Nothing is impossible.

Все меняется. От самого маленького камушка до небесного свода. На периферии зрения во тьме коридоров нет ничего, кроме холода и уродливых фантомов за стенами. Ах, и еще чувства одиночества в теле. Тони не знает, зачем он здесь нужен, но он знает, кто нужен ему. Перемен в зоне биологической опасности нет. Это Амбрелла на последней ступени дьявола. И все они когда-нибудь провалятся под землю, в котел, крича от боли и страха. Тор тогда был прав, людишки и вправду мелочные. Слишком. Как тараканы. Тони мог сидеть в башне, чинить, мастерить, разрушать. Мог ездить на приемы и носить солнечные очки от ярких вспышек фотоаппаратов, мог цеплять красивых моделей, мог жить нормально, обыденно, пресно и до смерти скучно. Он не смог убить предателя и стать героем, но что вместо этого сделал? Опустил репульсор. Не дал себе выстрелить. А всё подлянка-любовь, травит в нём человека и справедливость. Так в чем сейчас смысл быть тем, кем он является? Тони Старк — это всего лишь набор букв, на которые он отзывался. Это все настолько нереально, что кажется кошмаром. Он проснется в своей постели, а рядом спит Стив и улыбается во сне. И нет крови, нет убийств. Нет монстра в шкафу. Вместо него ласковый кот, с блестящей черной шерстью. Не сон. Жизнь катится вниз, как падающая звезда по горизонту. Вспышки фотографов заменили вспышки боли от ударов, а цепляет он не моделей, а Капитана. Любуется кровавой улыбкой и наслаждается, когда его клыки вопьются в кожу на шее. Без этого никак. Увы. Слишком красочно. Серый слишком быстро перешел в красный. А красный на костюме затмил черный. Черный и золотой. Новая броня будет серебристой, и он внедрит в себя такие механизмы, что она будет частью тела. Старк станет каким-то киборгом из комиксов. Да и похрен. Так легче. Еще Тони знает наизусть, что жизнь — наркотик, а боль — отрезвитель. И Роджерс отрезвляет Старка постоянно. От обычного приказа, до половой близости. С болью нужно свыкнуться, иначе не вынесешь, сдохнешь, распятым на досках, а твои внутренности пойдут на фарш. Боль — не такое плохое чувство, если научится черпать от нее удовольствие. От асфиксии до открытых переломов. Это так нелепо, чем-то напоминает какую-то тупую мелодраму. Или просто Старк мертв уже внутри, пуст как скорлупа от яйца. Хотя нет. Есть еще в нем что-то живое, что Стив выколупывает, хочет уничтожить это, чтобы он окончательно стал пустым чучелом. Бесполезной марионеткой. Подушечкой для иголок. Увы, на Тони упал груз, который он держал так давно, и снова по пустым венам течет кровь, и заново страдания, как в кино. Простите, ничего не изменить. Отдувайся, дорогой. А дышать сквозь пульс трудно, Старк хочет, чтобы Роджерс добил его, облил бензином, подарил ему горящую спичку. Он пробрался в жизнь войной. Поставить бы Тони шах и мат, поставить крест, слишком слаб для такого скачка. От себя тошнит. Ничего не достоин. Даже тычка. Дворняга. Бесполезный мешок с костями. Это не любовь. Это не отношения. Это не страсть. Это жажда. Жажда смерти, плоти, крови. Это чувство собственника, не ради достоинства. Цель одна. Выпотрошить все, что есть. Тони — подарок, и каждый грешный раз Роджерс срывает обертку. Ему не важно, что чувствует он, он лишь причиняет удовольствие себе. Старк жертва. Роджерс хищник. И между ними нет ничего общего, кроме животных инстинктов. Убегать, боятся и нападать, догонять. И ничего не остаётся, кроме того, что крутиться в колесе. Вышибать из себя силы бежать дальше, больше. Так, что шарниры колеса не выдержат и задымятся, заплюют искрами и рухнут с треском. Финита. А Стив будет его жать дальше, как зубную пасту из тюбика до последней капли. Поздно. Всё, что было в Старке, выдавил. Слепил подходящую для себя форму. Податливый и ласковый. И вправду, как дворняга, которую прикормили. Зато такие преданные. До бедренной артерии. Но Тони не отрицает. Он научился жить тем, кем и является, игрушкой, психопатом, может даже алкоголиком. Были диски таблеток, и то, их раздавили, а страдающий Старк чуть не сдох на руках у Стива. Зато было весело. Ха. Он обнажив перед ним не только тело, но и душу, доверился, хотя на этом стоит красный крест. Кровавый шрам. И Роджерс сорвал с него скальп. Аккуратно, срезал по лоскуткам и, может, смог бы сшить себе одеяло. Он весь из себя такой кровожадный, жестокий. Любит ли он Старка? Скорее ненавидит. И это снова. Капитан бьёт легко, правильно рассчитав силу, чтобы на скуле остался черный синяк. Старк истерично смеется, до слез, улыбается до дёсен всеми тридцатью двумя, впитывает его злобу, его удары. Глаза, некогда сиявшие ободом лазури, налились кровью, ненавистью. Он хватает пятерней его за подбородок, пронзительно смотрит в карие глаза, будто хочет высосать через них душу, притягивает ближе к своему лицу. На смуглой коже полно шрамов. Некоторых не видно, так как были зашиты аккуратно, а другие были уродливыми, с отметинами после глубоких ран. И это дары. Старк смотрит в ответ прямо в чёрные провалы, нет на лице страха, привык. На кончике брови есть бледная полоска, Стив знает, что он получил это во время нападения Мандарина, а под глазом еще царапина, свежая совсем, пульсирующая, она останется на нежной коже бугристой отметиной. Это наслаждение. Наслаждение безумием, когда можно зародить бурю, не сдерживать ее совсем, наблюдать за чёрным чревом. Стив валит Тони на кровать, он усаживается на его бедра, крепко фиксирует запястья над головой Старка своей железной хваткой. Старк шипит от боли, чувствует, что косточки не выдержат, рассыпятся в пыль. На них завтра останутся чёрные пятна, может, и синие от переломов. Роджерс рвет на нем верх, открывает вид на реактор, его грудь, испещрённую шрамами. Снимает зубами с себя перчатку, кончиками пальцев ведет по отметинам, по старым и новым кровоподтекам. Старк следует за пальцами, прикрывает веки, когда он касается шрама под ребром. Он уродлив, ужасен, совсем не смотрится на этом месте, но Стив наклоняется, прикасается губами к нему, цепляется акульими клыками за соединительную ткань. Пытается оторвать заплатку на кукле, достать из нее всю вату. И прошивает острой болью. Старк чувствует, как зубы рвут кожу, все клетки, забираются глубже, прямо до нервных окончаний. Он сжимает челюсти. Больно. Отрезвляюще. Роджерс отрывается от раны, весь его подбородок окрашен красным, он облизывается, улыбается широко, совсем не по-нормальному. А на периферии зрения пляшут искры от боли, от жажды, от вожделения. Кажется у Тони наступил абсанс. Когда он вновь распахивает глаза, в боку невероятно болит, под ребром лежит красная повязка из белого бинта. У Роджерса диагноз один. Такой типичный для чудовища — Косвенная Агрессия. В спальне пусто и холодно, Старк жмется в комок, что мало помогает, а в паху сильно тянет, сворачивает узлом. Он ловит себя на мысли, что не против физической агрессии со стороны его монстра. Без него, спокойствие кажется дурманом, спокойствие, как наркотик, дает временный эффект. Тони хочется слезть с этой наркоманской иглы, зажаться в самый дальний угол. Не сможет. Нет отрезвителя. Исчез. Покинул. В глазах начинает предательски щипать, под ребром колоть сильней. Нельзя. Ублюдок. Всю из него жидкость выкачал. Изверг. Ему лишь бы поиграть. Раскрошить его в мелкие частички. Внезапно Старк перестает злится. Он смотрит на ленту бинтов, перепачканных кровью. Он затянут туго, надежно. Чертов Роджерс. Перебинтовал его, не позволил подохнуть. Гребаный амфетамин. Тони поднимается, кряхтя, чувствуя, как коленные чашечки хрустят. Может, у него Апноэ, или просто воздух не лезет в лёгкие. В глазах так темнеет, что мир кажется сном. Стив читает какую-то черную папку, взгляд сосредоточенный, усталый. Он напрягся. Старк так и стоит во тьме коридора, не решаясь подойти. — Старк. Быстро назад в спальню, — Роджерс даже не поворачивается, говорит раздражительно, скользя глазами по строкам на бумаге. Тони вздрогнул. То ли от испуга, то ли от холода. Толпы мурашек покатились вниз, от лопаток до поясницы. — Ты меня слышал? Тот чувствует внутри укол. Это приказ. Ослушаться нельзя, иначе он будет наказан. Но Старк не святой, чтобы не вкушать запретный плод. Он подходит ближе, выходит на свет тусклого освещения, приближается вплотную. Стив спокоен, тяжело дышит, сжимает в кулаках эту несчастную папку. Плечи горячие, словно его лихорадит. Он еле сдерживается. Мечтает прижать его тело к стене, сделать больше увечий, довести до потери сознания. Тони массирует шею, приобнимает его спину, пытается не заплакать от нежности. Нельзя. Он только раззадорит монстра. Роджерс любит, когда его жертвам больно. Пшеничные волосы пахнут порохом, от тела разит опасностью. Он слишком хорошо блокирует желания. Под ребром давит, словно туда воткнули вилку, бинты становятся краснее, насыщенней. Надо терпеть, Тони не может быть в спальне один, не может не впитывать его злость, Стив нужен ему. Нужен весь. Нужны синяки от его рук, нужны новые шрамы от его зубов, нужны алые отметины на шее. Нужна боль от него. Капитан встает, разворачивается к Старку. В лазури блещет злоба, желание. Они затягивают, поглощая все остальные нормы поведения. Он наклоняется к лицу Тони ближе, так, что чувствует его горячее дыхание на смуглой коже. — Иди. В. Спальню. Ублюдок. — в словах яд, в голове другое. Роджерс шипит, излучает ненависть, как радиацию. Тони не боится. Хуже ведь уже быть не может? Его яд ему не помеха. Давно нашел вакцину. — Заставь, — шепчет он в ответ. Ухмыляется. Стив хватает его за повязку, где поступила плазма, прямо задевая заново открытый шрам. Его пальцы пачкаются в чужой крови. Они обменялись уже всеми телесными жидкостями. Он подносит окрашенные кровью пальцы ко рту, приводит по ним языком. Зацепляется за шею Старка, давит тисками, медвежьим капканом, погоди, и сейчас трахея хрустнет. Перед карими глазами темнеет, в ушах звенит. Здравствуй, асфиксия. Из-под век катятся слезинки, хрустальные, соленые прямо по щекам вниз, к подбородку. Роджерс слизывает их, словно нектар. Агапе. Полная отдача. Он болен, ему бы надеть смирительную рубашку, скрутить руки за спиной и увести. Забыть. Руки обхватывают поясницу, он отрывает Тони от пола, прижимает к ледяной стене. Одной держит на весу желанное тело, второй опирается. Старк обхватывает его ногами, обнимает за шею, целует каждый сантиметр кожи. Под ребром болит не так, как раньше, конечно, но теперь тут присутствует мазохизм. Стив срывает ненужные штаны с Тони, возится со своей пряжкой ремня. Врывается без подготовки, ухмыляется, видя, как лицо Старка искажается от боли. Он трахает его так отчаянно, быстро, словно нашпиговывает пулями. Если бы Старк не знал, с кем имеет сейчас половую связь, то счёл бы акт изнасилованием. На каждый грубый толчок, он стонет, извивается, выгибает больной позвоночник под невозможной осанкой. Роджерс терзает его шею, хочет добраться до нитки сонной артерии, перекусить ее и пить кровь как из трубочки. Это заставляет волну оргазма накрыть с головой, даже не прикоснувшись к себе. Стив рычит, когда мышцы сжимаются сильней, и его накрывает следом. Они так и стоят, облокотившись о стену, дрожа от близости друг друга. Наконец, Капитан отмирает. Держа Старка на руках, несет в спальню. Тони жмется к нему сильней, в надежде на то, что он не уйдет, будет рядом, под боком. Пусть даже и не в объятиях. Стив снимает окровавленные бинты, смотрит на струп шрама. Внимательно. Вдруг прикасается к нему губами. И сердце Старка ухает куда-то вниз… В пропасть. Лежа на кровати, он снова жмется в комок, смотрит в потолок, кажущийся бездонным небом. Роджерс ворочается, поворачивается к нему. Осторожно притягивает Старка к себе, накрывает ладонью реактор, греет холодные плечи. Тони снова больно.