты вспомнишь это чувство, как только отпустишь свою боль, как только осознаешь все то, что я тебе сказал, как только начнешь верить мне. Есть человек, он все время рядом, да, он сделал тебе больно, разочаровал, но он многое понял. — Это в прошлом, чувств больше нет. Я никого не люблю и, кажется, не любил, кроме тебя. — Тебе больно, поэтому ты так говоришь. Но скоро все пройдет, помни это и знай, что я рядом всегда. — Нет, — Марк запаниковал, понимая, что образ брата истончается и рассеивается в знойном летнем воздухе. Он начал ловить его руки, пытаясь удержать, но не мог. — Уже пора идти. — Ты же говорил: там нет времени, так куда ты спешишь? — Спешить надо тебе. Тебя очень ждут. Помни все, что я сказал. — Нет, пожалуйста… Не уходи. — Не бойся. — Скажи, что мне делать? Я ничего не понимаю, не знаю, как без тебя! — Слушай подсказки и верь мне. — Не уходи. По мере того, как рассеивался образ Тео, так и разрушалась материя сна: ясное небо, яркое солнце, зелень парка, пруд и веселая детвора рвались, как холст с нарисованной на нем картиной. Теперь сквозь прорехи галлюцинации он видел, как вырастают и уменьшаются в приглушенном свете тени на стенах смутно знакомой комнаты. Казалось, он узнавал задернутые на окнах темные шторы, и в то же время в них не было ничего знакомого, вместо травы под спиной уже ощущалась ткань простыней и несогревающая мягкость чужой постели. Глухой, изолирующей тишины больше не было, слышался гул голосов, что-то тихо обсуждающих, настоящих. Один — шелестящий, как осенняя листва под ногами, степенный и знающий, другой — низкий, но встревоженный, с приятной хрипотцой. Были в этой реальности и запахи: больницы, точнее, лекарств, плавленого воска от свечей и очень насыщенный запах кофе, а потом он узнал и еще один, особенно отчетливо распознанный мозгом — забытый аромат парфюма, приятный и одновременно отвратительный, как смутные воспоминания прошлой жизни. Ощущения погружали в новый, куда более пугающий сон: вместо яркого и теплого солнца родного Вильнюса Марка окутывал промозглый холод чужой земли, а потом и увядающий запах белых роз. — Холодно. Холодно… Как же холодно… *** — Тише, сейчас все пройдет, — донеслось откуда-то сверху. Аромат парфюма усилился, а вместе с ним чувство тревоги и недоверия. Марк приоткрыл глаза и увидел изучающее лицо пожилого мужчины, тот был в очках и белом халате. Запястье сжимали уверенные пальцы, он понял, что врач считает его пульс. Чуть дальше, сложив на груди руки и как-то непривычно ссутулившись, стоял Марат: — В больницу точно не надо? — встревоженный голос, зажатая поза, Марку даже показалось, что если Рунаев опустит руки, то рассыплется. — Пока нет, температура снижается, значит антибиотики работают. А сны… Это последствия потрясения. Я рецепт выпишу, думаю, без ноотропов все же не обойтись, настроение не особо улучшится, но, по крайней мере, он будет хотя бы высыпаться. А нормальный сон — это важный, если не главный шаг в борьбе со стрессом. — Это надолго? — когда-то любимый голос звучал надломленно, будто гортань сдавлена чем-то похожим на горе. — Что ты имеешь в виду, Марат? Что «это»? — Его состояние? Он станет прежним, когда придет в себя? — Тут вопрос в другом: как скоро его состояние можно будет назвать «пришел в себя». Ведь случившееся без сомнений затронуло личность. Что-то в нем изменилось необратимо, и это что-то может лежать на поверхности и проявляться срывами, даже истерикой, а может отразиться не сразу, не импульсивно, скажем, замкнутостью, отрешенностью, и тогда подход будет найти сложнее, особенно если он станет отрицать эти изменения в себе и начнет притворяться, что все нормально, вот тогда по-настоящему понадобится время, много времени. — Может быть, к психоаналитику обратиться? — А почему ты так сразу списываешь себя со счетов? — Себя? Чем я могу помочь, кроме как давать лекарства? — Считаешь, чужой дядя придет и решит все проблемы? Я так понимаю, вы близки, а только близкие люди действительно способны правильно оценить проблему. — Не такие уж мы близкие, даже не друзья. — Но ты уже взял на себя ответственность за него, когда привез сюда, в свой дом, а не отправил прямиком в больницу, хотя это решение было куда разумнее и очевиднее, заметь. — Я не умею искать к людям подход в обычных ситуациях, а здесь… — Ты просто боишься не оправдать собственных ожиданий, и это нормально, особенно, когда небезразличный тебе человек попадает в сложную ситуацию. Ты с ним эту боль тоже проживаешь… И тебе так же сложно. Если же все зайдет слишком далеко, и поймешь, что не справляешься, я могу посоветовать одного специалиста, он клинический психолог и у него огромный опыт, но сначала попробуй сам разобраться, взвесь всё. — Вы правы, торопиться пока не будем. Спасибо за помощь. Марк медленно моргнул, наблюдая за тем, как Марат провожает врача в прихожую, веки казались такими тяжелыми, что долго держать их открытыми не получалось. Через какое-то время он почувствовал, как просела кровать под весом еще одного тела, почувствовал тяжесть теплой ладони на своей руке: — Я знаю, ты не спишь, — осторожным касанием Марат обвел контур его пальцев. — Ты слушал нас. Ты что-нибудь хочешь? Может, воды принести? И снова нет ответа, снова это вызывающее молчание. Просто смотреть, как он отводит наполняющиеся слезами глаза в сторону. Смотреть и понимать, что помочь ты ничем не можешь, что как раз-таки сейчас Марк и горит в своем персональном аду, войти в который, как ни старайся, но тебе категорически запрещают. «Каждый умирает в одиночестве», — кажется так говорят про страдания. И даже если ты будешь рядом каждый день, подносить этот пресловутый стакан воды и держать позитивный настрой, отраженный на лице идиотской улыбкой, ты никогда, никогда не облегчишь настоящие страдания. Есть только один вариант — просто дать пережить, переболеть, отстрадать, тихо устроившись рядом, если желаешь создать иллюзию участия, если тебе позволят ее создать. Марк не позволял, он отталкивал своим игнором. Но кто, если не он должен был понимать такие вещи, кто, если не он, должен знать каково это - смотреть и не иметь возможности помочь? Ведь он был с Тео столько лет в его болезни, был рядом, и Тео позволял думать, что его страдания разделяются на два, даря брату осознание своей нужности, причастности и незаменимости, до последнего делая Марка частью своей жизни, как и свои страдания частью его существования. Многие называют это духовной близостью, и они правы. Марату в этой близости отказывали, и он понимал, что заслуженно. Три дня полного молчания, три дня полной тишины, он даже не ел, пару раз пил воду, оставляемую услужливо на тумбочке у кровати. Марат начинал паниковать, понимая, что ничего не понимает, что не имеет на такие случаи ни плана, ни заготовленных слов, ни элементарной тактики поведения, ему не приходилось ни о ком заботиться, и о себе он тоже предпочитал беспокоиться самостоятельно, не позволяя мимолетным партнерам глубоко вникать в свои проблемы. — Знакомое место, — раздалось неожиданно. — Ты у меня, — ответил, подавляя нахлынувшее от его голоса волнение. — Зачем? — потрескавшиеся губы произнесли едва заметно. Марат не сразу нашелся, что ответить, но подумав, произнес: — Чтобы ты был под присмотром, чтобы… — в голове пронеслось раздраженное: «не дать тебе сдохнуть», но все же решил остановиться на сказанном. — Зачем тебе это? «Ну вот, началось», — подумал, Рунаев: — «Выяснение отношений. Еще глаз не открыл, а уже вопросы, касающиеся моральной стороны ситуации. «Кто я тебе, если скажу, что ты мне больше никто?» — Марат понимал ход его мыслей, но заставлял себя принять позицию Марка и забыть на время про собственную, не без того ущемленную гордость. — Все за тем же — чтобы ты не был один, чтобы помочь. Бледные губы дрогнули в едва заметной ухмылке: — Но ты ведь не такой, тебе же на всех похуй. «А это сложнее, чем казалось, намного сложнее», — но Марат уже знал, как правильно отвечать на подобные колкости Габи. — Когда люблю — такой, — и пришлось в цель: Марк молчит, даже глаза открыл, только смотрит слепо в потолок. — И на тебя никогда не было похуй, хоть и поверить в это тебе нелегко. — Ты хорошо притворялся, — хриплый голос набирал силу, окрашиваясь цинично-недоверчивыми интонациями. — Тебе бы «Оскар». Марат несильно сдавил его пальцы, в душе затеплилась надежда — а вдруг получится навести мосты? — Я знаю, Марк — все сложно, но как-то надо жить дальше. — И ты предлагаешь делать это с тобой? — Да. — А если я больше не хочу? Если скажу, что у меня нет больше чувств к тебе? А вот здесь нужен ход конем: — Я тебя отпущу, — Марат тяжело вздохнул, вспомнив, сколько раз в жизни ему приходилось вот так отпускать любимых. «Карма, походу», — усмехнулся про себя, а вслух добавил: — Когда станет лучше, сможешь уйти. — Обещаешь? Он привык держать слово, но сейчас знал, что врет. — Обещаю. Марк, ты уйдешь в любой момент, как только изъявишь желание, и бояться здесь, со мной, тебе нечего, я не приветствую насилие и никогда к нему не прибегал. — «Да, своего добивался не прямым воздействием, а хитростью и интригами», — услужливо подсказало подсознание. Игнорировать такие замечания сложно, но у Марата обещание прозвучало естественно, даже пророчески: — Ты уйдешь, когда захочешь… Но для начала давай попробуем хотя бы встать на ноги. — Помоги мне душ принять, — прозвучало далеко не беспомощно, даже с вызовом. Марат с трудом сглотнул, нехорошие мысли заставили сердце биться чаще. «И все же я очень плохой человек», — пронеслось в голове Рунаева, когда он осознал, что уже представляет Марка обнаженным, но, взывая к рациональной составляющей сознания и где-то даже к совести, ответил со знанием дела: — Конечно. Но думаю, лучше набрать ванну, так просто будет удобнее.