***
Эмма чертовски напугана. Она шагами мерит холл и буквально до крови грызёт ноготь на указательном пальце. Почему Реджина так долго не возвращается? Почему никто не отвечает на чёртовы телефонные звонки? Они всё ещё связаны друг с другом магически, и Эмма чувствует, что Реджина в безопасности, но не знает, где та сейчас находится, что совсем не здорово. Ни разу не здорово. В двери щёлкает замок, и на пороге появляется Генри. И Эмма тут же набрасывается на него с расспросами. — Ты знаешь, где твоя мама? — Ага, — его голос звучит беспечно. — У твоих родителей. — Что? — это последнее, что Эмма ожидает услышать. Сама мысль, что Реджина по какой-то причине оказалась в квартире Чармингов, внушает ей тревогу, но женщина пытается держаться невозмутимо. — Как так? — У неё дико разболелась голова. Я так понял, Белоснежка знает рецепт какого-то древнего лекарства, ещё со времён Зачарованного леса, которое может помочь. — Вот оно что… — Эмма невольно сжимает кулаки. С какой такой радости её мать должна заботиться о Реджине? Ответ на этот вопрос становится понятен прежде, чем Свон успевает додумать его до конца. Сама она потеряла право заботиться, потому что даже не потрудилась съездить за ней. — В чём дело? — явно заметив напряжение на её лице, спрашивает Генри. — Я что-то пропустил? Генри пропустил очень много, но во всей этой истории нет ничего забавного, чтобы посвящать его в подробности. — Нет, ничего. Эмма не хочет рассказывать о ещё одном провале. Просто не может заставить себя сказать это вслух. Вчера сбежала с выступления с Генри, а сегодня, несмотря на просьбы помочь, не забрала из офиса его мать, страдающую от ужасной головной боли. — Она не отвечает на мои звонки, вот я и забеспокоилась. — У неё нет с собой телефона. — Тогда откуда ты узнал? — Снежка позвонила. Она несколько раз пыталась до тебя дозвониться. Мама хотела, чтобы ты знала, что она там. Эмма видела пропущенные звонки от Мэри-Маргарет, но подумала, что мать названивает, чтобы в сотый раз поинтересоваться, почему они перестали общаться. Или, чтобы спросить, почему она съехала от них, практически без предупреждения. — Мам, — с невероятно серьёзной интонацией говорит Генри. — Почему ты злишься на своих родителей? Лишь сейчас Эмма понимает, что не очень успешно скрывала переживания. Она безусловно избегала Генри, чтобы не пришлось с ним объясняться, и ничего не рассказывала, но этого было недостаточно. — Всё сложно. Её сын раздражён, это видно невооружённым глазом, и женщина не слишком удивляется, когда он набрасывается на неё с гневными претензиями. — Знаешь, мама относится ко мне на равных, а ты ведёшь себя так, будто я тупой ребёнок. Почему ты просто не можешь мне рассказать, какого чёрта происходит? — Потому что не хочу, чтобы ты из-за меня сердился на своих дедушку и бабушку, — поясняет она. — Это было бы неправильно. Довольно правдоподобное объяснение, но при этом — оправдание. Эмма до смерти боится реакции Генри, когда он узнает, что она не проклятый герой и, вероятно, никогда им не была. Она слабая и несовершенная, а в довершение всего последнее время не замечает разницы между правильным и неправильным. — Я достаточно взрослый, чтобы самому решать, на кого злиться, — парирует Генри. — Ты так не думаешь? И — тьфу — спорить с Генри так же бессмысленно, как и с его приёмной матерью. Эмма никогда не могла переспорить ни одного из них, но почему-то всё равно пытается. — Хорошо. Она продолжает молчать, и сын настойчиво переспрашивает вновь: — Что происходит? — Присядем? Генри пятится и садится на ступеньки лестницы. Эмма опускается рядом. Память возвращает её в тот далёкий день, когда они разговаривали в деревянном замке на пляже. Мальчик не должен был отмахиваться от её попыток объяснить, что она не является ничьей Спасительницей. — В Неверлэнде моя мама сказала, что наши с ней отношения не такие, какими она хотела бы их видеть, — медленно говорит она. — И ладно бы. В конце концов, её слова не лишены смысла. Ни одна мать не захочет быть ровесницей своего ребёнка. Я понимаю, это странно. — Ещё бы. — Дело в другом. Она всё ещё отказывается брать ответственность за свою роль в случившемся. Но, на мой взгляд, куда хуже удивительный вывод, который она вынесла из наших отношений. Она захотела родить нового ребёнка. Генри хмурит лоб. — А она знает, что первая приёмная семья отказалась от тебя, когда у них появился свой ребёнок? — Да. — Как-то бесчувственно. Если двенадцатилетний подросток способен увидеть всё это, почему родители не могут? Почему они невежественны по отношению к её чувствам? После двадцати восьми лет одиночества, на которое Чарминги её обрекли, она не так уж много и требует от них. — Они с такой лёгкостью оставляют меня, — продолжает Эмма чуть смелее. — Они были готовы остаться в Неверлэнде навсегда. Они позволили бы нам остаться в Нью-Йорке, и это меня просто убивает. — Думаешь? — Мы с твоей мамой говорили об этом, — признаётся она. — Она сказала, что приехала бы за нами после победы над Зелиной. Не смогла бы жить со знанием, что мы где-то там… хотя ей было бы очень непросто разрушить наше счастье. Генри улыбается. Эмма догадывается, что он вспоминает время, проведённое в Нью-Йорке. Прекрасное время, несмотря на ощущение, что чего-то — кого-то — не хватает. — Даже Реджина согласилась, что родители оставили бы всё как есть, позволив нам и дальше жить с фальшивыми воспоминаниями. Они бы просто… переступили через это. Но теперь, когда я… знаю, каково быть матерью, я… Я понимаю, что никто не смог бы тебя заменить, Генри. И хотя иногда мне хочется, чтобы события развивались по-другому, а те воспоминания были настоящими, я продолжаю видеть в наших отношениях прекрасное. Мне просто хочется, чтобы родители думали то же самое обо мне. Генри ободряюще берёт её за руку. — Они всё время говорят, что желают мне только лучшего, — с горечью замечает Свон. — Но вряд ли они знают, что для меня лучше, по крайней мере, я так не думаю. Генри крепко обнимает и говорит, что очень сильно её любит. Собственно говоря, другие слова и не нужны. — Не хочешь устроить киномарафон? — спрашивает мальчик, когда они наконец разрывают объятие. — Мамы сегодня нет. Можно наесться конфет. Эмма улыбается. Звучит действительно хорошо. То что доктор прописал. Она не рассказывает Генри, что Реджина сама не против поесть конфет, когда он отправляется спать. Ещё один общий секрет из множества таких же.***
Эмма прижимается к Генри, и ей действительно хорошо, ведь они давным-давно не устраивали подобных вечеров. Но как бы она ни старалась, сосредоточиться на происходящем в фильме не получается. Эмма скучает по Реджине и продолжает переживать за неё из-за чёртовой мигрени. Кроме того, она всерьёз беспокоится, что бывшая королева никогда не простит за то, что спихнула её на Белль. Надо же было так облажаться, чтобы всё разрушить меньше чем за двадцать четыре часа после того… Она не думала, что их отношения зайдут настолько далеко, но не сожалеет. Единственное, что её печалит (убивает) в произошедшем, так это то, что она не может быть тем человеком, которого заслуживает Реджина. Вот почему нельзя допускать, чтобы это повторялось. Королева заслуживает того, кто приедет за ней, когда настигнет приступ мигрени. Кто может подарить ей целый мир. За этими размышлениями снова пришла ненависть к себе. Эмма никому не рассказывала, даже Реджине, но ей удалось найти способ справиться с этим чувством. Она магически себя режет, а потом исцеляет. Одним выстрелом двух зайцев — приносит быстрое облегчение и не оставляет следов. Именно этого Эмме сейчас хочется больше всего, потому что она заслуживает наказание за то, что подвела человека, который никогда не подводил её. Прежде чем помешать себе или осознать произошедшее, женщина чувствует, как по щекам начинают течь слёзы. — Мам! — поворачивается к ней Генри. — Что случилось?! — Я не могу тебе рассказать. — Почему нет? Эмма плачет. Рыдает навзрыд на глазах у родного сына. Такая вот она стала жалкая. — Потому что я грёбаная Спасительница. Генри хватает с журнального столика пульт, чтобы поставить фильм на паузу. — Пожалуйста, мам, расскажи, — умоляет он. — Что ещё происходит? В горле появляется горький комок, но Эмма пытается проглотить его. Есть только один способ ухудшить ситуацию ещё больше — наблевать на ребёнка. Генри смотрит выжидающе, и она не знает, что делать. Ощущение такое, что стоит ей открыть рот, и сдержать себя не получится, как бы этого не хотелось. — Я убила Крюка. Вот оно. Пожалуй, это первый раз с той самой роковой ночи, когда Эмма произносит это вслух. Генри даже не вздрагивает, он вообще не двигается с места, лишь спрашивает: — Почему? И она рассказывает, захлёбываясь слезами, о самой первой ночи, выдуманной игре в покер и инстинктах Реджины. Рассказывает о Крюке, принявшим облик бывшей королевы, о поцелуе, выбросе магической энергии, а ещё о причинах, по которым не может открыться родителям. Она рассказывает почти обо всём, хотя на самом деле не имеет права это делать, по крайней мере, без Реджины. Единственное, о чём Эмма умалчивает, так это о том, что чертовски влюблена в его мать, а прошлой ночью они даже сексом занимались, и теперь она чувствует себя полным дерьмом, потому что не потрудилась приготовить ей завтрак или забрать с работы. Смешно, но всё это время Генри смотрит на неё таким взглядом, будто она — любимая мама. Подросток кажется таким опустошённым из-за того, что кто-то мог попытаться сделать ей больно. А потом вдруг заявляет, что она не сделала ничего плохого, и хорошо, что Крюк исчез. Кажется, Генри действительно считает, что она ни в чём не виновата, и видит в ней героя. Мгновение они сидят молча, и Генри продолжает как ни в чём не бывало прижиматься к ней. — Мама спасла тебя, — заключает он. — Она спасла тебя дважды? — Да. Мне хочется, чтобы она была здесь. Она должна быть. — Тогда съезди за ней. — Думаешь? — Ну, она уже выпила лекарство, так? Зачем ей там оставаться? Эмма задумывается над его словами. Может быть, лучше поздно, чем никогда. Квартира родителей недалеко. Она справится. Обязательно справится, если поверит в себя. Чёрт возьми, она действительно может это сделать и не облажаться. Эмма уверена, она не может быть Спасителем этого богом забытого городка, но… Возможно, она всё ещё способна быть человеком, на которого может рассчитывать Реджина (что ещё лучше бремени спасительницы). — Езжай, — призывает Генри. — Привези её домой.***
Реджина просыпается в комнате Эммы, и нет ничего удивительного в том, что чувствует себя в тысячу раз лучше. Может быть, Эва и была манипулятивной сучкой, но она определённо знала толк в лечении мигреней. Кора, наверное, сейчас в гробу переворачивается. Ещё один приятный бонус. Не тратя времени даром, Реджина отбрасывает одеяло и встаёт. Она всё ещё хочет как можно скорее добраться до особняка. Но первым делом нужно найти телефон, чтобы позвонить домой и сказать своим, что скоро приедет. Заодно убедиться, что Эмма не решила, будто на неё обижаются. Теперь, когда головная боль уменьшилась, а с ней и капризы, Реджина упрекает себя за то, что позволила себе расстроиться из-за Свон, которой без неё несладко приходится. Она спускается по лестнице, когда слышит голос Эммы. В первое мгновение ей кажется, что выдаёт желаемое за действительное, и всё это — игра воображения. Но, спустившись ещё на пару ступенек, она слышит, как Снежка открывает дверь, а потом видит на пороге Свон. Женщины не замечают её, и Реджине немного не по себе из-за того, что следит за ними исподтишка, но она не может заставить себя сдвинуться с места. — Привет. — Эмма! — шокированная внезапным появлением Снежка, кажется, растеряла всё красноречие. — Ты… Здесь. — Я просто пришла за Реджиной. — Она ещё не проснулась. — Я разбужу. — Не уверена, что это хорошая идея, — стоит на своём Снежка. — У неё очень сильно болела голова. Ей нужно поспать. — Хорошо, — не спорит Эмма. — Тогда я осторожно, стараясь не разбудить, перенесу её в машину. — Зачем ты так? — Ей здесь не место. Она должна быть дома. Я ценю всё, что ты для неё сделала, но не вижу причин, почему она должна оставаться здесь на ночь. Реджина настораживается. Напряжение между матерью и дочерью возрастает с каждой секундой. Ей не хочется, чтобы оно достигло своего пика, и этого оказывается достаточно, чтобы вернуться в реальность и выйти из укрытия. — Хэй, — обращается она к обеим женщинам. — Реджина! — из груди Эммы вырывается вздох облегчения. — Привет. Бывшая королева растеряна и изумлена одновременно. Впервые за долгое время Эмма напоминает себя настоящую. На Свон по-прежнему её блузка и джинсы, но она так же надела свою красную кожаную куртку и воспользовалась карандашом для глаз. Реджина не может вспомнить, когда в последний раз Эмма подкрашивала глаза. Не то, чтобы она остро в этом нуждалась, просто было в этом что-то такое, что делало её собой. — Ты прекрасно выглядишь. — Хм. Наверное, из-за того, что на мне твои вещи? — привычно отшучивается Эмма. Не из-за этого. Даже не близко. Просто Свон снова «искрит». Во взгляде появился огонь, по которому так сильно тосковала Реджина. — А на мне — твои. — Точно, — смеётся Эмма, только сейчас заметив, что Реджина в её одежде. — Наверное, мы квиты. — Наверное. По какой-то причине этот разговор казался более неловким, чем тот, что произошёл утром. Может быть, именно неловкость вынуждает Мэри-Маргарет молча уйти, оставив их одних. — Я взяла кофе. Реджина настолько растерялась из-за появления Эммы, что даже не заметила поднос и два бумажных стакана. И не сразу поняла, почему женщина хвастается своим поступком. — Я думала о том, что ты вчера сказала, — поясняет та. — О маленьких шажках. Помнишь, ты говорила, что мы могли бы сходить за кофе? Что именно это могло бы стать первым шагом? А потом в сознании Реджины что-то щёлкает. — Ты зашла за кофе. — Да. И когда делала заказ, попросила два, даже не задумываясь. Потому что ты… — Эмма осекается. — Сейчас не самое подходящее время пить кофе, но я всё равно взяла его, потому что… — Это символично. — Да, — кивает Эмма. — Но теперь это кажется глупым. — Вовсе нет. По правде говоря, это прекрасно. Эмма прилагает намного больше усилий, чем Реджина ожидала или представляла. — Я очень сожалею, что не приехала за тобой. — Ты здесь, — напоминает Реджина. — Ты приехала. — Да, — заметно, что Эмма, несмотря на всю свою храбрость, нервничает. — Мы можем уйти? — Мне нужно переодеться. Эмма не в восторге от этой идеи, и Реджина готова пойти на уступки. Она понимает, что Свон заставила себя выйти из особняка, заехать за кофе, а потом приехать к родителям. Это большое достижение. — Или я могла бы надеть пальто и молиться, чтобы никто не увидел меня в таком виде. Стоило бы попрощаться с Мэри-Маргарет, поблагодарить за гостеприимство, но, кажется, на это не будет времени. Эмма благодарно берёт её за руку. — Спасибо. Маленькими шажками.