Малышка

      Разумеется, Джаггед сорвался.       Он этого не планировал, не желал. Просто так для него сложились обстоятельства. Ничто не приносило желанного облегчения и не избавляло от кошмаров.       Когда им овладел акума, Стоун как будто заново пережил все самые тёмные моменты своей жизни, о которых никогда не хотел бы вспоминать. Страх, тоска и одиночество сжирали его изнутри. Разрывали грудь и выбивали из лёгких воздух, мешая дышать.       Рокер загибался от боли, продолжая улыбаться на камеры. Он забивался в самый тёмный угол своей спальни, чтобы хоть как-то избавиться от паранойи. Чтобы хотя бы на мгновение ощутить себя в безопасности. Верный Клык, конечно, пытался ползать за ним, однако даже присутствие любимого питомца не успокаивало.       Джаггед заживо разлагался от внутренней боли. Всеми силами пытался прогнать её, преодолеть. Но не мог. Он чувствовал, что ещё чуть-чуть — и сдохнет. Надорвёт вырвавшимся изнутри горестным воем глотку, расцарапает себе плечи и грудь, чтобы вытащить, избавиться от сердца, съедающего самого себя. Сознание давно уже билось в агонии, требуя успокоения и умоляя об освобождении от этого ужаса хотя бы на несколько мгновений. Услужливо подкидывало воспоминания об уже пережитом и нашептывало, что ничего за один раз не будет. И Джаггед поддался демону, которого не в силах были изгнать ни Ледибаг, ни Папа Римский.       О, певец прекрасно понимал, чем эта слабость ему аукнется. Знал, что рано или поздно сдохнет, захлёбываясь искусственной эйфорией и собственной рвотой. И если раньше рокер не хотел, боялся и открещивался от такого развития событий, то сейчас ему было плевать. Он готов был на всё, что угодно, лишь бы только не ощущать этой угнетающей и тянущей силы пустоты в груди...       Ей всего лишь пятнадцать, и она не должна была видеть его в таком состоянии. Девчонка вообще не должна была приходить сегодня — Пенни упоминала, что пригласила её в конце недели, потому что ей нужно было время для разработки дизайнов. Но — вот она, здесь, перед его дверями, смотрела на Джаггеда круглыми от ужаса глазами.       Музыкант широко улыбался ей, напоминая безумца. Он ощущал неимоверную лёгкость и душевный подъём. Мир вокруг него расцветал яркими красками, играя палитрой цветов, а чернота бездны, поселившейся в его груди, казалась всего лишь дурным сном. Героиновая эйфория, выданная мозгом, впервые за долгое время получившим дозы, глушило восприятие реальности. Джаггед захихикал. Ему казалось, что весь мир плывёт вокруг него, погружённый в воду неторопливого течения времени, и только он сам — воплощённая скорость света.       А девушка, стоящая сейчас прижавшись узкой спиной к дверному полотну и хлопающая огромными, синими-синими глазами, казалась посланницей небес. — Эй, чего ты там стоишь? Проходи! — Джаггед улыбался безумно, приглашающе махал ей рукой, похлопывая по месту на диване рядом с собой. Девчонка расширившимися от ужаса глазами смотрела на его перетянутую жгутом руку и валяющийся на полу шприц. Джаггеду бы рассердиться сейчас на себя за непростительную оплошность, но он физически не мог этого сделать, так ему было хорошо. — Месье Стоун… — дрожащим голосом сказала она, а в его голове взрывался фейерверком колокольный перезвон хрусталя, и мужчина наслаждался им больше, чем симфонией лучшего в мире оркестра. О, эти звуки! Хотелось слушать и слушать этот чарующий мелодичный голос и звучать вместе с ним — единственным, что ещё имеет значение в застывающем мире Джаггеда.       Что происходит с ним дальше, смазывается из памяти, оставив после себя сосущую пустоту, требующую заполнить её снова. Джаггед опять ощущал себя разлагающимся мертвецом, почти окоченевшее тело неподъёмным грузом лежало на кровати. Взгляд упирался в окно, за которым темнело вечернее небо, изувеченное городскими огнями. Неистово захотелось посмотреть на звёзды, но откуда им взяться в центре Парижа?       Рокер с трудом повернул голову. Тремор прошел по его рукам, когда он прижимал ладони к лицу. Рядом ощущалась возня, и мужчина, повернувшись, увидел темноволосую голову, склонившуюся над ним. — Вы в порядке, месье Стоун?       Голос отдавался в голове, вызывая боль, и Джаггет резко поморщился. Ощущения былы еще гаже, чем при похмелье. С трудом разлепляя ссохшиеся губы, мужчина спросил: — Где Пенни? — Её ещё не было. Хотите пить? — певец кивнул, и девочка бережно приподняла его голову, прислоняя ко рту стакан с прохладной водой. Живительная влага казалась самой сладкой вещью во вселенной; непослушные капли скатываются по уголкам рта, к шее, оставляя за собой влажные дорожки.       Девочка легко провела прохладной ладошкой, стирая воду, и кадык Джаггеда судорожно дёрнулся от внезапной близости и остатков эффекта от наркоты*.       Ей всего лишь пятнадцать, но она смотрела на него совсем не детскими глазами. В них не было ожидаемого страха, как нет презрения или отвращения. На её лице написана неподдельная тревога; и, очевидно, девчонке не противно ухаживать за ним, невменяемым от наркотического опьянения. Стоун помнил, как считал девочку ангелом, спустившимся с небес. Как тонкие волоски, выбившиеся из её хвостиков, поймавшие яркий свет лампы, кажутся нимбом. Она - неземная, нереальная и невозможная — и он без устали говорил ей об этом, цепляясь неуклюжими громоздкими пальцами за маленькие прохладные ладошки. Яркая, живая, заботящаяся о нём девчушка, недостойном и малой толики внимания. Мужчина ловил её взгляд, ища в голубых глазах ответы на загадки вселенной. Заглядывал в девичье лицо подобно брошенному одинокому псу, лежащему у ног проявившего о нём заботу человека.       Джаггед боялся даже подумать о том, что мог натворить в бреду — о, он прекрасно помнил, как частенько наполнившееся искусственной эйфорией тело требовало ласки и тепла, недвусмысленно выдавая собственное желание. Частенько в это время рядом с ним обнаруживалось не сопротивляющееся женское тело, чем музыкант и пользовался.Чистая физиология, смешанная с химическим отравлением, — и никаких угрызений совести. Банальный эгоизм и эгоцентризм, грозивший теперь вылиться в непоправимую ситуацию. Однако, осторожно расспросив девочку, рокер понял, что так и не сделал с ней ничего страшного — разве что напугал. Накатившее облегчение омрачала вина за то, что невинный, чистый ребёнок увидел его в таком мерзком и отвратительном состоянии. Джаггед чувствовал себя грязным вероотступником, посмевшим коснуться святыни немытыми руками. К этому добавлялась вина за то, что он так и не удосужился запомнить имени своей персональной сиделки.       Это грызло его, не переставая, и певец, убедивший девочку в том, что уже в состоянии самостоятельно позаботиться о себе, осторожно коснулся маленькой ладошки, благодарно сжимая её и наслаждаясь теплом и нежностью кожи: — Эй, малышка, — она смотрела на него серьёзным, взрослым взглядом, не улыбаясь, но и не отталкивая. Джаггед глядел на неё больным взглядом побитой собаки, но, собравшись, глубоко выдохнул и промолвил: — Спасибо тебе.