Реквием для Праматери

      Тяжелый зеленоватый сумрак давит на меня со всех сторон своей массой, и лишь свет голубой звезды разгоняет его, сияя впереди словно бы для меня одной. Я иду к нему твердым шагом, не оглядываясь. Крики Невилла остаются где-то далеко позади, а вскоре, завершившись долгим вскриком на особенно пронзительной ноте, окончательно стихают. Наверное, это неправильно, но Невилл за последнее время успел мне как-то надоесть, я уже не воспринимала его своим другом или даже приятелем, как раньше. Теперь внутри у меня пусто, и уже ничто как будто не связывает меня с этим смешным черным пареньком, хотя, должна признать, без его помощи я вряд ли бы вообще дошла до этих мест. Внезапно звезда впереди меня начинает увеличиваться в размерах и приобретать какие-то странные очертания. Я на всякий случай осторожно оглядываюсь назад, но свет фосфорных палочек Невилла затерялся где-то во мраке. Должно быть, я отошла уже довольно далеко от места ночлега. А значит, дороги назад теперь нет. Я все увереннее шагаю вперед, и звезда внезапно на глазах у меня начинает гаснуть. Я еще не успеваю осознать, как такое возможно, когда многоконечный сгусток света вдруг вытягивается в прямую линию, и я наконец вижу прорезавший темноту луч, что открывает моему взору невысокую гору прямо посреди равнины, в том месте, где, я могу поклясться, еще минуту назад было совершенно пусто. И меня, как только я вижу эту гору, внезапно охватывает странное, доселе незнакомое чувство уюта, тепла и ощущение долгожданного возвращения в давно забытый дом. Да, вот ведь странно получается — ни один дом из тех, в которых я жила или ненадолго останавливалась за все время существования в этом мире, так и не стал для меня родным и любимым. А эта странная гора так и манит к себе, так и приглашает войти, и я точно знаю: это мой родной дом, хотя, могу поклясться, я никогда раньше тут не была. Голубой луч, упираясь концом в вершину горы, внезапно теряется на линзе огромного прожектора, что установлен почти на самой вершине перед странного вида планкой, в которой прорезано отверстие, напоминающее по форме ту самую звезду, что только что горела в небе. Вот оно что! Легендарная голубая звезда — не что иное как рукотворное порождение какого-то умелого хитреца! Вот только зачем он все это сотворил? И кто он вообще такой? Надеюсь, сейчас мне и предстоит это узнать. По утоптанной заснеженной тропинке я направляюсь к подножию горы, откуда сияет мягкий, к счастью, не голубой и не зеленый свет. Рука моя на всякий случай лежит на рукоятке пистолета во внутреннем кармане парки, однако внутри все уже расслаблено и наполнено теплом. «Добро пожаловать домой, Алиса», — шепчет мне какой-то внутренний голос. Мягкий свет льется из пещеры в самом низу горы. У входа в пещеру на столбике сидит, спрятав голову под крыло, большая белая птица. Харфанг, кто же еще. — Как дела, приятель? — Я подхожу ближе, треплю птицу по перьям. «Приятель» встряхивается, ухает и, резко взмахнув крыльями, летит внутрь пещеры. Мне ничего не остается кроме как последовать за ним. Недлинный коридор приводит меня к массивным стальным двустворчатым дверям. Харфанг, подлетев к ним, скрывается в окошке, напоминающем кошачий лаз и просверленном в стене сбоку от двери на высоте человеческого роста. Я же замираю на месте. Огромный механический глаз на стене с жужжанием двигается вверх-вниз, словно бы оглядывая меня. Наконец жужжание стихает, и тут же в дверях что-то щелкает, после чего они с лязгом разъезжаются в стороны. Я оказываюсь в довольно просторном помещении, напоминающем мастерскую Мундгона, только гораздо выше и шире. Здесь тоже пахнет металлом и машинным маслом, да еще вдобавок стены заставлены разными экранами с непонятными графиками и изображениями с видеокамер. Нечто похожее я уже видела в центре управления «небом» в Гауптштадте, но здесь, видимо, эти приборы нужны для чего-то совсем иного. И главное, что отличает это помещение от тех двух — несомненное ощущение тех самых уюта и комфорта, но это, возможно, из-за потрескивающего в углу камина. Слева от меня слышен лязг, и я вижу, как со второго яруса комнаты спускается лифт в виде площадки с перилами. С него скатывается загадочное устройство, нечто вроде кресла на больших колесах со спицами. В нем восседает старик в бежевого цвета промасленном халате. Лицо его румяное и выглядит добродушным, хотя в уголках голубых глаз, как мне кажется, затаилось что-то недоброе. Череп обтянут кожей без единого волоска, зато на щеках и подбородке седая растительность цветет буйным цветом. Похож даже на Деда Мороза, в которого верят некоторые жители «поверхностного» мира и фигурки которого они выставляют возле домов в день, когда родился Христос (как связано одно с другим, мне пока с трудом удается понять). И все-таки что-то в этом человеке мне кажется несомненно подозрительным. — Здравствуй, моя девочка, — произносит он, не сводя с меня пристального взгляда, в котором невозможно что-либо прочесть. — Вот ты и вернулась туда, куда должна была. — Кто вы такой? — спрашиваю я, все еще не убирая руку от пистолета. — Мое настоящее имя тебе ничего не скажет, — чуть улыбается в бороду старик, — поэтому зови меня просто Создатель. — Соз… — Я запинаюсь, только сейчас осознав невероятную правду. — Так это вы… создали меня? — И да, и нет, — продолжает улыбаться он. — Я полностью спроектировал твое тело и разработал его основные функции, жизнь же вдохнули в тебя другие. Но да, можно сказать, я сотворил тебя, как Бог в свое время сотворил Адама. Я прохожусь вдоль книжного шкафа у стены, провожу пальцем по корешкам немногочисленных книг со сложными названиями, зачем-то беру в руки граммофонные пластинки, перебираю их. Моцарт, Вагнер, Вивальди, джаз… Кажется, я начинаю понимать… — Так вот почему мне была знакома эта музыка, хотя я ее даже не слышала! — озвучиваю я свою догадку. — Верно, — все с той же улыбкой кивает Создатель. — Я заложил в тебя это чувство дежавю, чтобы ты как можно скорее осознала, насколько ненатуральна та реальность вокруг тебя, и попыталась из нее выбраться… Поставь, пожалуйста, если тебе не сложно, «Реквием». Это моя любимая мелодия. Он кивает на электрограммофон в углу, я ставлю туда пластинку, и комнату заполняют так хорошо знакомые мне звуки, которые как будто бы поднимаются откуда-то с глубины моей души. — Эту музыку Моцарт писал, уже будучи смертельно больным, — мечтательно прикрыв глаза, вещает старик. — Он умирал, отравленный ртутью, но продолжал писать, потому как знал: это главное творение всей его жизни, которое переживет века. Вот и я сам, подобно Моцарту, так же творил все эти годы, зная, что, когда придет время мне отойти в мир иной, мое главное творение переживет целые поколения. — Расскажите мне все с самого начала, Создатель, — прошу я, присаживаясь на ручку обычного, без колес, кресла и уже не трогая пистолет. Злодей этот человек или нет, но ему удалось меня по-настоящему заинтриговать. Внезапно из дальнего угла раздается шум, и я вижу харфанга, который, отпрянув от кормушки, перелетает на плечо к хозяину, тот гладит его по голове и клюву. — Думаю, ты уже знакома с Онгоцем, — произносит он, глядя только на птицу и словно бы забыв о сути нашего разговора, — но все же будет не лишним представить вас официально. Онгоц, это… — Он вдруг замирает, пытливо глядя в мою сторону, и я невольно посмеиваюсь про себя тому, что этот Создатель даже имени моего не знает. — Алиса. — Стало быть, Алиса, это Онгоц. Я посылал его несколько раз, чтобы помочь тебе, но, боюсь, ему не всегда удавалось тебя найти. У него механическое сердце, но все остальные органы живые, поэтому, сама понимаешь, он не идеальная машина. Чистый автоматон же в этом случае привлек бы много ненужного внимания. Пожалуй, Онгоц — мой единственный живой друг за все эти годы. Он как ни в чем не бывало вычесывает своему «другу» перышки, а меня все это уже начинает раздражать. — Зачем вы меня создали? — Я резко поднимаюсь с кресла. Напуганный моим движением Онгоц перелетает на загаженный насест в противоположном от кормушки углу, и старик снова смотрит только на меня. — Чтобы ты смогла выполнить свою миссию, — произносит он. — Это будет нужно не только мне, но и всему человечеству. Опять эта «миссия»! Только я успела отвыкнуть от постоянного напоминания об этом среди нацистов, как вновь я что-то кому-то должна! Однако старик с вполне серьезным видом манит меня пальцем и на своем диковинном кресле подъезжает к неприметной двери в дальнем углу. Набирает на панели рядом код, дверь распахивается, и я иду за хозяином длинным извилистым коридором. — Ты не поверишь, но в этом году мне исполняется сто лет, — рассказывает мне Создатель по дороге. — Да-да. Я родился вскоре после начала атомных бомбардировок, в той части мира, что когда-то носила название Южная Африка. В двадцать лет я закончил Кейптаунский университет, один из последних, что оставались тогда во всем мире, по специальности «биоинженерия». И вот, все эти годы я занимаюсь тем, что постоянно что-то строю, изобретаю, совершенствую… Я просто не могу жить иначе. Он проводит меня еще через несколько дверей, и у каждой набирает свой пароль. Я осматриваюсь по сторонам и вижу, что коридор дробится на множество ответвлений и закоулков, заворачивает в разные комнаты. Насколько же велик гений этого старика, что он смог выстроить внутри скалы такой огромный комплекс помещений? В одной из комнат я вижу разбросанные по полу и полкам механические игрушки. Тут и беби-доллы, которые я видела на витринах магазинов в Гауптштадте, и заводные плюшевые медведи, и даже металлические автоматоны всевозможных форм и расцветок. — Да уж, чего только ни наделал за всю долгую жизнь, — заметив мой любопытный взгляд, усмехается Создатель. Он не поворачивается ко мне, и я вижу лишь его блестящую в свете электрических ламп макушку. — Я ведь хотел, чтобы в эти игрушки играли мои дети… а у самого не то что детей — девушки-то никогда не было. Я всегда был одиноким, сторонился людей, увлекался только наукой, и она-то мне и заменила все остальное в жизни. Быть может, зря. Он ненадолго замолкает, и слышен лишь скрип колес его кресла. Однако перед очередными дверями, в ожидании, пока они откроются, старик вдруг продолжает: — А ведь ты вполне могла бы быть моей внучкой… или даже правнучкой. А получилось так, что ты стала моим дитем, единственным и неповторимым. Я невольно вздрагиваю, а двери меж тем окончательно разъезжаются в стороны, и мы оказываемся в помещении, заполненном темно-зелеными контейнерами. Старик снимает крышку с ближайшего и вынимает оттуда капсулу, внутри которой плещется какая-то мутная вязкая жидкость. — Это семя, — видя мое замешательство, поясняет он. — Обычное мужское семя. Я заглядываю в контейнер и вижу, что он целиком заполнен точно такими же капсулами. Перевожу взгляд на остальные контейнеры — все они выглядят одинаково. — Да, ты все правильно поняла, — говорит старик без тени улыбки. — Здесь хранится мой, если можно так выразиться, семенной банк. Хотя он не только мой. — Лицо его внезапно мрачнеет. — Должен покаяться перед тобой, дитя мое, иногда я не брезговал грязными методами. Но чего только ни сделаешь ради целого человечества! Ты уже, должно быть, видела, что та легендарная голубая звезда — не что иное как мое маленькое изобретение. А ведь простые люди шли за этой самой звездой. Ну и все, как правило, погибали — кто замерзал в ледяной пустоши, кого загрызали вервольфы, а кое-кто даже попадался в мои ловушки. И теперь все они, можно сказать, здесь. — Он с некой, как мне кажется, гордостью, обводит рукой пространство «семенного банка». — Вначале я держал здесь только свою сперму, потом же понял, что для спасения рода людского нужно больше, гораздо больше. «Значит, сперма Невилла, скорее всего, тоже хранится тут», — понимаю внезапно я, вспомнив отчаянные крики за моей спиной. Сердце вроде как должно заныть от тоски при таких мыслях, но я не чувствую ничего, как и раньше. И потом, на смену этим мыслям быстро приходят другие, более важные для меня сейчас. — Значит, вы хотите опять сотворить из меня Праматерь? — спрашиваю я старика, и по его глазам уже читаю ответ. — Но зачем вам тогда понадобилась отдавать меня нацистам? Почему вы не могли просто вырастить меня самостоятельно? — Увы, даже у меня не хватило бы на это ресурсов, — разводит он руками. — И потом, как это ни банально звучит, мне нужны были деньги на продолжение своих исследований. И тогда я продал твое тело нацистам. Надеюсь, ты простишь меня за такой поступок, дитя мое. — Боюсь, я не смогу выполнить вашу «миссию», — качаю я головой. — Да-да, именно вашу, а не мою. Когда я жила среди нацистов, то не понимала, почему все вокруг ведут себя так странно. Когда узнала о своей «миссии», то была в шоке. Мне стало противно даже просто находиться там, под землей, где все вокруг только и делали, что лгали мне и друг другу. Если бы даже не нападение коммунистов, я бы сбежала оттуда, сбежала в любом случае. Я была так рада оказаться на поверхности, в совсем другом, живом, а не фальшивом мире, где никто не требовал от меня ничего и не твердил о каком-то предназначении. И вот теперь вы предлагаете мне просто так взять и снова вернуться к прежнему, хотите сделать из меня культ, а не живого человека? Нет, я на такое не согласна. — Я знал, что ты скажешь нечто подобное, — кивает Создатель, ничуть не смутившись. — Но ты должна понять разницу между тем и этим миром. Нацисты — не безумные фанатики, как их предшественники, они просто сборище безвольных взрослых детей, спрятавшихся от проблем внешнего мира в своем уютном мирке. Ты нужна была им лишь для предотвращения вырождения их так называемой арийской расы, а на деле жалких остатков народа великой некогда Германии. Как долго, ты думаешь, они просуществовали бы без притока свежей крови сверху, на одних лишь рожденных тобою детях, тогда как их собственное молодое поколение уже в большинстве своем родилось неполноценными? Я хочу перебить его, сказать, что мне все это прекрасно известно уже давно, но старик неумолимо продолжает: — Я же хочу предложить тебе стать истинной Праматерью для всего человечества. Ты же наверняка читала Библию и знаешь, как весь род людской произошел от двух человек. Сейчас же наука шагнула далеко вперед, и размножение возможно даже при наличии всего лишь одной особи. Идем обратно, я покажу тебе кое-что еще. Мы возвращаемся обратно в уютную комнату, и Создатель на своих колесах катит к одному из бесчисленных мониторов. Узловатые пальцы с невероятной для человека такого возраста скоростью бегают по клавишам, и вот уже на мониторе горит изображение голубой планеты, вертящейся где-то в космическом пространстве. Если бы я точно не представляла, как сейчас выглядит Земля, то подумала бы, что это она и есть, так похоже изображение на картинки в старых книгах. — Знаешь, в юности я увлекался астрономией, — улыбается старик. — Тогда небо было еще видно гораздо лучше, чем сейчас, поэтому на звезды можно было смотреть без проблем (собственно, поэтому я и придумал в качестве сигнала именно звезду). Тогда я и обнаружил эту самую планету. Она расположена в созвездии Девы, в триллиардах километров от Земли, однако по своему климату почти полностью соответствует той Земле, какой она была до войны. Я назвал ее Карментой, в честь римской богини, как делали астрономы раньше. Планета Кармента — новый оплот жизни для человечества! Я смотрю на него с изумлением: уже не свихнулся ли он, как те самые сектанты, что впаривают чушь про погасшее солнце с плакатов? Уж такого-то я от него при всей его гениальности точно не ожидала! Видя мое выражение лица, Создатель хмурится, словно бы не был готов, что его слова воспримут таким образом. — Послушай, ты ведь должна все прекрасно понимать, — говорит он. — Ты была на поверхности Земли и знаешь, какова там жизнь. Повсюду царит первобытный хаос, люди готовы вгрызаться друг другу в глотки, а новый день принесет еще неизвестно что, поэтому все живут в постоянном страхе. И ты думаешь, когда-то могло быть по-другому? Ну хорошо, представь, например, что Америка и Россия победили бы Третий Рейх и Японию обычным способом, без применения ядерного оружия. И долго, как думаешь, продержался бы мир после войны? Я долго рассуждал на эту тему и пришел вот к какому выводу. Две столь большие страны просто не смогли бы мирно сосуществовать в Европе, под боком друг у друга, и максимум через десять лет после победы над Рейхом началась бы новая бойня, еще более страшная, чем раньше. К началу нынешнего века мир так или иначе был бы выжжен и опустошен, как сейчас, разве не так? — Наверное, так, — неуверенно киваю я. — С каждым годом человечество все больше уничтожает себя, — безжалостно продолжает старик. — Через пару-тройку веков оно окончательно вымрет, если к тому времени не уничтожит саму Землю. А новое поколение, выращенное на новой планете — это путь к спасению! Это будут не жалкие потуги нацистов по спасению собственных шкур, нет, это будет именно зарождение новой цивилизации! Белые, черные, желтые, коричневые — весь спектр народностей и рас будет представлен там, рожденный и выращенный тобой! Помнишь легенду о Ноевом ковчеге? Так вот, планета Кармента станет новым Араратом, землей обетованной! — Ну допустим, — прерываю я, поскольку начинаю испытывать отвращение к длинным и выспренным речам. — А на каком таком ковчеге я должна буду отправиться туда, на Карменту? — О-о, я так ждал этого вопроса! — восклицает старец, радостно потирая руки. — Сейчас я все, все тебе покажу! Он снова стучит по клавишам, и на экране я теперь вижу нечто невероятное. В пещере высотой что-то около двадцати метров (я привыкла пользоваться «подземной» системой мер, наверху используют какую-то другую), освещенной мощными прожекторами, видно странное сооружение, напоминающее поставленную на дыбы гигантскую металлическую лодку или аэроплан времен войны, какие я видела на картинках в старых книгах. Весь его вид настолько великолепен, что даже при взгляде через экран захватывает дух. — Это… Это же… — не договариваю я. — Космический корабль, моя гордость, — изрекает старик, и вот тут его пафос как нельзя более оправдан. — Тридцать лет я потратил на его постройку. Собственно говоря, до этого еще сорок лет я строил другой, размерами поменьше, но тогда у меня совсем не было опыта, так что все затянулось. Ныне же тот, самый первый космоплан, как я его тогда называл, преодолевает долгий путь до Карменты с лабораторными крысами и несколькими автоматонами на борту. Да, путь в другую галактику неблизок, зато каков будет результат! — Его взгляд становится по-детски умильным. — Подумать только, Алиса, ты станешь первым космоплавателем на Земле! А через много-много лет твои потомки на Карменте прославят тебя в веках! Быть может, даже памятник тебе воздвигнут! И тут перед моими глазами так и встает картина: незадолго до пробуждения в «подземном мире», черное небо с мириадами звезд, бесконечная пустота. И я одна, посреди нее… Волнующая неизвестность так и манит меня к себе, так и затягивает с головой, что противостоять этому зову становится просто невозможно… — Хорошо, я согласна, — говорю я, едва вынырнув в реальность. — Спасение всего человечества, говорите? Других путей у меня все равно здесь нет, так что, пожалуй, я приму эту роль. Создатель глядит на меня восторженным взглядом, его лицо так и лучится радостью и умилением, и кажется, что никогда за свою долгую жизнь он не был так счастлив. И в то же время в его облике чувствуется некая усталость. Как будто он хочет сказать: «Ну все, я выполнил свою миссию, теперь пора и на покой».