***
Вернувшись домой, Реджина с удивлением и беспокойством обнаруживает, что Эммы нет в её (их?) спальне. Она собирается проверить первый этаж, когда замечает тонкую полоску света, пробивающуюся из-под двери гостевой комнаты в конце коридора. Именно в этой бесхозной спальне женщина обнаруживает на кровати фигуру, свернувшуюся калачиком под тёплым одеялом. Свернувшуюся калачиком Эмму, если быть точнее. — Что ты здесь делаешь? — Я подумала, ты разозлишься и не захочешь меня сегодня видеть. — Вот только не нужно решать за меня. Реджине не удаётся скрыть нарастающее раздражение. Уж больно легко сдалась Эмма — взяла и сбежала. Впрочем, велика вероятность, что во всём виноваты обличительные слова Белоснежки о том, что ей нравится такая Свон. Может, она просто пытается доказать себе, насколько это утверждение далеко от правды. Все негативные эмоции испаряются, когда Эмма садится и поворачивается к ней. Никогда раньше женщина не видела у Спасительницы такого взгляда. Её глаза не просто слегка опухшие, они — налитые кровью. Слова Генри — красивые и чудесные слова, которые он зачитал перед всеми горожанами — эхом звучат у неё в голове. Они напоминают о том, что Эмма сейчас (и уже какое-то время до) является важной частью её жизни. Они не могут существовать друг без друга. Больше нет. — Твои глаза?.. — Угу… Не знаю… Они реально чешутся. — И ты их тёрла? — Немного. Реджина скрывается в смежной ванной, где достаёт из шкафчика маленькое махровое полотенце и смачивает его прохладной водой. Затем возвращается в спальню, забирается на кровать и, скрестив ноги, слегка ударяет ладонью по колену. Эмма отвечает коротким, вопросительным взглядом, словно не уверена, правильно ли поняла, чего от неё ждут. — Ложись, — приказывает Реджина. — Это поможет. И вот голова Эммы покоится у женщины на коленях. Она нежно смачивает закрытые веки, стараясь унять зуд в глазах, в омуте которых так часто тонет в последние дни. — Он написал про нас, — шепчет королева. — О командной работе. О нас, Неверлэнде и втором проклятии. — Правда? — Да. Это было чудесно. Уверена, если попросишь, он позволит тебе прочитать. — Не уверена… У него есть полное право злиться на меня, — голос Эммы пропитан ненавистью к себе. — Почему ты не злишься? — Потому что понимаю. — А я вот не понимаю, как тебе удаётся так хорошо понимать меня. — Всё просто. Когда-то я сама находилась точно в таком положении. — В каком «таком»? — ненависть в считанные секунды сменяется отчаянием. — Могу тебя заверить, что я, чёрт возьми, не знаю, какое у меня сейчас положение. По непонятной причине происходящее возвращает Реджину во время, которое всей душой жаждала забыть. О котором никому и никогда не рассказывала. Ей даже наедине с собой непросто признавать, что это действительно происходило с ней. — Когда я вышла замуж за короля, я и не подозревала, что это за собой повлечёт, — медленно говорит она. — Ты, наверное, думала, что моя мать, одержимая мыслью сделать меня королевой, хорошо меня подготовила. — К чему? — Первые несколько раз, когда он приходил с требованием выполнить обязательства, я была весьма опустошена. Эмма вздрагивает. — В самом… самом начале я не скрывала своего горя. Плакала почти всё время. И однажды имела неосторожность ошибиться, ответив горничной, которая поинтересовалась, что со мной не так. Она мне показалась… милой. К тому же, мне не хватало собственной матери. Но знаешь, что она сказала, когда я призналась, как несчастна? — Нет. И что она сказала? — Что если бы не пришлось расплачиваться головой, она бы ударила меня по «избалованной физиономии». Сотни юных девочек были готовы пожертвовать всем, чтобы оказаться на моём месте. Она сказала, что я должна осознать, как же сильно мне повезло. Очевидно, я должна была быть благодарной. Благодарной, что того, кого я любила всем сердцем, убили на моих глазах, что мать продала меня человеку, с которым, как мы потом узнали, не срослось у неё самой. — Божечки… — бормочет Эмма. — Отстойно. — Я не хотела становиться королевой. Ты не хотела становиться спасительницей. Все вокруг только и делают, что твердят, до чего же это здорово… Но большую часть времени ты чувствуешь себя совсем не здорово. Например, сейчас? Тебе наверняка не здорово. Я угадала? — На все сто. — Вот и всё. Я понимаю, потому что сама находилась в таком положении, — повторяет Реджина. — Мне очень хорошо известно, как одна вещь, случившаяся даже не по твоей вине, может стать последней каплей. Как из-за неё всё вокруг может разрушиться. В конце концов, приходит ощущение, что ты не в состоянии жить дальше. Реджина очень хорошо помнит извилистые спирали тьмы. Помнит падение с балкона и посетившие её за считанные секунды до спасения «обнадёживающие» мысли, мол, разобьётся сейчас, и этим всё закончится. — Да… Всё правильно. — Но… Эмма, ты не можешь прятаться вечно. Я понимаю, тебе страшно, но если на то пошло — отрицание жизни или собственных эмоций ничего тебе не даст. — Знаю, — соглашается Спасительница. — Просто я чувствую себя… не знаю… тонущей? Мне всё время кажется, словно я тону, а стоит мне глотнуть воздуха, и мои лёгкие снова заполняются водой. И это тоже Реджине знакомо. Перебраться через возведённые собой и окружающими стены — невозможно, вода в лёгких лишает возможности дышать и нет сил пошевелиться. — Почему ты расстроилась, когда увидела, что я разговариваю с твоими родителями? — Потому… Я никому не нужна. Никто из вас во мне не нуждается. — Генри нуждается. — Нет, — возражает Эмма. — У него есть ты. — У него есть я, да… Но и ты тоже нужна. Однажды ты сказала мне, что мира, в котором тебя нет в жизни Генри, больше не существует. Ты нужна своим родителям, и ты это знаешь. Эмма насмешливо фыркает. — Прикалываешься? — Нет. Ты заблуждаешься на их счёт. Чарминги эгоистичные, иногда глупые — я первая готова подписаться под этим — но они любят тебя и нуждаются в тебе. — Не верю. — Хорошо, — уступает Реджина. На языке крутятся четыре слова, которые она не может сдержать в себе, и плевать на последствия. — Но ты нужна мне. — Нет, не нужна. Ты — Реджина. Ты вроде как… непобедимая. Тебе никто не нужен. — Ты мне нужна, — повторяет королева и чувствует себя невероятно свободной. — И мне нужно, чтобы ты вернулась в форму. Не прямо сейчас. Шаг за шагом. Когда придёт время. Судя по выражению лица Спасительницы, признание озадачивает её. — Что ты хочешь сказать? — Мне не надо, чтобы ты завтра возвращалась на работу. Мне даже не надо, чтобы ты говорила со своими родителями, пока сама не решишь, что готова. Мне нужно, чтобы ты делала маленькие шаги. Если хочешь, можем делать их вместе. — Ладно, — в согласии Эммы звучат нотки надежды. — Как? — Можем погулять по городу. Можем пойти выпить кофе. — Кофе… — задумчиво повторяет женщина. — Да, возможно. — Понимаешь, почему тебя так сильно беспокоит перспектива покидать надолго особняк? — Потому что моя магия убила человека, и я не хотела, чтобы… Если я ещё кому-нибудь причиню вред? Например, Генри или братишке… или тебе? — Эмма… Этого не случится. Ты пыталась защититься от физического насилия, и твоя — наша — магия отреагировала. Но ты никогда не сможешь навредить нашей семье. Наша магия… Наша семья… Эмма отмалчивается. Она явно не ожидала, что Реджина считает произошедшее нормальным, возможно, даже чем-то хорошим. — Твоим глазам получше? — Немного, да. Реджина выдёргивает салфетку из стоящей на прикроватной тумбочке коробки, а затем указательным пальцем приподнимает подбородок Эммы. — Ты что делаешь? — У тебя из носа течёт. — Подожди! — повышает голос Эмма. — Остановись! Реджина одёргивает руку, словно обжёгшись, потому что не хочет делать ничего такого, чего не хочется Эмме. — Прости. — Нет, не надо. Не то, чтобы я… хм… ты — замечательная. Но мне пора обозначить границы, хотя что-то мне подсказывает, что я уже уничтожила свои шансы на… — Эмма осекается. — Просто… Я не хочу, чтобы ты видела во мне ребёнка, понимаешь? Реджина невольно улыбается. Что и говорить, ей чертовски интересно, кем Эмма хочет быть в её глазах. Какое-то время они молчат, пока в уютной тишине не раздаются ставшие такими знакомыми звуки. — У тебя в животе урчит? Ты что-нибудь ела? — Не-а. Но я могла обойтись остатками нашей пиццы. Наша магия. Наша семья. Наш сын. Наш дом. Наша комната. Наша пицца. Всё шито белыми нитками. Реджина щёлкает пальцами, и мгновением позже коробка с пиццей появляется в её руках. — Вот это впечатляет, — Эмма сразу оживляется и снова садится. — Если бы ты ещё могла её разогреть. — Считаешь, я не могу разогреть пиццу? — посмеивается Реджина. — Я даже разочарована, что ты такого невысокого мнения обо мне. Эмма тоже смеётся. И прежде чем королева успевает осознать происходящее, они обе сидят на кровати, скрестив ноги, и едят пиццу, словно во всём мире больше никого и ничего не существует. И то, что в конечном итоге происходит, непредсказуемо и красиво. Ни разу не романтично, потому что они объелись пиццей, покрасневшие глаза Эммы всё ещё слезятся, но, тем не менее, оно происходит.***
Реджина просыпается посреди ночи. Как и всегда, когда рядом Свон, окно открыто нараспашку, и бывшая королева продрогла до костей. Она встаёт, чтобы закрыть его, а когда забирается обратно в кровать, просыпается Эмма. — Прости, — она поворачивается и её лицо так близко от лица Реджины, что их носы оказываются в считанных дюймах друг от друга. — Нужно было закрыть окно, прежде чем ложиться спать, а я забыла. — Всё нормально. — Мне, правда, не по себе. — Пожалуйста, прекращай. Со мной всё нормально. — Нет, ты дрожишь. Без лишних слов Эмма берёт на себя обязанность согреть её. Они, против обыкновения, не обнимаются, даже не нежничают. Спасительница нависает над ней, скользя ладонями по предплечьям в надежде, что трение согреет. И действительно становится тепло. Просто это не совсем то тепло, на которое обе рассчитывают. Реджина ничего не планировала. Её нога, чуть согнутая в колене, упирается Свон в промежность совершенно случайно, но с губ женщины срывается тихий стон, и Миллс охватывает давно забытое ощущение. На мгновение взгляды пересекаются, и они обе всё понимают без слов. А дальше всё развивается с поразительной быстротой. Внезапно Эмма оказывается сверху. Горячие ладони скользят по животу, и Свон вжимается в неё, стремясь быть ещё ближе. Реджина ничего не говорит — она физически не способна вымолвить ни слова — но по тому, как извивается, становится ясно, что наслаждается каждой секундой происходящего. Эмма чертовски хороша. Так хороша, что Реджина невольно задаёт собственный темп, прижимаясь всё ближе, стараясь усилить контакт. В комнате темно и тихо, пока Эмма не выдыхает приглушённые «Реджина» и «блин» и не запрокидывает голову. Реджине кажется нелепым держать руки по швам, но она не знает, что с ними делать. В конце концов, они ложатся на бёдра Эммы, блуждают по её телу, задержавшись чуть пониже спины. Как только это происходит, Реджина хочет одёрнуть руки, потому что вся эта ситуация кажется ей чрезвычайно необычной. Она мысленно спрашивает себя о каждом следующем шаге. — Нет, — просит Эмма. — Останься. Пожалуйста. И Реджина безропотно подчиняется. В данный момент Спасительница полностью контролирует ситуацию. Не так, как это делал Леопольд, и уж точно не так, как Крюк. Между ними царит взаимное доверие и понимание. Как только Реджина ловит себя на мысли, что вряд ли могла бы чувствовать себя лучше, чем сейчас — проворные пальцы проделывают путь к резинке пижамных штанов. Эмма заглядывает ей в глаза и спрашивает: — Можно? Обратного пути больше нет, да и не сказать, что Реджина хочет отступать. Потому что всё происходящее — вполне закономерная кульминация. — Да. Их отношения очень запутанные и неустойчивые. И то обстоятельство, что Эмма просит у неё согласия, наверняка связано с её нежеланием добавлять новую сложность в копилку к остальным. Тем не менее, нет ничего смущающего, когда пальцы Свон отодвигают в сторону кружево и входят в неё, заставляя почувствовать себя цельной. Реджина полностью теряется в ощущениях. Она не хочет, чтобы это когда-то заканчивалось, но Эмма слегка надавливает большим пальцем на клитор, и её накрывает волной наслаждения. Восстановив дыхание, Реджина не знает, должна ли ответить взаимностью. Она вообще не знает, что ей теперь делать. Что она действительно сейчас хочет — поцеловать Свон. На этот раз взаправду поцеловать. Но Эмма оказывается шустрее. И пока Реджина пытается определиться со следующим шагом, она прижимается к ней, как и любой другой ночью, но эта — другая. Спасительница нежно целует её в ключицу и шепчет: Ты тоже мне нужна.