Габриэль

Встречный ветер настойчиво трепал его волосы, а яркое южноамериканское солнце играло с их цветом: то окрашивая пряди в холодный платиновый, то наоборот, насыщая природным оттенком выбеленной летом пшеницы. Катер шел почти пятнадцать миль в час, и Марк, к радости Марата, чувствовал себя уверенно на этой скорости. Лежа под навесом на закругленной корме катера, Марат наблюдал в бинокль за скользящим по водной глади Марком. Крепко сжимая фал, любимый любовник уже умудрялся выполнять какие-то фигуры, отклоняясь то вправо, то влево от траектории движения, а ведь только утром встал на водные лыжи. Улыбаясь во все свои белоснежные тридцать два зуба, Марат заряжался его настроением, в тысячный раз мысленно потирая руки — план осуществился, они сбежали. За долгое время чувство настоящего спокойствия, даже умиротворения опустилось на плечи легким, ненавязчивым пологом. Он отпил из стакана алкогольный мохито и сказал капитану уходить к берегу: Марк жестом дал понять, что накатался. Выброшенный по инерции на мель, Габи отпустил фал и, выйдя на берег, снял «прогулочные» лыжи. По пирсу добрался до пришвартованного катера и, закинув снаряжение на борт, забрался следом. В знак приветствия Марат кинул ему банку колы. От характерного звука открывающейся с помощью кольца крышки жажда одолела еще сильнее, и, только сделав несколько больших глотков, осушая до дна скромный сосуд, Марк подошел и устало опустился рядом с Рунаевым. — Голодный? — спросил Марат, убирая мокрые пряди волос с его лица. — Нет, — Марк блаженно откинулся на борт катера, подставляя лицо яркому солнцу, он буквально чувствовал, как под знойными лучами с тела испаряется влага. — Еще покатаемся или в город? — Я бы позагорал. Марат опустил руку на его подтянутый, твердый живот и, мягко погладив прохладную кожу, произнес: — Кремом намажься, мы здесь всего три дня, а ты уже бронзовый. — Я никогда не обгораю, сразу темнею — такая кожа, но… ты можешь намазать меня кремом, думаю, лишним не будет, — он по-кошачьи кайфово прикрыл глаза, и Марат залип на полные, нежно-сиреневые губы, растягивающиеся в самодовольной, такой же кошачьей улыбке. Рунаев наклонился ближе, шепнув на ухо очередную непристойность, прикусил солоноватую мочку уха и, мазнув губами по прохладной щеке, скомандовал: — Lukas, take the course to the west coast, just not too fast, we should be there by the sunset. Арендованный на сутки Лукас, молча отшвартовавшись, завел мотор, а Марк, расстилая большое белое полотенце на залитой солнцем корме, спросил: — А что на западном побережье? — Мне сказали адрес одного интересного места, думаю, сегодня ты все же надумаешь поужинать, — ответил Рунаев, снимая с плеч белую льняную рубашку. Растирая в руках крем от загара, он смотрел на небо, солнце, белоснежные борта катера, свою рубашку, небрежно брошенную рядом с Марком. Даже сквозь темные стекла авиаторов он видел маленькие черные родинки на его спине. Начертив пальцами белые линии, он соединил эти точки, как вершины, получая сложную многоугольную фигуру. — Хочешь, чтобы я кусками загорел? — подал голос, разморенный на солнцепеке Габи. Марат усмехнулся и начал наносить крем на все еще влажную кожу размеренными, плавными движениями. Долгожданный покой, долгожданная тишина, и нет никакой угрозы, ничего, что бы могло забрать у него Марка. Все эти дни конкурса он только и терпел этих виснущих на Габи уже немаленьких детей: откровенно флиртующих девиц и слишком дружелюбно настроенных неприкрыто сексуальных парней. «Воспитанники» выжали из своего наставника все соки, ведь даже вечерами, когда они, наконец, могли уединиться в своем номере, Марку продолжали писать, звонить, оповещать, забивая голову всевозможными тревогами, предположениями и ненужными идеями. Наличие в их коллективе еще и второго тренера, а именно Жанны, казалось, никого не волновало. Именно Марк воспринимался настоящим альфой, способным разрулить все сложности. Волнение детей вдвойне передавалась нестабильному от природы тренеру, и ко дню финала его нервозность уже зашкаливала, а однажды в их номере даже выбило пробки. Совпадение или нет, но Марат все же предложил начать пить успокоительные. Рунаев успел возненавидеть Берлин за эту несчастную неделю, как и работу Марка, как и его подопечных, их репетиции, этот конкурс, ну и, как итог, танцы в целом. Марка у него украли, и когда он получит его назад, было совершенно не ясно, а ведь Рунаев и обрести-то его по-настоящему еще не успел. А потом был конец, все стихло: кубок за первое место стал реальным, как и ошеломляющий успех, призовые деньги и популярность. Но, как оказалось, никто, кроме Марата, на самом деле к такому исходу не оказался готов. Даже когда прошел первый шок после оглашения результатов, весь оставшийся вечер Габи продолжал существовать на очевидном автопилоте. Его рвали на части участники фестиваля — а как иначе — каждый хотел автограф и селфи с тренером новоиспеченных чемпионов Европы. Марк не верил, хотя Рунаев сам слышал, как его любовник каждую тренировку буквально всех членов группы зомбировал на победу. Конечно, это было непедагогично, ведь всем известно, что главное не победа, а участие, но Марат-то уже не понаслышке знал, что сам Габи такой ход вещей не приемлет, в его характере бороться до конца и желательно победного. А когда все свершилось, Габ будто замер, отморозился. На первый взгляд можно было сказать, что он переработал информацию и вернулся в рабочую колею: решал организационные моменты, споры и вообще, как обычно, управлял своим балаганом, но когда вечером транзакция подтвердилась и деньги поступили на счет школы, он ушел с банкета в свой номер и до следующего вечера больше не вышел. Он просидел молча на кровати, пока Марат осторожно не напомнил о пользе и необходимости сна. Но и заснуть не получалось, Габ все ворочался и сопел, то зарываясь с головой в одеяло, то полностью его отбрасывая, и тогда Марат все же заставил выпить успокоительное со словами: — Ну, что не так? Теперь ты по всем законам должен собой гордиться: задуманное получилось, цели достигнуты. А на тебе лица нет! — Но услышав в ответ лишь сдержанные всхлипы, Рунаев все понял и только обнял крепче. Марк прорыдал у него на груди до ранней зари, как ребенок, ищущий спасения в уверенных родительских руках. И в ответ на все убедительные и воодушевляющие доводы Рунаев только и слышал новые, надрывные стенания. И тут у Марата на полном серьезе сдали нервы, он нащупал внутри себя единственную спасительную мысль: пора валить. Просто брать и, как раньше, принимать решение за двоих, хватит с него равноправия — когда ситуация выходит из-под контроля, кто-то должен принять взрослое, авторитарное решение. Детям вручили кубок, посадили на самолет вместе с Жанной и немногочисленными родителями и помахали ручкой. А потом пришло время увозить и измотанного, морально уничтоженного Марка из холодного и ненавистного Берлина. Только Марат больше не думал о тихой, славной Чехии. Он давно хотел отвезти своего мальчика куда-нибудь в теплые страны, забомбив им обоим головокружительный отпуск. И взяв два билета до солнечной, а главное, далекой Доминиканы, Рунаев отправился в гостиницу, где проблемный бойфренд спал уже вторые сутки. Только увидев путевки в южную сказку, Габи кинулся на шею, потом конечно, пришел в себя и включил горделивого хозяина и спонсора собственной жизни. Но Рунаев и тут маху не дал, а имея не хилые таланты дрессировщика, приступил к психологической обработке. В игру вступил не знающий поражения шейх и, органично засыпав убедительно-принудительными доводами из серии: «моя идея, мне и платить», выбил-таки бесценное согласие. Габи сдался и принял предложение с достоинством, а именно благодарно и искренне снова повиснув на сильной шее своего благородного шейха. Они умотали на следующий день, без оглядки на прошлое и без даты обратного вылета. Щедро намазав широкие плечи спасительным кремом, Марат вытер руки о полотенце и, взяв смартфон, проверил почту. Из офиса не звонили, никто, кроме Артема, не писал, но решив, что брату он ответит позже, Марат включил камеру и щелкнул блондинистое чудо, беззаботно развалившееся на белоснежной поверхности катера. — Ты меня все время фотографируешь, — изрек Марк, когда Марат лег рядом. — Тебя это напрягает? — поправив очки, Рунаев почесал свой коричневый от природы живот и спрятал руку в карман красных, коротких шортов. — Нет, я просто не понимаю, зачем так много. Ты ведь раньше никогда… — Ошибаешься. Я часто тебя фоткал, просто ты не видел. Не люблю проявление сентиментальности, и не хотел быть уличенным в чем-то подобном. Но… сначала я не хотел, чтобы ты надумал лишнего, а потом, наоборот, боялся спугнуть. Но ты ведь очень красивый, поэтому хотелось тебя фотографировать, я ж эстет. — А теперь, значит, играешь в открытую? — Марк усмехнулся: Рунаев, говорящий о сентиментальных порывах — что может быть абсурднее… и милее? — Мои намерения прозрачны и чисты. — Прозрачны? — Габи вопросительно приспустил очки с переносицы. — Я тебя люблю и дорожу тобой, и когда тебя нет рядом, хочу смотреть на твои фотки в своем телефоне — это для непонятливых, — Марат повернулся на бок и, подперев голову рукой, смотрел уже прямо на Габи. Пальцы очертили круг на его плече, затем еще один и еще. Он скользил взглядом по изгибам теперь уже слишком спортивного тела и, насытившись его эстетической красотой, снова поймал взгляд Марка. — Не подстригай больше волосы, — он откинул с его лица длинную челку, наблюдая, как меж пальцев заскользили выгоревшие прядки. — Хочешь, чтобы были как раньше? — Не обязательно такие длинные. Просто, чтобы можно было… — Рунаев занес руку и прихватил отросший на затылке пшенично-белесый ежик, — сзади вцепиться полноценно и натянуть… Марк усмехнулся и, лениво треснув его по плечу, перевернулся на спину. — Ладно, не для этого, точнее, не только для этого, — Марат усмехнулся в ответ, было так кайфово спокойно, без спешки и чужих вклиниваний с ним разговаривать. — Просто Габриэль тебе ближе, тебе с ним комфортнее, — прозвучало как обвинение, хоть Марк и поглаживал мягко кисть Марата, лежавшую у него на животе, потом перевернул ее и кончиками пальцев проследил линии. Рука у Рунаева была шире, тяжелее, пальцы длиннее, но не тоньше, кожа немного грубее и темнее. Марк с детства считал, что только такая рука и достойна называться мужской, при этом прекрасно понимая свои отличия от эталона. Марат переплел их пальцы. — Соглашусь с тем, что с Габриэлем мы знакомы дольше… А Марк большую часть времени меня прессует и шокирует, тебе ли не знать… — Я поговорю с ним, — серьезно, даже сурово ответил Габи. Марат провел пальцами по гладкой щеке. — Не нужно, я сам люблю искать к нему подход, — он мягко поцеловал его в губы и отстранился лишь тогда, когда дыхание начало опасно сбиваться у обоих. — И все же, что же с Марком не так? — Я люблю его — вот что с ним не так. В остальном — просто сложный характер. — Ладно, я отпущу волосы… немного… — проговорил Марк, прикусывая палец Рунаева, пока тот обводил контур его губ. — Только не крась их, хочу, чтобы цвет был натуральным, как сейчас. — Я передам Марку, думаю, он прислушается. Марат хрипло засмеялся, снова наклоняясь за поцелуем. — Знаешь... — Что? — Счастье — когда не нужно ничего планировать и куда-то спешить… А просто быть с тобой и чувствовать тебя настоящего, без масок, как сейчас, — Марк смотрел не влюблено или наивно. Взгляд был пронзительным, как тогда, на парапете, он пробирал до самого сердца. Несмотря на жару, у Марата по спине пробежал холодок. Вот он — тот мальчик, что жил после смерти брата с ним в одной квартире и который всегда, даже себе во вред, старался быть честным. Парадоксальный, мистический Марк, которому невольно подчиняешься, несмотря на всю выдержку, всю силу непреклонной до этого воли. Это был не просто порыв чувств, а настоящее обдуманное признание. — Да… У нас даже обратных билетов нет. И ты прав: счастье — это чувствовать тебя вот так, близко, и знать, что тебе нравится быть со мной. *** Психоделическая игра света и музыки создавала такой же психоделический треш в сознании. Пробираясь сквозь экзотически пахнущую толпу, Марат увидел его спину — ровно там же, у бара, где он его и оставил. В одно касание пальцы прошлись по гибким, расслабленным плечам: тело его подрагивало под руками, эластичная, почти невесомая ткань черной футболки липла к вспотевшей коже, завитки волос на шее влажно и от того соблазнительно блестели. Габриэль двигался в такт музыке, Марат уже давно заметил эту особенность в нем — тело начинало вибрировать, стоило Габи услышать приятный слуху ритм. Пытаясь о чем-то общаться с барменом, как ему сейчас казалось, на чистом английском, Марк уже сам расставлял на стойке шоты под новую порцию текилы. Марат с наслаждением огладил бедра и поясницу, пальцы по инерции оттянули и проникли под пояс свободно сидящих голубых джинсов, полукругом прошлись вдоль сгиба шва и, будто успокоившись, рука замерла на животе. — Ты восхитительно пахнешь, — хрипло прошептал Рунаев в светлый затылок, вдыхая идущие от его кожи ноты туалетной воды, гостиничного геля для душа и едва уловимый, но всё же уловимый для Марата запах его пота. Габи показалось, что останется отпечаток, может быть, даже ожог — такой горячей ощущалась ладонь Марата. Но он лишь плотнее вжался в бедра Рунаева и всё так же, покачиваясь на волнах музыки, запрокинул голову, осушая шот. — Ты обещал спокойный отдых в каком-нибудь тихом спа-отеле, а сам уже третьи сутки таскаешь меня по самым злачным местам Доминиканы, — в подтверждение своих слов Марк скосился в строну парочки полуголых качков, которые практически уже осуществив все мыслимые и немыслимые прелюдии, переходили к непосредственному сексу с проникновением прямо у барной стойки. Кроме Марка, на это никто не обращал внимание, что указывало на особенную распущенность нравов этой гей-обители. Наслаждаясь терпким вкусом текилы и лайма на его губах, Марат, как всегда, не спешил с ответом. Он ненавязчиво, но со знанием дела продолжал его целовать, и засос становился настоящей историей о чувствах и безнадежности пристрастия. Марк многое узнавал о себе из таких историй, отзываясь не всегда порывисто. Терпеливо выжидая момента перехода инициативы, он позволял играть со своим языком, покусывать губы, проникать глубоко, а потом уже любил сам заявить о собственных желаниях и планах, и всегда было сложно прервать этот диалог. — Люблю смотреть, как ты танцуешь, солнце, ничего не могу с этим поделать, — Марат крепче перехватил собственное запястье на прогибающейся пояснице, через футболку ощущая жар влажной кожи. — А здесь можно и для себя потанцевать, ни на кого не обращая внимание. Марк сразу вспомнил ту легкость, которую ощутил, стоило увидеть, как Жанна, сжимая в руках чехол с кубком, проходит на посадку вместе с последним из учеников. Они не хотели его оставлять, точнее, хотели остаться с ним, а он только и мечтал, наконец, всецело и бесконечно ощутить себя наедине всего лишь с одним человеком. Спокойно держать его за руку, не одергивать себя каждый раз на полуслове, полувдохе, полушутке с двойным смыслом, только им одним понятным. Постоянные шифры, кодовые фразы, тайные взгляды. Крайней степенью унижения стало общение смсками, находясь в одном помещении, стоя в метре друг от друга, потому что окружающие уже начали неприкрыто интересоваться природой отношений, связывающих детского тренера с его сопровождающим. В итоге стало нормой тех дней, не выдерживая напряжения, сбегать в самый далекий, маленький и темный бар, предварительно указав адрес в переписке, и там уже среди свободомыслящих европейцев напиваться, нервно сжимая его руки, и урывками целовать, успокаивая себя его близостью, уговаривая себя не купить ночью билеты до Питера и не сбежать от всего этого кошмара, лишь бы только свободно быть с ним. По истечении конкурсной недели Марк чувствовал себя законченным неврастеником. Он устал врать Жанне, детям и их немногочисленным родителям о том, что сопровождающий не лично его, а всего лишь один из спонсоров их школы, который с целью мониторинга мероприятия, контроля и обеспечения безопасности делегирован дирекцией. Он устал ожидать подвоха со стороны Славы, который все же, несмотря на значительный прогресс в плане демонстрации нормального отношения к своему тренеру, волком смотрел на Марата. А потом была победа, в которую Марк не поверил. Его усилия и стремления достигли цели. В глазах Тео, как и в суровых глазах Рунаева, он стал кем-то, чего-то добился самостоятельно, и все жертвы, включая побег от любимого человека, стресс, вранье окружающим, страх за репутацию, если станет известно о его ориентации — не были напрасны. Он привел кого-то к победе и в каком-то смысле победил себя. Только рыдая ночью на груди у Марата, он, конечно же, этого не понимал. Он вообще мало что понимал, пока наутро не начал получать поздравления от коллег и немногочисленных друзей. А потом отписалась Жанна, что она с детьми успешно долетела до Питера, и все только и ждут его возвращения. И вот тут до Марка начало доходить значение собственной роли в жизни этих ребят. И чем больше осознавал ответственность, тем всё меньше хотелось возвращаться, ведь до этого Марк и предположить не мог, насколько может быть важен и нужен кому-то, кроме себя и Тео… Не понимая еще одной важной правды, он лежал в гостиничной постели, потеряв счет времени, погруженный в рефлексию, но вернулся откуда-то Марат и положил на кровать билеты до жаркой, а главное, далекой, потусторонней республики. И тогда Марк осознал еще и свое место в его жизни — оно было, оно было совершенно точно и только для него. А теперь стало возможным позволить себе быть собой, стать тем, кто на законных теперь уже основаниях трогает и целует Рунаева, без оглядки назад; и чувствовать смелые прикосновения Марата, отодвигающие далеко в прошлое их одиночество. — Можно и для себя, можно и для тебя — лукаво улыбаясь, Марк протянул Марату шот с текилой и, слизав соль со своей руки, опрокинул в себя очередную порцию крепкого спиртного. Рунаев в точности отзеркалил его движение, но вместо того, чтобы взять лайм, снова прижался губами к его губам. — Кажется, я уже очень пьяный, — Марк улыбался открыто и счастливо, — так что, если считаешь, что пора, то можно и в отель… — Серьезно? Так быстро? — Марат недоверчиво и хитро изогнул бровь, явно намекая на то, что Габи темнит. — Мы только пришли, еще и часа не прошло. — Не хочу напиться настолько, чтобы сразу вырубиться в номере… Люблю расслабление несколько на другом уровне, если ты понимаешь, о чем я. Марату нравилось просто на него смотреть, видеть расслабленными его черты, счастливую улыбку, легкость движений, непринужденность во всем, что он делает или говорит. Хотелось просто пропускать через себя его свет, оставаясь как можно дольше в этом измерении без времени. Почему-то именно сейчас пришло осознание: какими сложными, неразрешимыми или коварными ни были бы обстоятельства на их пути, больше уже ничто не сможет забрать у него Марка. — В этом смысле всегда можешь на меня положиться, — Рунаев выглядел счастливым, и казалось, он стал даже немного моложе. — Все же хотелось бы рассчитывать и на свои силы. Марат сжал пальцы на его шее, притягивая ближе, и прошептал в самое ухо: — Все отлично, малыш, ни о чем не думай, просто веселись… Давай еще выпьем. Марк же как-то резко вздернул подбородок и смотрел теперь куда-то вверх, будто ища что-то взглядом под куполом клуба, а потом закрыл глаза. Он начал двигаться, медленно покачивая бедрами под новый, пойманный идеальным слухом такт музыки. Лицо исказилось, темные брови капризно надломились. Марат обхватил тонкие запястья и положил его руки себе на плечи, привлекая Марка ближе, касаясь бедрами его бедер, и так же кайфово прикрывал глаза. — Этот трек, — прошептал Марк. — Ты не помнишь? Марат прислушался к себе, к своим ощущениям: что-то определенно знакомое было в этой музыке, но никакие воспоминания по силе не могли перекрыть эмоции от ощущения танцующего в руках Габи, поэтому Марат просто ответил: — Что-то очень знакомое. — Первый раз я танцевал для тебя под него. Наш самый первый раз. Я хорошо помню. Медленная мелодия вливалась в сознание тысячами разноцветных бисерных нитей, Марка закручивало в водовороте воспоминаний, будто погружая в то нелегкое время. Становилось грустно. Он уверенно все валил на излишне выпитую текилу — иногда, когда перебирал с выпивкой, его накрывала печаль — но сейчас была не совсем та привычная пьяная рефлексия. Нахлынувшей тоске была другая причина. — Потанцуй со мной, — Габи обвил руками его шею крепче. Чувствуя приятную хрипотцу в его голосе, Марат одной рукой обхватил его за талию, а вторую устроил между лопаток. — Ты никогда не танцевал со мной. Только я для тебя… Медленный, скромный танец двух влюбленных посреди царящей вакханалии выглядел настоящим алмазом в куче дерьма и, безусловно, приковывал взгляды. На мгновение показалось, что время остановилось, и даже насмешливо-подъебистый выкрик со стороны: «Geez, get a room», — только вызвал на губах Рунаева не более чем мягкую усмешку. Он поцеловал в висок Габи, тихо созерцающего через его плечо стриптиз на сцене, и лаконично отсалютовал шутнику красноречивый фак. Пока не стих волшебный трек, длился танец — выбившееся из времени тихое пристанище энергии, переливающейся из одного тела в другое. Но вот музыка сменилась на что-то более соответствующее месту и случаю. — Пошли, — шепнул Марк, беря за запястье Марата и уводя за собой. В отеле, в постели, в предрассветном сером сумраке гладкий холод простыней помогал дышать. Сладкий запах его горячего тела, сладкий вкус и сила объятий. Марат скользнул взглядом по плотно сжатым ресницам, вставая на колени у его слегка расставленных ног. Габи откинулся на подушки, обнаженный и желанный. Дразнящий. Он запретил себе смотреть, только чувствовать, только слышать и вдыхать. Горячий живот коснулся его собственного. Придавленный дурманящей тяжестью тела он лишь сильнее вжался в постель. Марат терзал его рот недолго. Совсем скоро Габи почувствовал мягкое, горячее скольжение языка вниз от живота, прикосновение губ к своим коленям, голеням, стопам, пальцам. Сжимая щиколотки, Марат развел его ноги. Горячее дыхание обдало тонкую кожу на внутренней поверхности бедра, отчего все внутри предательски покрылось льдом. Марат отсасывал, самозабвенно вслушиваясь в отголоски его стонов, которые отдавались, казалось, от стен и заполняли комнату. От его голоса тянуло внизу живота, и приятно, на грани боли нагнетало возбуждение. От его голоса дымом заполнялась голова, и комната шла кругом. Габи всхлипывал и скулил, с силой сжимая коленями плечи расположившегося между его ног мужчины. Марат не рассчитал — ввел пальцы резковато и тут же почувствовал толчок, а потом и свежий вкус горьких трав у себя во рту. Он слизал капли еще и с подрагивающего живота Габи. А тот уже погружался в нежную, бархатную черноту, сдвигая ноги, и руками притягивая Марата к себе. Его губ коснулись губы, и Габриэль почувствовал, как рот заполняется сладковатым дымом. Он усмехнулся, ловя себя на мысли, что с самого первого дня их приезда в южную сказку они не курили обычных сигарет. Дули только траву, причем инициатором этого чужеродного для Габи новшества был Марат. А кто бы мог подумать, что в солидном воротиле крупного бизнеса все еще жив вчерашний нарушитель правил и норм морали? Медленные, горячие прикосновения распалили кожу вместе с сознанием. Ленивые ласки расширяли границы чувственности и чувствительности. Марк слился с общей атмосферой, с утренним туманным полусветом, с глубоким, размеренным дыханием за своим плечом. Он был собой, как никогда раньше, и в то же время утратил границы собственного тела, становясь никем и всем одновременно. Он был Маратом, он чувствовал его, как самого себя, читал его мысли и стал способным предугадывать его желание. «Любящих сердец не может быть два, оно одно на двоих стучит в телах единым ритмом», — влезли в одурманенную голову знакомые строчки, только чьи они, он сейчас не мог вспомнить. Не понимая, в тему ли вообще пришла мысль, он ловил уже новую и под дразнящими прикосновениями, не задумываясь, снова падал в их с Маратом бесконечность. А потом снова строчки из подсознания: «Я честно всегда любил, я правда всегда скучал». И это была правда, самая настоящая-настоящая правда. Он почувствовал, как снова возбуждается, ощущая спиной его тело, дыхание в волосах и то, что не будет больше по нему скучать, потому что уже никогда не отпустит. Он взял его руку и, положив ее себе на живот, начал опускать ниже, давая почувствовать свою эрекцию. Перенимая инициативу, надавливая на живот, Марат заставил прогнуться. Умело и крепко сжав узкие бедра, он вошел медленно. Марк всхлипнул, насаживаясь, и ощущение заполненности разлилось по всему телу: ноги, руки, грудь — Марат был повсюду, даже в легких и клетках мозга. Ни с кем и никогда Марк так органично не совпадал. С ним он становился законченным, дорисованным, полноценным, и именно это ощущение он больше всего любил в их отношениях — чувствовать себя исправленным, отлаженным и нужным. Вместе они будто составляли один пазл сложной картинки. — Ты всегда будешь рядом? — прошептал Марк в звонкую тишину. — Всегда. — Никогда меня не отпускай. — Никогда. — Я твой насовсем, я обещаю… — Мой… Я знаю… Марк не понял, как оказался сверху и уже сам задавал ритм. Он чувствовал на бедрах крепкие руки, и от ощущения вездесущего присутствия Марата, от заполненности комнаты его звенящей энергией мозг начал кончать, заторможено отдавая команду телу. Ослепляющий оргазм затопил сознание белым свечением, и позже все стихло, лишь стук одного на двоих сердца оставался реальностью. Он переложил его осторожно рядом, будто фарфоровую куклу. За окном брезжил рассвет. Это не было ни одним местом на Земле. Это было чем-то слишком личным, созданным совместно, без осознанных усилий, вообще вне сознания в общепринятом смысле, соткано все из тех же бисерных нитей, льющихся прямо из сердца, сложное и понятное только двоим. Марат провел пальцем по тонкой спинке носа, Габи лежал у него на груди, прикрыв глаза, но он не спал, дыхание было поверхностным и рваным, он все еще приходил в себя. Почувствовав его пальцы в своих волосах, Марк немного ожил. — Ты пахнешь морем, — шепнул Марк тихо. — Ты пахнешь морем и мной, — отозвался Марат. — Я не хочу возвращаться. — Не думай об этом. Думай о том, что где бы ты ни был, я теперь всегда буду рядом. — Не могу привыкнуть к этой мысли. — Значит, я буду напоминать, пока не поверишь. — Чувство такое, что, вернувшись обратно, я тебя потеряю. Тебя украдут обстоятельства, люди, дела. — Просто надо жить вместе, как раньше. Буду спать с тобой каждую ночь… Вместе ужинать, болеть, смотреть на дождь, встречать новый год, ты привыкнешь. А сейчас страхи от неопределенности. — Жить вместе? — Марк, сложив руки у него на груди, уперся в них подбородком и теперь смотрел прямо в глаза Марата. — Да. Только теперь я спрашиваю твоего согласия. Марк недоверчиво улыбнулся, совершенно точно понимая, что никакое его согласие Марату не нужно, он давно его получил в виде бессрочного абонемента. — У тебя или у меня? — проверяя теорию, спросил Габи. — Конечно, у меня, заберу тебя с полупустой съемной квартиры. — В свой дворец? — Марк моргнул, отводя взгляд. — Не дворец, конечно, но… Ты не хочешь, да? Если не хочешь, я что-нибудь придумаю, нужно просто определиться с предпочтениями… — Да хочу я, хочу. — Серьезно? — Да, хочу вернуться к тебе во всех смыслах. Я комнату нашу люблю, синие шторы, книжные полки, твой запах повсюду… Мне часто она снится. Марат крепче обхватил его за плечи и прижался губами к макушке. — Вот и решили. Вернемся, перевезем твои вещи… Все обустроим… Но это потом, в следующей жизни, а пока… — Поцелуй меня, — Марк сам нашел губами его губы. — Пока просто меня поцелуй.