Малышка

      Признаться, по стенам ЭТОЙ клиники Джаггед не скучал. Реабилитационный центр для наркозависимых — название, конечно, красивое, вот только суть его осталась прежней. Больничка, как она есть больничка.       Пройдясь по знакомым коридорам, Стоун наткнулся на своего лечащего врача. Тот спросил о причине визита, и Пенни, крепко держащая рокера за руку, как на духу выложила его печальную историю. В ответ на сочувствующий взгляд терапевта в душе певца поднялась волна гнева. Ну сорвался он разок, так что, теперь его надо обязательно засунуть в эту чертову клинику? Чёрт бы побрал эту мелкую, гадкую, самовольную Пенни, которая не умеет слышать и слушать!       Выдернув локоть из женских пальчиков, Джаггед злобно посмотрел на доктора и, постаравшись вложить в это максимум презрения, фыркнул. Затем двинулся дальше, приближаясь к ресепшену — его комната уже забронирована, и ему просто необходимо было сейчас выпустить пар. Пенни осталась, чтобы оговорить с персоналом специальные условия...       В очередной раз ударив в стену кулаком, рокер замер, поймав собственное отражение в оконном стекле. Растрёпанный, с грязной головой и неухоженной бородой, с синяками под глазами и морщинкой, пролёгшей между бровей, он действительное выглядел, как наркоман. Как Джаггед Стоун в двадцать три года. Ощутив отвращение к самому себе, музыкант направился в ванную. Сегодня вечером у него групповая терапия, и её ни в коем случае нельзя пропустить. Чернота прочно обосновалась в его груди, и никак не желала уходить...       Джаггед сосредоточенно тренькал на гитаре, пытаясь вывести хоть какую-то мелодию. Любимая Metallica не радовала слух, Bon Jovi банально не получался — выходила какая-то дребезжащая ерунда. The Rolling Stone, да те же простенькие The Beatles — всё было из рук вон плохо! От досады хотелось разломать гитару, но нельзя — врачи пригрозили за повторное буйство посадить его в комнату с мягкими стенами, чтобы отдохнул и снял стресс.       Отчаянно хотелось курить, но даже такое малое удовольствие здесь было запрещено. Тьма, поселившаяся в груди, раскручивалась, подобно черной дыре, поглощая все чувства и помыслы, а вместе с этим волю бороться и жить дальше. Бесконечная пустота, казалось, никогда не покинет его. Джаггед отбросил печально звякнувшую нестройным хором струн гитару и откинулся на постель. Неужели нельзя ничего сделать с этими дурацкими переживаниями?       Стук в дверь отвлёк мужчину от мрачных мыслей. Кого там еще принесло? Сегодня он никого не ждал. — Здравствуйте, — смущённо пролепетала девочка, переминающаяся на пороге. Её щёки раскраснелись, на лице была написана такая неуверенность, будто Джаггед мог выкинуть её за порог. — Привет, мелкая. Какими судьбами? — он приподнял брови, как будто выражая ими всю степень недоверия к ней, к причине её визита и его искренности. Наверняка её прислала Пенни, с которой он не разговаривал с момента приезда в клинику — без малого, две недели. — Я… Просто… Вот, это вам! — она насильно впихнула какой-то свёрток в руки Стоуна и, низко склонив голову, стремглав бросилась прочь по коридору, оставив музыканта смотреть ей вслед и сжимать длинными пальцами пакет.       Уже в комнате он всё же развернул то, что принесла ему девушка. Пакет с выпечкой и небольшая самодельная открытка. Сунув в рот пирожное, моментально отдавшееся сладостью на языке и удовольствием в мозгу, Джаггед со скепсисом взглянул на изделие из бумаги. Матово блестящее, пусть и аккуратное, оно явно было сделано вручную. И, скорее всего, в нём было признание от девчонки — Джаггеду было не привыкать получать подобное. В конце концов, ему перепадало немало фанатского внимания. Порой раздражающего, но всё ещё приносящего удовлетворение от того, что его музыка не ерунда, что его деятельность нужна и ценна.       Однако…       «Поправляйся, Джа!» — вывела фиолетовым цветом Пенни.       «Мы с нетерпением ждём нового тура» — написали Майк Доджер, Френсис Бим и Ален Руше, его постоянные сессионные музыканты.       «Мужик, ты можешь это сделать!» — верил в него друг и по совместительству звукорежиссёр «Bob Roth Records» Александр Гере. Он же сделал приписку, что капризничающий и требующий внимания не хуже беременной жены Алекса Клык пока что живёт у него дома.       Ещё много, много добрых слов и надписей было на открытке, вся её поверхность была усеяна различными почерками и смешными рожицами. Больше всего Джаггеда поразило пожелание от Боба Рота. Кто и каким образом сумел его убедить проявить хоть чуть-чуть мягкости по отношению к музыканту, неизвестно.       В груди рокера странно потеплело. Было безумно приятно понимать, что его ценят. Поднявшись, чтобы убрать эту, теперь дорогую сердцу, вещицу, Джаггед уронил на пол небольшую записку от Пенни.       «Джаггед, — гласила она, — не смей прогонять Маринетт! Она так переживала за тебя, что я не могла отказать ей. Тем более, что уж она-то имеет право знать, как проходит твоё лечение (я всё ещё считаю тебя ублюдком и моральным уродом за то, что напугал девчонку, прими это к сведению!). Идея с открыткой принадлежит ей, исполнение — тоже. Она даже Большого Боба развела на подпись! Переупрямила старого осла! Вот это сила духа!»       Улыбнувшись, Джаггед погладил кончиками пальцев открытку. Ему показалось, что чернота внутри стала как будто бледнее...       Возвращаться из вынужденного «отпуска» было здорово. Его встречали Пенни, команда, трудившаяся вместе с Джаггедом, и Маринетт, которая добровольно навещала его в клинике, подарив множество замечательных воспоминаний.       Удивительно добрая, не по-детски смотрящая на жизнь девушка, в его присутствии она как будто бы менялась. И вместе с ней менялся сам Джаггед. Она позволяла себе смеяться громко и дразнить его, впрочем, совсем не обидно. Усмехнуться, сделав какую-нибудь фразу двусмысленной, — например, незаметно для всех пошутить про лысину лечащего врача. Стоун, в общем-то, не обращал на его парик никакого внимания, но у Маринетт получилось так смешно это сделать, что они минут пять заходились хохотом, стоило только переглянуться. Она могла подмигнуть ему — просто так, показывая своё внимание. Могла нарушить его личное пространство, не вызвав раздражения, и растрепать его и без того лохматую шевелюру. Могла…       Она всё могла. И он, не любивший, когда его дёргают лишний раз, был совершено не против. Её присутствие заставляло чувствовать себя живым. Джаггед не понимал, чем заслужил такое расположение от небес. Маринетт была яркой и светлой, трогательной и хрупкой, и он хотел заботиться о ней. Ещё будучи мальчишкой, он зарёкся предлагать людям что-то, дожидаясь их просьб. А потом и вовсе стал эгоистом, плюющим на всё, кроме собственного комфорта. В конце концов, они получили то, чего заслуживали. Даже Пенни, его кузина и бессменный менеджер, не получала от него столько внимания и заботы. — Джаггед, — посмотрела однажды та на него внимательно и тревожно. Он как раз вернулся с прогулки с Маринетт (вернее, она вытащила его покупать ткани для костюмов, которые шила к предстоящему туру), сияя широкой улыбкой, всё ещё ощущая незримое присутствие Малышки. — Ты ведь понимаешь, что она всего лишь ребёнок?       До музыканта не с первого раза дошёл смысл её вопроса. Несколько долгих секунд ему потребовалось для того, чтобы понять, о чём именно говорила Пенни. — Ты… Ты чего? Ты думаешь, что я могу?.. Вот так вот… с Маринетт?! Ты… — он посмотрел на неё, как на умалишённую. Почему вообще Пенни допустила даже возможность того, что он может испытывать к Маринетт что-то, кроме родственных чувств?! «Лолиту» перечитала, не иначе.       Однако, решив быть честным с самим собой, Джаггед всё-таки признал, что ему частенько недостаёт общества его Малышки. Нет, физического влечения он к ней он не испытывал — да и как можно желать ребёнка? Но душой — вернее, её остатками — он всё же привязался к девочке. За полгода знакомства она сумела стать для него другом и персональным спасением от черноты. Якорем, позволяющим держаться на плаву и не угодить в пропасть безумия.       И то, что испытывал к ней Джаггед, было сродни священному трепету перед ночным небом, усеянным звёздами и освещенным ярким диском Луны. В девушке скрывалась глубокая, непознанная натура, сотканная из противоречий, но цельная и способная оказать положительное влияние на всех, кто находился рядом с ней. Она была его маленькой Мадонной. Чистой и светлой. Забавной, кутающейся в длинный шарф, чтобы спрятаться от ветра, и бескорыстной. К примеру, отдающей свой зонт одинокому бродяге, сидящему у бордюра. Иногда казалось, что Маринетт видит куда больше, чем простой человек: её взгляд становился порой расфокусированным, блуждающим, и казалось, что её вот-вот подхватит порывом ветра и унесёт к небесам, сияющим бесконечной чистотой и светом. Туда, где этому маленькому ангелу не будет угрожать чудовищный мир, пропитанный болью, похотью и страданиями.