10. Сквозь лед
10 января 2020 г. в 04:14
Из блокнота, найденного в третьем купе четвертого вагона Полярного экспресса:
1 мая
Всем здравствуйте, меня зовут Алиса. Понимаю, что это звучит несколько неопределенно, но за последние дни я разочаровалась в стольких событиях моей недолгой жизни, что имя Алиса — то единственно реальное и близкое мне, за что я могу зацепиться. Этот блокнот и ручку, которой пишу, я взяла у Тхвай-си, девушки из первого купе. Она журналист и едет на север записать уникальный репортаж для своей газеты. Что ж, здесь я продолжу дневниковые записи, которые начала вести еще в Гауптштадте, под землей, а потом была вынуждена их прервать.
Начну, пожалуй, с самого устройства Полярного экспресса. Он совсем не похож на тот поезд, в котором я когда-то со своими приемными родителями ехала в Гауптштадт, столицу «подземного мира». Вагоны в нем гораздо больше, и обиты они настоящей литой сталью. Таким не страшен царящий снаружи жуткий холод. Также над колесами экспресса закреплены острые стальные шипы. Зачем они нужны, я не знаю, но мы с Невиллом сошлись на том, что таким образом поезд расчищает себе дорогу среди льдов. Двигатели поезда очень мощные, и работают они на дизельном топливе; иногда, при совсем уже диком холоде, приходится топить вагоны обычными дровами, но такие случаи бывают редко. Останавливается экспресс в основном у заправочных станций, чтобы пополнить запасы топлива, но бывают и более длительные остановки, на вокзалах и небольших станциях, чтобы принять новых пассажиров.
Пассажиры в поезде, к слову сказать, едут самые разнообразные. Хотя профессии у них у всех связаны в основном с покорением новых земель и тяжелой работой, цветов или, как говорят у нацистов, рас они совершенно разных: тут есть и белые, как я, и черные, как Невилл. Много тут желтых, как та девочка из Магдевилля и ее парень, а есть также люди странно коричневого цвета. Правда, все эти люди обижаются, когда их называют по цвету кожи, поэтому мне приходится понемногу учить названия их «наций» (это вроде наименований тех стран, в которых они жили до Большой войны, сто лет назад). Желтые зовутся азиатами, коричневые — арабами. Есть тут даже парочка американцев, но это вовсе не те американцы, с которыми Рейх когда-то вел войну. Насколько мне удалось понять, они жили чуть южнее, а по цвету похожи скорее на арабов... Ладно, я совсем запуталась. Все это многообразие напоминает мне легенду о «вавилонском столпотворении» из Библии, и Невилл полностью согласен со мной.
К слову о Невилле. Чего только нового ни узнаешь, живя в этом мире! Когда мы только-только оказались в купе, я заметила, что мое платье, то самое, в котором я бежала от нацистов и ходила все эти дни, сильно порвалось и запачкалось, а сменной одежды у меня не было. Пришлось одолжить одежду у Тхвай-си, которая оказалась той же комплекции, что и я. Когда я вернулась в свое купе, Невилл был там, и я принялась снимать платье перед ним. Он тут же вскочил, замахал руками: «Ты с ума сошла? Могла хотя бы попросить меня отвернуться!» Оказывается, в этом мире считается неприличным оголять свое тело даже перед близкими людьми, особенно если они противоположного пола. В «подземном мире» мне этого никто не объяснял, я спокойно переодевалась в своей комнате, но даже не думала, что, если зайду в комнату к Хильде раздетой, то она накричит на меня и выгонит прочь.
Из пассажиров в соседних купе я пока познакомилась только с Тхвай-си и еще с одним парнем-азиатом, что едет рядом с ней. Его зовут Минь Хао, и он очень талантливый изобретатель. Живя в Магдевилле, он даже был знаком с Мундгоном, а теперь едет на Северный полюс, чтобы, как в давние, довоенные времена, построить там полярную станцию. Неутомимый мечтатель, он верит в то, что прежние времена еще вернутся, люди заселят опустошенные земли, а по морям будут плавать корабли-"ледоколы».
Что еще рассказать? Кормят здесь вполне сносно. Дважды в день привозят тележку с едой, стоящей весьма недорого. За более изысканными блюдами можно пройти в вагон-ресторан, но мы с Невиллом бываем там редко, только когда есть желание поговорить с другими пассажирами. Пожалуй, на сегодня все, время уже позднее, а Невилл храпит, так что и я лягу спать и продолжу записи завтра.
4 мая
Прошу прощения у тех, кто это прочитает (если таковые вообще будут), но я не сдержала свое обещание писать каждый день хотя бы по строчке. Здесь, в этом поезде, время тянется настолько медленно и скучно, что всякое вдохновение исчезает и писать о чем-либо совершенно не хочется. Все так же поезд мчится вперед по этим рельсам, неизвестно кем проложенным много лет назад, и еще неизвестно сколько дней в пути нас ожидает. Все так же мелькают за окном одни и те же пейзажи: голые заснеженные равнины, останки различных строений и конструкций, и над всем этим — беспрерывно затянутое тяжелыми серыми облаками небо. Даже не верится, что когда-то здесь были крупные города и мелкие поселки, дороги, поля, луга и чистые реки с ручьями, а на настоящем голубом небе радостно светило солнце.
С Невиллом мы переговорили обо всем, о чем только можно. Он рассказал мне в подробностях всю историю своей жизни, я ему — своей. С соседями по вагону мы тоже все эти три дня общались, но гораздо меньше. Итог — мне скучно. Совершенно нечего делать.
А пишу я сегодня только потому, что кое-что все-таки произошло. Не ахти какое событие, но все же упомяну о нем. Глядя, как обычно, в окно, я вдруг заметила белую птицу, что, широко размахивая крыльями, летела над равниной. Я тут же вспомнила первый свой день на поверхности и того самого харфанга, что прилетел ко мне и словно бы велел следовать за голубой звездой. Очевидно, это и был тот самый харфанг, он летел за мной, а значит, я была на верном пути!
Я так обрадовалась этому событию (ведь с самого первого дня здесь я не получала больше никаких знаков), что принялась хлопать в ладоши, кричать и показывать Невиллу на птицу. Но харфанг внезапно свернул куда-то в сторону и мигом растаял в снежном вихре. «Чему радуешься? — угрюмо спросил Невилл, когда я сказала ему об этом. — Тут этих харфангов полным-полно». Я смутилась, поняв, что, должно быть, действительно радовалась зря, и это был совсем другой харфанг.
Сейчас ложусь спать. Невилл с недоумением смотрит на мои «пописульки», как он их называет. Сам он не умеет ни читать, ни писать, поэтому такое мое занятие кажется ему глупостью.
6 мая
Сегодня собрались в вагоне-ресторане с людьми из соседних купе за одним столиком и устроили, как тут говорят, пир горой. Кто был побогаче на шкурки, заказывал дорогие блюда, алкоголь, все веселились. Заправлял пиром Баторжан, мужчина-азиат средних лет из шестого купе. Он — буровой рабочий (это значит, что он сверлит в земле дыры, из которых потом добывается черная жидкость, которую используют для производства топлива) и возвращается теперь к себе домой, в северные края. Он довольно умный и интересный собеседник и при этом обладает несомненными организаторскими способностями. Другие пассажиры единодушно избрали его негласным лидером, а в случае непредвиденных обстоятельств он должен стать лидером уже настоящим, «бригадиром» вагона.
Так вот, в тот момент, когда мы проезжали мимо какого-то типичного пейзажа за окном, Баторжан вдруг взглянул в ту сторону и с усмешкой промолвил: «Ну вот, то самое место проезжаем». Я поглядела туда же и увидела в земле огромную воронку, в которой лежали целыми рядами деревья, полузанесенные снегом. Были тут и стоячие деревья, неизвестно как укрепившиеся на крутом склоне, но при этом полностью голые, без веток и коры. Все наши соседи с интересом разглядывали это место. «Да уж, раньше все только и ахали, видя такое, а теперь это, можно сказать, самое обычное место», — произнес кто-то. «Пожалуй, не самое обычное, — возразил ему другой голос. — Теперь это в некотором роде оазис, островок природы среди прочего хлама. И все благодаря той самой катастрофе».
«Какой катастрофе?» — не выдержала я, поскольку так и не понимала, о чем идет речь. Но мне почему-то никто не ответил.
«Прадед мой в тот день как раз охотился в тайге, то бишь в лесу, который здесь рос, — продолжил Баторжан. — И видел все своими глазами, как было».
«И что же он потом рассказывал?» — с интересом потянулась к нему Тхвай-си.
«Да так, ерунда, — махнул Баторжан рукой. — Ничего особенного, всего лишь космический корабль, который построил этот полячишка, чтобы свалить из тогдашней России. Взрывом от взлета и повалило все эти деревья».
«Какой еще полячишка?» — Теперь к «бригадиру» заинтересованно потянулись уже все слушатели.
«Самый обыкновенный, впрочем, нет, он все-таки был гениальным изобретателем. Поляки ведь тогда, как и мой народ, ходили под русскими, вот этого самого изобретателя и отправили в ссылку в тайгу, за какое-то там восстание или просто так, уже не суть. Как же его звали? Вроде бы как-то на «Т». Те… Ти…»
«Тесла?» — подсказал Минь Хао. Баторжан только отмахнулся:
«Какой там Тесла, он был серб, а не поляк! Вот, вспомнил: Тихий. Светозар Тихий. Его корабль видели тогда только мой прадед и еще пара казаков, но им запретили об этом что-либо говорить, чтобы и другие не подумали строить корабли и валить из империи. Так и возникла легенда о метеорите».
Все тут же принялись возбужденно обсуждать услышанное, а я, хоть и мало что поняла из разговора, все же решила перенести его в свой дневник ровно в том виде, в котором услышала. Память у меня, что называется, машинная, и каждое слово отпечатывается в ней. Почему-то вся эта история о неком метеорите показалась мне интересной, да и нужно ведь хоть что-то записать об этом дне?
7 мая
Признаюсь честно, я думала, что сегодняшний день пройдет как всегда скучно, и записать будет нечего. Но около полудня случилось нечто совершенно неожиданное. По всем вагонам внезапно завыли сирены и голос из динамиков возле потолка произнес по-английски (этот язык, на котором разговаривают многие на поверхности, используется среди «вавилонских» народов как общий, а я благодаря своим способностям овладела им в первый же день, как выбралась из-под земли): «Внимание, опасность! Впереди мутанты!» Тут же по всем купе в вагоне пробежался Баторжан и спросил, есть ли у нас оружие для защиты от мутантов. У нас с Невиллом было по пистолету, а тем, у кого не было, «бригадир» раздал оружие из специального сейфа в конце вагона. И вот мы, глядя в окно, приготовились к нападению.
Помню как сейчас ту самую минуту: на огромной, покрытой снегом и льдом равнине словно бы колыхалось целое море из тел. Подобное я уже видела в Гауптштадте на праздновании Дня лже-Победы; впрочем, тут море казалось более мелким и нестройным. Поезд ускорил ход, и тут же море превратилось в лавину: мутанты все как один хлынули к вагонам.
Только сейчас я поняла, для чего были нужны те шипы над колесами. Первые ряды мутантов были сметены этими шипами, словно трава — косой древнего косаря. Кровь взметнулась вверх фонтанами, забрызгав стекла, отрубленные конечности полетели во все стороны. Однако мутанты не отступали, а продолжали лезть на стенки вагонов. Глядя на то, как они корчились, насаженные на шипы, как лезли по плечам, спинам и даже головам своих мертвых товарищей, какой страшной мукой были искажены лица умиравших, я испытывала гамму различных чувств. Мне было жалко их: до чего же этих обычных, всего лишь зараженных радиацией людей довели нормальные люди, что они с безумным остервенением бросаются теперь на поезда? И в то же время я поражалась тому, на что они были готовы ради выживания в этой бескрайней ледяной пустыне.
Вот один из мутантов добрался-таки до нашего окна. Он со всей силы ударил головой в бронированное стекло, и по нему паутиной расползлись трещины. Мы с Невиллом приготовились стрелять, но мутант тут же исчез из поля зрения. То ли он сам не выдержал удара, то ли не удержался на стенке, то ли его подстрелил из соседнего купе кто-то другой, точно не знаю. Мы ждали, но мутанты больше не лезли, хотя крики боли и отчаянный скрежет по металлу все еще доносились снаружи.
Атака прекратилась так же внезапно, как и началась. Поезд резко повернул вправо, и уцелевшие орды мутантов вскоре остались позади. Я была удивлена, что мы с Невиллом так легко отделались, не получив ни единой царапины, и ждала как минимум второй волны. Но ее не было. Выждав для верности еще пару минут, мы пошли проверить, как пережили нападение пассажиры других купе.
И вот тут меня с ног до головы пробрало дрожью. Из соседнего с нами купе раздавались громкий плач и тихий стон. Зайдя туда, я увидела там мать и сына «латиноамериканцев» (те самые коричневые, о ком я писала раньше), с которыми прежде общалась лишь изредка. Сын, которого звали Рамиро, красивый стройный юноша лет семнадцати, лежал на полу, зажимая руками кровоточащую рану на горле, а его мать Аннабель горько рыдала над ним. Медика уже позвали, но он был в другом вагоне, и до бедного Рамиро добрался бы еще не скоро. Я стояла и просто смотрела на все это, даже не зная, что делать. Окно в купе было разбито, и из него хлестал ветер вперемешку с мокрым снегом, но безутешная мать, казалось, этого совсем не замечала. Мы с Невиллом наконец нашли большой кусок картона и кое-как загородили им дыру в стекле. Тут прибежал Баторжан, а с ним была женщина из соседнего вагона, но это был не настоящий медик, а всего лишь студентка медицинского университета, ехавшая на практику. Она кое-как перебинтовала рану Рамиро, и тот перестал стонать, однако все еще выглядел хуже некуда. Поездной медик пока что осматривал раненых в других вагонах.
Аннабель понемногу успокоилась, а затем и во всем вагоне воцарилась привычная тишина. Впрочем, ее уже нельзя было назвать привычной: покой нарушился и какое-то невесомое чувство тревоги и смерти продолжало висеть в воздухе. Я хотела было идти вслед за Невиллом в свое купе, но Аннабель упросила меня остаться. Рамиро уже задремал, и женщина принялась шепотом рассказывать мне о том, что они едут к ее мужу, который работает на космодроме, и что ей очень больно думать о том, что сын может не увидеть отца… Я на это только сжимала ее руку и все время повторяла: «Все будет хорошо».
Сейчас уже полночь, а я все не могу заснуть, слыша за стенкой стоны Рамиро. Медик все-таки пришел и сделал мальчику укол, но легче ему не стало. Дай Бог ему увидеть отца, дай Бог… Поезд же продолжает свой путь, и о нападении мутантов все словно бы забыли. Даже шипы после остановки очистили от крови и останков тел. Лишь «паутина» на стекле, в «нитях» которой красиво дрожат отсветы огней далеких селений, напоминает мне о дневном происшествии.
9 мая
Прошу прощения, что пишу быстро и неразборчиво, времени совсем нет. Когда мы сегодня проезжали по мосту, я взглянула в окно и случайно увидела ее… голубую звезду. Она так и сияла на сером дневном небе, так и манила к себе. Я крикнула Невиллу: «Вот же она, мы уже близко!» Но поезд ехал дальше не останавливаясь, а звезда была где-то сбоку, мы только отдалялись от нее. Я поняла, что это последний шанс, еще немного — и звезда совсем исчезнет, мы не сможем… Короче говоря, я побежала к «проводнику», стала просить остановить поезд, он не стал… А я очень удачно встретила Тхвай-си, она посоветовала мне дернуть «стоп-кран». В общем, теперь мы с Невиллом готовимся идти в ту сторону. Этот блокнот я взять с собой не могу, чернила в ручке снаружи замерзнут, нельзя будет писать. Поэтому оставляю его здесь. Надеюсь, он попадет, как тут говорят, в добрые руки, и мои записи кому-нибудь да пригодятся.
Всем прощайте!
Алиса.