Двойственный инстинкт

      На удивление непростая задача — жить с кем-то вместе постоянно. Особенно, если вы съезжаетесь внезапно и неожиданно. Особенно, если раньше не делали ничего подобного. По крайней мере, чтобы вот так…       Реджина жила со Снежкой и Леопольдом, но они по большей части игнорировали её. За исключением тех моментов, когда Король приходил взять то, что причитается по праву, или ей вменялись обязанности няньки. Овдовев, Реджина оказалась полностью предоставлена себе, пока в один прекрасный день не отправилась в Бостон и не усыновила Генри.       Но жизнь с маленьким принцем абсолютно отличается от жизни с его биологической матерью. Потому что Эмма в её доме постоянно, она повсюду, и не сказать, что Реджине не нравится подобный расклад, скорее, просто ошеломляют тысячи мелочей, из-за которых приходится перестраиваться.       Так, например, то обстоятельство, что Эмма всё время оставляет включённым свет. Реджине определённо не нужно экономить на счетах за электричество, просто она не может понять, почему так трудно щёлкнуть выключателем, когда выходишь из комнаты.       Терпение иссякает, когда однажды вечером, спускаясь в подвал, чтобы достать бельё из стиральной машины, Реджине в глаза бросается включённый во всех комнатах первого этажа свет. Она громко вздыхает и собирается разыскать Свон, чтобы объяснить простые истины, когда кое-что замечает.       Эмма и Генри, навалившись друг на друга, заснули на диване перед телевизором, пока рубились в видеоигры. Оба славные и забавные. Ничего более умилительного Реджина в жизни не видела. Включённые лампы позволяют ей, не разбудив яркой вспышкой, сфотографировать их на сотовый.       И внезапно напрасно израсходованное электричество перестаёт волновать. Чёрт бы с ним… Оно стоит того, чтобы день за днём наталкиваться на столь великолепные сцены. Раз на то пошло, можно включить все-все лампы в чёртовом особняке, лишь бы подольше полюбоваться ими. Своей семьёй. Они — семья. И они так… так прекрасны.       А ещё температура тела Эммы значительно отличается от её. По крайней мере, стало понятно, почему Спасительница щеголяет по Сторибруку в кожаной куртке и вязаной шапочке. При чём с таким видом, будто совсем не чувствует холода, в то время как Реджина всегда кутается. Всё это отражается в том, что Эмма постоянно открывает окна и понижает температуру, и Реджина не может избавиться от ощущения, что живёт в иглу (1).       Как-то утром они сидят на кухне, окно широко открыто, и Реджина мёртвой хваткой сжимает кружку горячего кофе. Да, можно просто закрыть окно, вот только она отчаянно хочет, чтобы Эмма чувствовала, что это и её дом тоже.       — Тебе холодно? — спрашивает Эмма.       Реджина проглатывает язвительный комментарий, что её, наверное, выдал стук зубов.       — Немного.       — Ты такая жуткая мерзлячка.       — А ты всегда горячая, — парирует Реджина. И лишь потом понимает, как это прозвучало, и изо всех сил старается выкрутиться. — Тёплая. Я хотела сказать, тебе всегда тепло.       Когда до Эммы доходит двойной смысл, её лицо озаряется светом.       — Эй, довольно быстрая реакция. И что бы она значила? Ты разве не считаешь, что я всегда горячая штучка?       Реджина усмехается.       — Считаешь, — в голосе Спасительницы звучат хвастливые нотки. — Ты имела в виду именно это.       Реджина смеётся, потому что в этом вся Эмма. Уверенная и самонадеянная. И Реджина больше всего на свете хочет вернуть её назад. Свон, которая смотрит другим людям (включая её) прямо в глаза, которая портит частную собственность и грозит врезать всем раздражающим личностям.       — И потом, — в зелёных глазах Эммы искрятся весёлые огоньки. — Может, я просто хочу тебя заморозить, чтобы ты потом пообнималась со мной.       Это Эмма. Их кокетливые, сбивающие с толку подтрунивания. Они вернулись. Реджина взволнованна. Даже моргать боится, ведь тогда она может упустить установившуюся между ними связь.       — Тебе не нужно морозить меня до полусмерти, чтобы добиться этого.       Признание срывается с губ, потому что смелость Спасительницы придаёт и ей смелости. Так было всегда.       — Хмм… — Свон буднично потягивает кофе. Она выглядит такой самодовольной. В хорошем смысле этого слова. — Полезно знать.       И внезапно холод тоже перестаёт волновать. Она готова провести остаток своих дней, замерзая до полусмерти, если Эмма продолжит на неё так смотреть — с самодовольным выражением лица — и предполагать вещи, заставляющие сердце буквально выпрыгивать из груди.       Но, пожалуй, самое раздражающее, что Эмма встаёт по меньшей три раза за ночь, чтобы сходить в уборную. У Реджины чуткий сон, поэтому она просыпается каждый раз, что весьма разочаровывает. Как у кого-то вообще может быть такой маленький мочевой пузырь? Но, по крайней мере, теперь понятно, от кого Генри унаследовал эту особенность.       Эмма явно чувствует себя виноватой. Первые несколько ночей она только и делает, что извиняется. В конце концов, Реджине надоедает, и она притворяется спящей. Лежит с плотно закрытыми глазами, слушает возню Спасительницы, пытающейся двигаться бесшумно. И сдерживает смех, если попытки оборачиваются ещё большим шумом, когда женщина в темноте спотыкается о мебель.       Когда это повторяется во вторник утром, что-то меняется. Потому что Эмма, вернувшись в постель, сонно притягивает Миллс к себе и кладёт руку на бедро.       Женщина старается не дышать. Потому что, хм, это что-то новенькое.       Внезапно мелькает мысль, что пусть Эмма встаёт хоть по десять раз, если всё будет заканчиваться вот так. Оно того стоит. Ещё как! Чувствовать её так близко. Таять в её объятиях.       Оно того на самом деле стоит. Разумеется, Реджина не благодарна за весь тот ужас, через который пришлось пройти, но она счастлива, что Эмма здесь.       Спасительница здесь, совсем рядом, и всеми силами пытается привнести что-то.       Она моет посуду, выносит мусор, а однажды Реджина застаёт её за мытьём душевой.       Точнее, за нелепой попыткой провести полное отбеливание.       Реджина решительно говорит ей: «тебе не надо отрабатывать своё пребывание здесь» — отчасти из-за страха, что Эмма не ровен час рухнет в обморок от истощения (или сильного запаха хлорки).       — Знаю, — отвечает женщина. — Но мне нравится этим заниматься. Отвлекает.       И Реджина не спорит. Даже остановить не пытается, ведь Эмма не работает и из особняка без лишней надобности не выходит. Она почти не вылезает из спортивного костюма, который Реджина одолжила ей в самый первый вечер. Но на днях всё-таки приняла душ, и бывшая королева считает это своей маленькой победой.       Через неделю (или около того), Реджина твёрдо решает занять Свон чем-то, что не включает в себя домашние работы.       — Тебе нравится садоводство? — спрашивает она как-то за завтраком.       — Не знаю, — Эмма пожимает плечами. — Никогда не занималась.       — А хотела бы?       — Разве сейчас не слишком холодно?       — Напротив. Осень лучшее время для посадки.       — И что мы можем вырастить?       — Цветы или овощи. У тебя есть предпочтения?       — Мы можем выращивать овощи на твоём заднем дворе? — по какой-то причине Эмма оживляется. На лице появляется глупая улыбка, как будто она действительно рада новости. — Потрясающе.       — Думаю, этот вопрос мы решили. Я могу зайти в «Игры шипов» за семенами. Не хочешь присоединиться?       — Нет, всё отлично. Я останусь здесь.       — Если хочешь.       Реджина начинает беспокоиться, что нежелание Эммы покидать особняк может оказаться нездоровым. Она отказывается от прогулок, не навещает родителей и не забирает Генри из школы. Уже сейчас понятно, ничем хорошим это не закончится, но бывшая королева готова двигаться маленькими шажками. И Эмма сегодня немного подышит свежим воздухом — пусть даже на заднем дворе.       Она не думает о прочитанном посреди ночи длинном списке симптомов депрессии. Не задумывается о том, что, возможно, Генри прав.

***

      Реджина не спеша выходит из магазина со всем необходимым. Погружённая в свои мысли, она даже не замечает приближающегося доктора Хоппера, пока мужчина не преграждает дорогу.       — Я махал вам, — говорит он, встретившись с ней глазами. — Всё в порядке?       «Твою мать, Арчи!» И как только он умудряется её так хорошо читать? Он даже не настоящий мозгоправ! Как у него вообще получается вызывать её на откровенный разговор?       Иногда кажется, что Хопперу достаточно посмотреть, а она уже закусывает губу, пытаясь сдержать рвущиеся наружу слова.       — Не особенно.       — Что вас беспокоит?       Слишком сложный вопрос… Они стоят посреди улицы, и Реджина понятия не имеет, с чего начать, чтобы в двух словах объяснить случившееся. И, в конце концов, озвучивает вопрос, ответ на который отчаянно хочет знать.       — Что ты сделаешь, если твой любимый человек оказывается в тёмном месте, и ты хочешь помочь, но не уверен, что сможешь?       Мгновение Арчи ошарашено смотрит на неё. Затем обеспокоенно хмурит лоб.       — Я думал, Генри в порядке. Всё ведь наладилось?       Мужчина настолько искренен в своей любви к Генри, что Реджина внезапно осознаёт, почему он заслуживает её доверия.       — Это не… — Реджина колеблется. Если она закончит предложение, всё станет слишком реальным. — … это не Генри.       — Кто-то, кого вы любите, оказался в тёмном месте, и это не Генри?       Немного больно слышать, как Арчи повторяет это вслух, явно пытаясь понять, кого, чёрт возьми, она может любить, кроме Генри. И Реджина призывает себя не срываться, ведь замешательство сверчка вполне обоснованно.       — Правильно.       — Хорошо. Что вы имеете в виду, когда говорите, что этот человек оказался в тёмном месте?       — Что этому человеку сделали очень больно, — уклончиво отвечает она. — И я не знаю, что мне делать, ведь она выглядит счастливой, пока мы вместе, но в целом она несчастна, и… Я так сильно беспокоюсь о ней, что не могу… работать или… думать… или дышать. Я продолжаю ломать голову, как ей помочь… А если я вообще не могу помочь?       — Она? — хмурится Арчи. Но Реджина не слышит. Она полностью отдалась во власть разрушительных мыслей, проклиная себя за сильное чувство любви, доводящее до точки невозврата.       — Я не могу просто сидеть и смотреть, как она уничтожает себя, но я не знаю, могу ли я вообще что-нибудь сделать, чтобы остановить это… Кроме дурацких попыток отвлечь, например, научить её выращивать овощи… Как будто этим можно что-то исправить…       — Реджина, — Арчи осторожно хватает её за локоть, возвращая в реальность; удерживая на земле или, по крайней мере, пытаясь: — Ради всего святого, о ком вы говорите?       — О самом худшем человеке из всех возможных. Вот о ком.       — То есть?       — А кто самый худший человек на планете, в которого я могла бы влюбиться? — парирует она язвительно. Да, она любит Свон, но и сама понимает, что, вероятно, не должна. — Именно в неё я и влюбилась. Потому что жизнь смешная и ироничная. Иногда мне кажется, что так было предписано с самого начала, но это ведь абсурдно, как и сам факт, что я влюблена в неё.       — Не хотите же вы сказать…       Реджина разражается смехом. Потому что выражение чистейшего ужаса на лице Арчи, когда он понимает, о ком именно идёт речь такое… предсказуемое.       — Думаешь, я не понимаю, как это звучит? Она рождена уничтожить меня. Таково её предназначение. Разве ты не помнишь, как я её боялась? До нашего с ней знакомства? Я даже зелье выпила, чтобы забыть о её существовании.       Реджина выпила чёртово зелье, чтобы вершить собственную судьбу, и она действительно вершила. Построила жизнь с Генри и Чармингами… И так необычно, что, несмотря ни на что, она всё равно выбрала Эмму.       — Мы продолжаем спасать друг друга. Мы всегда остаёмся вместе в конце. И я… Я просто не могу потерять её сейчас.       Реджина не может понять, какие эмоции отражаются на лице Арчи.       Сочувствие? Жалость? Беспокойство?       А он задаёт один-единственный вопрос:       — Снежка знает?       И эти два слова вызывают у Реджины новый, ещё больший приступ смеха.       — О, моя любимая часть. Как раз Снежка любезно сообщила мне, что я влюблена в её дочь. Кому же ещё знать, как не Снежке? Из всех оставшихся в живых, она единственная видела меня по-настоящему влюблённой.       Реджина смеётся, смеётся и смеётся. Это смех на грани истерики, до слёз, и люди наверняка смотрят. Но это неважно. Ничего больше не имеет значения.       — Не хотите как-нибудь зайти? — спрашивает доктор Хоппер, когда она успокаивается. — Возможно, мой кабинет — более подходящее место, чтобы обсудить всё это.       — Да, — кивает она, вытирая слёзы и пытаясь вернуть самообладание. — Думаю, так будет лучше всего.

***

      Вернувшись домой, Реджина обнаруживает Свон на заднем дворе, стоящей на покрывале. В глаза бросаются расставленные тут и там продукты, и бывшая королева приходит в замешательство.       — Что это?       — Пикник, — Эмма слегка теряется под недоумённым взглядом Реджины. — Типа того.       — Пикник… — повторяет Реджина. В основном из-за того, что она всё ещё пытается уложить в голове увиденное вкупе с быстро сменяющимся настроением Спасительницы.       Само зрелище душераздирающее, конечно. Картонные тарелки вместо настоящих, бумажные полотенца вместо салфеток, а напитки выглядят так, будто в любую секунду перельются через край.       — Ага, я просто подумала, что мы, наверное, должны хорошо подкрепиться, прежде чем займёмся садом. В холодильнике нашлось немного фигни, как раз для сэндвичей. Но, хм, мы можем пойти домой, если тебе холодно.       Реджине плевать и на холод, и на пятна от травы, которые наверняка останутся на белоснежном покрывале. Эмма додумалась расстелить на газоне эксклюзивное пуховое и дорогущее. Впрочем, кого волнуют подобные мелочи? Все они блекнут на фоне неожиданного, но такого значимого прогресса.       — Нет, мы будем есть прямо здесь. Очень мило с твоей стороны.       — Не совсем. То есть, еда — твоя, покрывало — твоё. Здесь всё принадлежит тебе.       — Зато идея твоя, — отмечает Реджина. — И я уже говорила тебе, что не хочу слышать от тебя ничего подобного.       — Раз на то пошло, я приготовила лимонад не-из-твоих лимонов, — шутит Эмма. — Хочешь присесть?       Реджина кивает, опускается на покрывало и каким-то чудом даже ничего не опрокидывает. Затем делает глоток домашнего лимонада и искренне удивляется тому, насколько он хорош.       Следующие несколько минут они сидят в уютной тишине, пока Спасительница не нарушает её словами: «когда Генри был маленьким, ты часто устраивала для него пикники».       Это не вопрос, а воспоминание, которое они теперь делят на двоих.       — Да, — Реджина улыбается своим мыслям. — Он очень любил их.       — Как и ты.       — Очень даже.       — Мы часто ходили на пикники в Нью-Йорке. Наверное, из-за того, что я думала, будто это — моя традиция. Мы любили посидеть в Центральном парке и Брайант-парке.       — Уверена, это было мило.       — Да, — говорит Эмма. — Генри наверняка когда-нибудь захочет вернуться в город, навестить своих друзей. Может, мы все поедем? Мы можем сходить в парк… Показать тебе наши любимые места.       — С удовольствием.       — И я.       Всё складывается неплохо. По крайней мере, Эмма собирается выйти из особняка, правда, в очень далёком будущем, когда они решат устроить семейные каникулы в Нью-Йорке.       — Хотя я никогда не понимала трудностей с сидением, — Реджина расправляет плечи. — Мне хотелось, чтобы было на что опереться. Обычно, если долго сижу в одной позе, начинает болеть поясница. Когда Генри был маленьким, я…       — Опиралась на камень в парке? Я помню.       — Да, конечно… ты помнишь.       Слишком многое от неё и от её личности теперь принадлежит Эмме Свон. Сын, воспоминания, а теперь и магия. Если хорошо подумать, наверное, нет ничего удивительного в том, что её сердце тоже тянется к Спасительнице.       — Можешь опереться на меня, если понадобится.       — Что?       — Можешь опереться на меня, если у тебя заболит спина. Я могу быть твоим… камнем, — Эмма морщит нос, недовольная собственным объяснением. — Прозвучало стрёмно… Но в последнее время ты сама что-то вроде камня для меня, так что… покатит.       Реджина не отказывается, и после того, как они перестраиваются, готова поклясться, что слышит, как их сердца бьются в унисон. Несмотря на неловкость, бывшая королева садится между коленями Спасительницы, надёжно удерживаемая сильными руками.       Она чувствует спиной грудь Эммы.       И солнце на своём лице.       И всё идеально.       — Мне нравится длина твоих волос, — говорит Свон.       Реджина вынуждена пересмотреть ощущения.       Потому что Эмма рассеяно перебирает пальцами её волосы.       И вот теперь всё идеально.